Михаил Михайлов , лирик в погонах

[Викка]

Спасибо сайту Автомат и гитара
Одинцовский мальчишка остался в горах
Аргунская лирическая
Твоя планета

Баю бай
Девочка с оленьими глазами

Сорок
Ночь светла
Добрый дембель

Дорога домой
Страдания
Ты меня поскорее прощай

Подснежник на бруствере
Лейтенант
Ах, спасибо вам, Анна Ахматова!

Зимнее солнышко
Я сочиняю тебя
Февраль - начало марта
Колыбельная

[Викка]

Автомат и гитара
ТЫ МЕНЯ ПОСКОРЕЕ ПРОЩАЙ.

Ты меня поскорее прощай,
Может, завтра тебя я покину.
Я оставлю тебя невзначай,
Если метко мне выстрелят в спину.
Это будет на южной земле
Или, может, в соседнем подъезде.
Я уйду, но грехи и позлей
Ты прости мне, покуда мы вместе.
Кружит вальсом, кружит как когда-то,
Вьюжит осень листьями и хлопьями зима.
В этой жизни буду лишь солдатом,
В остальных - решай сама.

Развелось по стране подлецов,
Шалых денег, трибун и парадов.
Я под маскою прячу лицо,
Мне про Родину громко не надо.
Посылает нас Родина-мать
К черту в зубы, а после – подальше.
О погибших своих помолчать
Я могу и без траурных маршей.
Кружит вальсом, кружит как когда-то,
Вьюжит осень листьями и хлопьями зима.
В этой жизни буду лишь солдатом,
В остальных - решай сама.

Ты меня поскорее прощай,
Только, знаешь, не будем прощаться.
Даже если шагну через край.
Буду в сны я твои возвращаться.
И, пожалуй, не ставь мне свечу.
Исцелую твои я запястья.
Но тебе никогда не прощу
Нежных строк из возможного счастья.
Кружит вальсом, кружит как когда-то,
Вьюжит осень листьями и хлопьями зима.
В этой жизни буду лишь солдатом,
В остальных - решай сама.
В этой жизни буду лишь солдатом,
В остальных - решай сама.

ДЕВОЧКА С ОЛЕНЬИМИ ГЛАЗАМИ.

Это всё, конечно же, приснилось,
Плод больной моих солдатских дней.
Видно, что-то в воздухе носилось,
И тепла, тепла хотелось мне.
Ты пришла, когда меж небесами
И землёю что-то там сошлось -
Девочка с оленьими глазами
И копной каштановых волос.
Девочка с оленьими глазами
И копной каштановых волос.

Ничего мне от тебя не надо.
Выбрано и прожито давно...
Ты не бойся пристального взгляда,
Я смотрю вчерашнее кино.
Всё в ней просто, скажете вы сами.
Просто всё, а сердце-то зашлось -
Девочка с оленьими глазами
И копной каштановых волос.
Девочка с оленьими глазами
И копной каштановых волос.

Знаешь, помню госпиталь в Кабуле,
Тишь цивильных солнечных огней,
Где меня в Союз чуть не вернули,
Обещая долгий отдых мне.
И тогда такая же бинтами
Пеленала так, что боже мой...
Девочка с оленьими глазами
И весёлой рыжею копной.
Девочка с оленьими глазами
И весёлой рыжею копной.

Это всё пригрезилось, приснилось,
Плод больной моих солдатских дней.
Видно, что-то в воздухе носилось,
И тепла, тепла хотелось мне.
Ты пришла, когда меж небесами
И землёю что-то там сошлось -
Девочка с оленьими глазами
И копной каштановых волос.
Девочка с оленьими глазами
И копной каштановых волос.

ОДИНЦОВСКИЙ МАЛЬЧИШКА.

Одинцовский мальчишка остался в горах
Молодой, оборвавшейся песней,
И летит к нему мать на военных бортах,
Чтоб побыть хоть немного, но вместе.
Там друзья, там его шаг последний земной,
Путь с вершины к небесному храму,
И надежда его, что страна за спиной,
И последнее - шёпотом - "Мама!"
Это боль, это память твоя и моя.
Пусть страшатся враги, цепенея,
Потому что политая кровью земля
Стала ближе теперь и роднее.

Здесь повыше к Христу пограничный народ
Чем в обыденной жизни равнинной.
И оставил сошедший с небес вертолёт
Православного в мире орлином.
Он крестом осенял весь аргунский приют
Наших душ на Кровавом на Спасе,
До седьмого до пота, так что праведный труд
Проступил белой солью на рясе.
Чтоб твердынею память твоя и моя.
Чтоб страшились враги, цепенея,
Потому что политая кровью земля
Стала ближе теперь и роднее.

Разомкнутся вершины, коль будет тесно
Пограничным Голицынским братьям.
Здесь без пыли встречают, как заведено,
И победу свою, и распятье.
А потребует жизнь - станет круглой земля,
Даже там, где угрюмые скалы,
И подставит плечо твой собрат и земляк,
Если трудно родимому стало.
Это боль, это память твоя и моя.
Пусть страшатся враги, цепенея,
Потому что политая кровью земля
Стала ближе теперь и роднее.
Одинцовский мальчишка остался в горах
Молодой, оборвавшейся песней...

АРГУНСКАЯ ЛИРИЧЕСКАЯ.

Целый день чему-то улыбаюсь,
И не злят ни слякоть, ни туман.
Я с поста, палатка, словно парус.
Согревают печка и обман, твой смешной обман.
В ту ночь сказала, что приятель я, и только, а до прочего нет дела.
Конечно, ты была права, и я сомнениям подняться не давал.
Но почему же дрогнула рука, когда мою нечаянно задела?
Забытой гасла сигарета, и предательски кончались вдруг слова.
Над Аргуном распахнулись горы.
Над палаткой стелется дымок.
Пусть теперь увидимся не скоро,
До последней чёрточки сберёг, я тебя сберёг.
Влюбился и вгляделся так, что с головы до ног тебя запомнил всю я,
Твою под тоненькою маечкой волнующую маленькую грудь,
Глаза и губы, и ключицы, так что кажется - коль руку протяну я,
Смогу дотронуться, и очень, знаешь, хочется мне руку протянуть.
В этих вот отеческих пределах
Раз бы взять с собой на высоту,
Обернуть тебя тулупом белым,
Окунуть в земную красоту...
А может, в памятную ночь меня и правда пригласила за стихами,
Чтоб рассказать мне про обиды распушистого ленивого кота,
Чтоб скоротались три часа, и не проспать, а поутру уехать к маме,
И я придумал это всё, и пусть, ведь право же, неплохо накатал...
Целый день чему-то улыбаюсь,
Целый день...

СТРАДАНИЯ.

Их увидел, и страдаю я безвинно
О хорошенькой, присевшей у плетня.
Губки цвета поспевающей малины,
И сгубили, ох, сгубили вы меня.
Губки цвета поспевающей малины,
И сгубили, ох, сгубили вы его.

Познакомились, зовут её Валюшей.
Лебедь белая, повсюду хороша.
Улыбнётся, завораживая душу,
Алой зорькой занимается душа.
Улыбнётся, завораживая душу,
Алой зорькой занимается душа.

Но со мною Валя мучится от скуки,
Это ж, братцы, при любви нехорошо.
С ней немеют и не слушаются руки,
Слабь в ногах, а то бы к фельдшеру пошёл.
С ней немеют и не слушаются руки,
Ну и ну, ты лучше б к доктору сходил!

И тогда решил я налысо побриться,
И, не пробуя, малину губ примять,
Из села ушёл на дальнюю границу,
Свой мужской ушёл характер закалять.
Из села ушёл на дальнюю границу,
Мужчина, ушёл характер закалять.

И теперь тому, в ком помыслы нечисты
Я командую: "Стоять!", потом: "Ложись!"
Отрабатываю на контрабандистах
Романтическую будущую жизнь.
Отрабатывает на контрабандистах
И решительность, и будущий успех.

Но с Валюшей всё такое невозможно.
А охальник если, то охолонись.
Даже в мыслях я целую осторожно
Цвет малиновый, а ниже губ - ни-ни.
Даже в мыслях он целует осторожно
Цвет малиновый, а ниже губ - ни-ни.

А недавно грубый мой сосед Мыкола
Отписал, мол, с Валькой у меня облом.
К ней приклеился бесстыжий и весёлый,
Перспективный и здоровый агроном.
К ней приклеился бесстыжий и весёлый,
Так что, парень, воду-то сливай.

Со здоровьем, братцы, я и сам не промах,
Нынче пачками лазутчиков сдаю,
Но увижу губ её девичьих сполох,
Снова как парализованный стою.
Но увидит губ её девичьих сполох, ох,
Снова как парализованный стоит.

Он, конечно, про любовь наврал Валюшке,
И, наверное, от службы откосил.
Хорошо сказал поэт великий Пушкин:
"Меньше бабу ты люби, и будешь мил."
Как говаривал поэт великий Пушкин:
"Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей."

Всё равно робяты затыкают уши,
Как пою перед командою "отбой":
"Выходила на берег Валюша,
На высокий берег на крутой!"
Что же ты наделала, деваха,
Парень вовсе разум потерял.

Их увидел, и страдаю я безвинно
О хорошенькой, присевшей у плетня.
Губки цвета поспевающей малины,
Да только сладость ягод тех не для меня.
Губки цвета поспевающей малины,
Да только сладость ягод тех не для него.
Облом...

НОЧЬ СВЕТЛА.

А за окном горят огни,
Во мраке свет фонарных просек.
Мы у окна стоим одни,
А где-то рядом бродит осень.
Весь мир задумчиво молчит,
Ночь тишиною землю поит,
Но только мистикой в ночи
Вдруг у подъезда застучит
Знаменьем расставанья поезд.
Повелось, уж так по жизни повелось,
Что поездам принадлежу, самолётам, кораблям.
Всё же ось, здесь моя земная ось,
Ты моя родная ось, вокруг которой вертится земля.

Дорог, протоптанных войной,
На век мой хватит, и озона
Застав и дальних гарнизонов
Ещё останется с лихвой.
Куда б ни занесло меня,
Твои повсюду отраженья,
Меня преследуют, пьяня,
Во всех, кто порознь, храня,
Твои черты, твои движенья.
Повелось, уж так по службе повелось,
Что поездам принадлежу, самолётам, кораблям.
Всё же ось, здесь моя земная ось,
Ты моя родная ось, вокруг которой вертится земля.

Когда миры слетают с крыш,
Ты с вечностью играешь в прятки,
Как будто с той войны не спишь
У детской маленькой кроватки.
А за окном горят огни,
Во мраке свет фонарных просек.
Мы у окна стоим одни,
А ты, рассвет, повремени,
В нас незаметно входит осень.
Повелось, уж так по жизни повелось,
Что поездам принадлежу, самолётам, кораблям.
Всё же ось, здесь моя земная ось,
Ты моя родная ось, вокруг которой вертится земля.

ДОРОГА ДОМОЙ.

Дорога серая становится у горизонта голубой,
Но там она не остановится, она кончается тобой.
Ладонями твоими нежными и теплой глубиною глаз,
И прядью темною небрежною, под суетой горячих ласк.
И вновь ослепнут звезды блёклые, как в утро памятного дня,
Когда щекой коснувшись мокрою, поцеловала ты меня.
И снова к нам наш день вернётся, взблеснув рассветом чистых рощ.
И снова солнце улыбнется, просохнет расставанья дождь.
Дорога серая становится у горизонта голубой.
Но там она не остановится, она кончается тобой.
Она кончается тобой, она кончается тобой.

ДОБРЫЙ ДЕМБЕЛЬ.

Добрый дембель на поезде ехал,
Под вагоном стучался вальсок.
Весь вагон надрывался от смеха,
И с листка на листок адресок.
Мотыльком по девчонкам, а дембель
Был одною из них потрясён,
С ней сошёл на перрон, перед этим купив
Знатных яблок на целый вагон,
На все свои деньги, эх, яблок на целый вагон.

Незнакомый шальной полустанок
По дороге в огромную жизнь.
И любили по-бунински странно,
До утра, так, что только держись.
За два года, за свадьбу Наташки
Эта ночь расплатилась сполна.
А проснулся, когда от неё ни следа,
Лишь цветная заколка одна,
Ни имя, ни адрес, эх, цветная заколка одна.

Что ж, печалиться стоит едва ли,
Взять на память и мчаться домой.
Лишь вчера стариком называли,
Нынче дембель опять молодой.
Сколько их, потрясающих женщин,
В новой солнечной жизни грядёт,
Что за службой придёт. Прямо сердце поёт,
Как он лихо теперь заживёт.
Сердце поёт, эх, как лихо теперь заживёт.

Только город почти не заметил,
Что два года провёл без него.
Он вернулся, с друзьями отметил,
Набежало дождей и снегов.
И немного, конечно же, солнца,
Ведь земному без солнца никак.
Но взлетел, как Икар, выпить жаркий нектар,
Заключив замечательный брак,
На небесах, эх, заключив замечательный брак.

Пролетело годков, подустало
Солнце греть, да и он подустал.
Незнакомый шальной полустанок
Для него главной станцией стал,
Где без зависти и без обмана,
Без корысти, без пафоса слов,
Без обнов и рогов, без дождей и снегов,
Безоглядно царила любовь,
Ночку одну, эх, безоглядно царила любовь.
А где-то новый дембель на поезде едет,
Под вагоном стучался вальсок.

ПОДСНЕЖНИК НА БРУСТВЕРЕ.

Когда носил я с буквами погоны
Далёкой вдохновенною весной,
Вгрызался в грунт промёрзлый полигонов,
Благословляя полный профиль мой,
Окоп согрел меня в ученьях этих вешних.
Подняв же тяжкий грунт, похожий на скалу,
Увидел чудом выживший подснежник,
Мостившийся на бруствере в углу.
В годах моих прежних, где юность бессрочна,
Где чище, честней и добрей,
Остался подснежник, случайный цветочек
На бруствере жизни моей.
Остался подснежник, случайный цветочек
На бруствере жизни моей.

Менялись, вспыхнув, звёзды на погонах,
Но часто тот окопчик вспоминал,
Когда, сцепивши зубы, оборону,
Жизнь заставляла занимать меня.
Отдохновеньем от моих забот безбрежных,
Пробивши корку льда стремлением к теплу,
Вернулась ты, мой маленький подснежник,
Забравшись в кресло в комнатном углу.
Из лет моих прежних, где юность бессрочна,
Где чище, честней и добрей,
Вернулся подснежник, случайный цветочек
На бруствере жизни моей.
Вернулся подснежник, случайный цветочек
На бруствере жизни моей.

Пускай хочу согреть тебя в ладони -
В сторонке ты, и я не прикоснусь.
Мои плоды вот-вот морозец тронет,
Не может осень отогреть весну.
Сорвать бы... Но бегу от этих мыслей грешных,
Ведь баночная жизнь цветочная мрачна.
Мой чистоглазый маленький подснежник
Корнями врос в другие времена.
И что же? Конечно, мне нужен и очень,
Вблизи недоступной видней,
Ранимый подснежник, случайный цветочек
На бруствере жизни моей.
Ранимый подснежник, случайный цветочек
На бруствере жизни моей.

ЛЕЙТЕНАНТ.

Он касался её губами,
Словно выпить хотел до дна
Очень маленькими глотками.
Замирала струной она.
В ней любил любую бороздку,
Но шатало и без вина,
Если видел её походку,
Упакованную в джинах.

Лейтенантскую жажду женщин,
Нерастраченный пыл казарм
Он отдал ей при первой же встрече,
Заглянувши в её глаза.
Через месяц - конец корриде.
Был сначала мило смешон,
А потом он её обидел,
Не простившись даже, ушёл.

"Что слова? - думал он, - помеха
Для неё и сплошной обман."
Лейтенант на войну уехал,
На границу, в Таджикистан.
Где, в краю у горного солнца,
Посреди беды и тревог,
Лейтенант в усы усмехнётся,
Вспомнив пластику дивных ног.

Чтоб её лицо и походка
Не достались пустым словам,
Он ей писем не слал, а фотку
Он не смог обнаружить сам,
Ни в одном из её альбомов
Не нашёл родную свою,
Где бы в грации столь знакомой
Оживала душа её.

Он погиб без затей, на мине
Подорвавшись у козьих троп.
Что нашли, собрали в ложбине,
Запаяли в цинковый гроб.
Основное про звёздного принца
Лишь тогда узнала она
И в ему приглянувшихся джинсах
Заявилась на похоронах.

Жизнь педалями крутит. Встала
Наша девочка под венец.
Муж, конечно же, славный малый
И её малышу отец.
Только часто гуляет аллейкой,
Где ей чудится - смерти нет,
Лейтенант сидит на скамейке
И, любуясь, глядит ей вслед.

Он касался её губами,
Словно выпить хотел до дна
Очень маленькими глотками.
Замирала струной она.
В ней любил любую бороздку,
Но шатало и без вина,
Если видел её походку,
Упакованную в джинах.

АХ, СПАСИБО, АННА АХМАТОВА.

Мы на кухне с училкою бывшей
Развели разговоры за жизнь.
Говорим, поднимаясь всё выше и выше,
И летим, хоть за звёзды держись,
О поэзии века двадцатого,
А заветные грёзы меж строк...
Ах, спасибо вам, Анна Ахматова,
За уютный такой вечерок.
Ах, спасибо вам, Анна Ахматова,
За уютный такой вечерок.

Было время, творения Ваши
Переписывал я от руки.
Позаимствовать Ваше хотелось бесстрашие,
И свечей, и любви, и тоски.
А теперь, со своими заплатами,
Пьём какаву свою не спеша...
Ах, спасибо вам, Анна Ахматова,
За ночной разговор по душам.
Ах, спасибо вам, Анна Ахматова,
За ночной разговор по душам.

А ещё был денёчек отличный,
Просто в юность билет раздобыл,
Томик Ваш, как товар, как товар заграничный,
Я в Шинданте за чеки купил.
Нынче ж томик - как повод порадовать,
Чтоб соседку мою расспросить...
Ах, спасибо вам, Анна Ахматова,
За негромкие эти часы.
Ах, спасибо вам, Анна Ахматова,
За негромкие эти часы.

И училка студенткою ночи
Проводила у книг дорогих,
Молодыми ночами из редких источников
Постигая таинственный стих.
Что искало в мучениях адовых,
Нас на старенькой кухне нашло...
Ах, спасибо вам, Анна Ахматова,
За нежданное это тепло.
Ах, спасибо вам, Анна Ахматова,
За нежданное это тепло.

Наше время стихов не умножит,
Как трагичные Ваши года.
Но училка на Вас чем-то очень похожа,
Поэтична, печально-горда.
Вечер дальше пасьянсы раскладывал.
Не дано им совпасть, и не жаль...
Ах, спасибо вам, Анна Ахматова,
За домашнюю эту печаль.
Ах, спасибо вам, Анна Ахматова,
За домашнюю эту печаль.

ЗИМНЕЕ СОЛНЫШКО.

Здравствуй, солнце зимнее моё.
Разгорнуло нынче облака.
И теперь сквозь белое быльё
Смотришь на меня издалека.
Серебром мерцает снег простой
И поёт - не надо соловьёв.
А согреешь - разольётся слёзною водой,
Ну, здравствуй, солнце зимнее моё.
Ой, на небо-небушко,
Словно бы за хлебушком,
Выскочило ты на пять минут.

Искоса ты смотришь на меня
И не согреваешь - ну и пусть.
Света твоего ведь не отнять,
И мою нечаянную грусть.
Я тебе её не возвращу,
Пусть не тает нам с тобой вдвоём,
И один в охотку, словно школьник, погрущу.
Ну, здравствуй, солнце зимнее моё.
Ой, на небо-небушко,
Словно бы за хлебушком,
Выскочило ты на пять минут.

Возвращу улыбку, милый друг.
Словно птаху, отогрею стих,
Отдышу и выпущу из рук,
Пусть поёт и радует других.
Виноват, что хмурится зима,
Что замёрзло, впрочем, ё-моё,
Пускай не может получиться наш с тобой роман,
Ты только здравствуй, солнышко моё!
Ой, ой, на небо-небушко,
Словно бы за хлебушком,
Выскочило ты на пять минут.

ФЕВРАЛЬ - НАЧАЛО МАРТА.

Необычайно тёплым
Нынче пришёл февраль
Мокрыми стали стёкла,
И в зеркалах асфальт,
Только вот ветки голы.
Так что же торопит нас?
Взрослые детки в школу
Топают в старший класс.
Но я прикоснусь к ладони твоей и прижмусь к волосам.
Слышишь, бьются в груди, ветром полны, алые паруса.
Слышишь, мы бы могли, вместе могли взвиться под небеса,
Только после февральских окон грядёт мороз.

Словно весенний город.
Дни как ручьи бегут.
Я улетаю в горы,
Ты остаёшься тут.
Это со мною было,
Прошлых надежд дурман
Молодость возвратила,
А за окном - зима.
Но я прикоснусь к ладони твоей и прижмусь к волосам.
Слышишь, бьются в груди, ветром полны, алые паруса.
Слышишь, мы бы могли, вместе могли взвиться под небеса,
Только после февральских окон грядёт мороз.

Всё же порой сквозь тучи
Солнце на нас глядит.
Может, мгновений лучших
Нет уже впереди.
Необычайно тёплым
Выдался наш февраль.
Мокрые даже стёкла,
Словно чего-то жаль.
Но я прикоснусь к ладони твоей и прижмусь к волосам.
Слышишь, бьются в груди, ветром полны, алые паруса.
Слышишь, мы бы могли, вместе могли взвиться под небеса,
Всё же даже начало марта - уже весна.
Слышишь, даже начало марта - уже весна.
Ты слышишь, даже начало марта - уже весна.
Начало марта - уже весна.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ.

И будешь сед уже, а в них,
В ладонях крохотных утонешь,
Когда седин, седин твоих,
Коснутся мамины ладони.
Помню, поёт колыбельную мама.
Мир малышов чист и лучист.
Возле неё, как под сводами храма,
Ясно и голос звучит.

А позади была война,
И нам не повстречаться с дедом.
И голодна была страна,
Но я ещё не знал об этом.
Помню, поёт колыбельную мама.
Мир малышов чист и лучист.
Возле неё, как под сводами храма,
Ясно и сердце звучит.

Года от этих дней бегут.
Пою своим детишкам славным.
Свои война, любовь и труд,
Но в день последний, самый главный,
Вспомню, поёт колыбельную мама.
Мир малышов чист и лучист.
Возле неё, как под сводами храма,
Ясно и сердце звучит.

Великой песней матерей
Живёт кружение планеты.
В тебе и в дочери моей
Звучит оркестр любви и света.
Слышишь, поёт колыбельную мама.
Мир малышов чист и лучист.
Возле неё, как под сводами храма,
Ясно и сердце звучит.

[Викка]

Михаил Михайлов. Альбом "Под Кандагаром дело было"
УМРЕТ ВОЙНА, И СКАЛЫ ЗАМОЛЧАТ.

Умрет война, и скалы замолчат.
Отстрелянные гильзы проржавеют,
Но песни этих лет не отзвучат,
Ведь в песнях, как и в нас,
Не холодеет горячий пот,
Не выцветает кровь,
В них ветер не стихает.
Пускай не хитро строчки рифмовались.
Жизнь рифмовала «кровь – любовь»
И в песнях смерть и молодость братались.

Умрет война, и скалы замолчат
О правде нашей в общем и в деталях.
Отплачут дети, вдовы откричат.
Останутся могилы, да медали.
И репортер порой бывает слеп,
Не сдашь души в набор,
Зло видит в песнях, не срезая угол.
Как фляга чая, так последний хлеб
На всех легко разделится по кругу.

Умрет война, и скалы замолчат.
Научимся ходить по тротуарам.
Не автомат движением плеча
Солдат привычно снимет, а гитару.
И песня вновь поднимет за собой,
Как будто взмах рукой, в бой с черствостью
Да и с враньем сусальным.
Вся жизнь похожа на афганский бой,
Где нет фронтов, и полосы нейтральной.

Умрет война, и скалы замолчат…

ПИСЬМО ВОДИТЕЛЯ.

Я так хочу взглянуть в глаза твои,
Прикоснуться к тонким, правильным губам.
Но, пока земля за рекой горит,
Почта полевая мой почтамт.

Припев:
А бетонка хромает, но бежит.
Что ни шаг – спотыкается.
Вся разбита броней, да нас хранит
От обочины ровной, но шальной,
Только вспомню тебя,
И сонный вид за окном сразу улыбается.
Да и что вспоминать? И так всегда,
Ты где-то рядом со мной.

А помнишь, как бродили мы ночной улочкой
Со звездною оправой?
Здесь же счет иной звезд, открытый мной
Через трафарет на дверце правой.

Припев.

Вот только говорить не стоит мне:
« Береги себя, и в рейды сам не рвись».
Там и без меня справятся вполне,
Да без бетонки мне не обойтись.

Припев:
Пусть бетонка бежит, бежит, бежит,
Никогда не кончается.
Нас бетонка почти всегда хранит
От волны неожиданной взрывной,
Только где-то в пути мелькнет порой
Обелиск невысокий со звездой.
Значит, встал здесь навек товарищ мой,
Остальное за мной.
И бетонка хромает, но бежит.
Что ни шаг – спотыкается.
Вся разбита броней, да нас хранит
От обочины ровной, но шальной,
Только вспомню тебя,
И сонный вид за окном сразу улыбается.
Да и что вспоминать? И так всегда,
Ты где-то рядом со мной.

НИКОЛАИЧ.

Воевали мы тогда с пьянством нешутейно,
Николаича приятель честно заложил,
Мол, начальник пил, а я человек идейный
И в Афган таких нельзя – будут кутежи.

Мол, нарочно, чтоб мои принципы упрятать
В зарубежном далеко шлют из Минска вон.
Тот приятель загущал, распаляя слякоть,
По всему ему в Афган было не резон.

Николаич потерял должностную шапку.
Бог с ней, пусть уже не та сердца частота.
Пусть Чернобыль за спиной, он собрал в охапку вещи,
И в Афганистан рапорт накатал.

Через года полтора в Минске у вокзала повстречались.
На гражданку смылся тот другой.
Биркой привокзальною грудь его сверкала,
Грудь же Николаевича красною звездой.

Две последние строки каждого куплета – 2 раза.

ДВЕ СРЕДЫ.

Я газеты родной пожелтевший листок
За девятое май сорок пятого года
Из архива редакции нашей извлек
Оттиск вечности, был он годами изглодан.
Тот же малый формат, та же краска на нем.
При хорошей погоде в весеннюю среду…
В среду черным военным обыденным днем
Становилось девятое мая, победа.
В среду черным военным обыденным днем.

Восклицательных знаков страницы полны,
Как салют красной дате из тысяч орудий
В них спрессованы черными днями войны
Многоточия войною оборванных судеб.
Пакт подписан и набран, но шлет все своим
Похоронки война, не закроете ставни.
На второй полосе продолжают бои
С недобитыми фрицами русские парни.
На второй полосе продолжают бои.

Фото Сталина крупно. Сыскать ли родней?
Победитель, герой, симпатичен и статен,
А по мне так не он победил, а стралей, дед Иван,
Что погиб в сорок третьем в штрафбате.
Пусть ухабами время, раз большевик он,
Значит с твердою верой, а личное в клочья
Восстановлен, оправдан, но это потом
Смертью храбрых, когда стал Иван многоточий.
Восстановлен, оправдан, но это потом.

И старлея меня тоже ждала среда,
Ждал последний февраль наших восьмидесятых.
Покидая Афган из войны навсегда
Уходили последние в среду солдаты.
И сначала цветы, а потом холода.
Грелись спиртом, болели, прощались мы с летом.
Ах, как хочется верить, что эта среда
Станет нашей последней военной победой.
Ах, как хочется верить, что эта среда…
Ах, как хочется верить, что эта среда…

РАЗГОВОР С БТР-ом.

Карбюратору, как и легким, не хватает кислорода.
Нет ни моих не лошадиных сил.
Руль, обмотанный бинтами, рвет ладони ,и взял же моду,
Ну что ты взбесился?! Я же тебя просил…
С пылью пот со лба сползает и в глаза, их разъедает.
Камни шины разгрызают вдрызг.
Тошно? Не стони так тонко, ты же, БэТр, не девчонка.
Так держись, нельзя нам нынче вниз!

Припев:
А дойдем, от пыли всю седую я тебя,
Родимая броня, крепко обниму и расцелую,
Точно морду мокрую коня.

Впереди, задохнувшись, заглохла чья-то броня,
И теперь там плохо, но, молодчага, носом ее попер.
Только держаться, надо держаться!
На перевале дам отдышаться,
Ты ведь все можешь, бог, а не транспортер!
На верхотуре в тысячу метров все я забуду
Про солнце и ветры, буду, как матерь возле твоих я ран.
К черту сухпай и воду, и реку, ты не машина, как человек ты.
Выдержи рейс последний на Чагчаран!

Припев.

Может за этим вот поворотом,
Кратко откашлялась пулеметом эта вот молчаливая гора.
Бронежилета чуть не хватило, прямо под горло пуля прошила
Кольку прошила с нашего двора.
Как он рисково прыгал на мото?! В джинсах на танцы, что ни суббота.
Слабо он БэТР тебе без забот знаком.
Жили вы с Колькой ближе, чем братья и умирал он в твоих объятьях.
Фото ты носишь над смотровым стеклом.

Припев.

Крепко обниму и расцелую, точно морду мокрую коня.

ДИССОНАНС.

Ну что, братва, махнем на боевые?
В охотку риск, жарища нипочем.
Все нипочем, когда мы молодые
И рядом есть надежное плечо.

В политотделе нас собралось трое.
Настрой обычный у двоих ребят,
А мне впервой, и если ни героем,
То славным парнем чувствовал себя.

В дежурке телефон привычно звонко
Заголосил на весь политотдел.
Случайный разговор порыв мой скомкал,
Шальным осколком в памяти засел.

«У телефона Вишкин» - ,
И по-свойски вдруг и Ташкента кто-то попросил:
«Билет, пробитый пулей, комсомольский в музей.
Нет, нет, Боже упаси!»


И пауза, да нотки деловые у Вишкина звучат:
«Хоть не люблю я обещать,
Сейчас на боевые и тьфу-тьфу-тьфу,
Но будет что, пришлю».

В музее том бывал я до Афгана,
Бродил по тихим залам, не спеша.
Не чувствуя подвоха и обмана,
Дышала чистой святостью душа.

И вот пихнули в спину, да с откоса,
Как гарью хмарью в миг обволокло,
Как будто кто-то перед самым носом
Вдруг саданул в музейное стекло.

Представил зримо: некто деловито,
Вздохнув для вида, хоть подкожно рад,
Рассматривает пулею пробитый,
Облитый кровью, редкий экспонат.

В глазах почти звучит мотив печали,
Почтительно движенья тяжелы.
Едва ль поймешь, что смерти этой ждали,
Когда еще мальчишка был живым.

Эх, Вишкин, мы с тобой исколесили
Потом немало огненных дорог.
Под Кандагаром вместе грязь месили.
Ведь ты мне дорог и не так уж плох.

Тебе бы, Леха, жить в иных рассказах,
Где свят приказ и тьма смешных проказ,
Где с вечною улыбкою чумазой,
Салагу, выручал меня не раз.

Но ,помня случай тот, в себя смотрю я,
Когда ж твои слова и мне в укор,
Упорно в сердце черствость я корчую,
А динамитом давний разговор.
Упорно в сердце черствость я корчую,
А динамитом давний разговор.

СТАРОМОДНОЕ ТАНГО.

Кто-то прыгает в классики, кто-то режется в нолики.
Старомодное танго, точно в ласковом сне.
Довоенная осень, московские дворики…
Вы всегда довоенными представляетесь мне.
Комуналки и лестницы, довоенно - скрипучие.
И белье, что везде поразвешено, злит.
Солнцем бабьего лета медовым пахучим
Каждый дворик московский до верхушек залит.
Не одна тут забилась, боль упрятать не в силах,
За негромкое счастье оплатив векселя.
Как минута молчания, осень застыла,
Так на братских могилах немеет земля.
Желто-медное пламя леденеет меж веток
Этот вечный огонь так пронзительно чист
Хлопотливо и ходко время плещется где-то.
Осень каждого дворика – живой обелиск.
Но уходят опять, как в военном когда-то,
Из Москвы, чтобы видеть московские сны,
Поделится, как хлебом, щедрым сердцем солдата,
А вернуться как после военной весны.

СЛУЧАЙ В ГОСПИТАЛЕ.

Пашку сорвало с брони фугасом,
Вжало меж камней взрывной волной.
Первый раз очнулся парень сразу,
В госпитале – только во второй.
Шевельнуть рукой-ногой бессилен,
Вместо тела – огненная зыбь.
А вокруг одна другой красивей бегают,
Хоть отлови да всыпь…
Только где уж? Даже речь овечья.
И не смог он, блея, возразить
Той курносой, севшей на предплечье,
Эх, девичья, медсестричья прыть.
А она повадилась и мило
На ладонь гнездилась, как на стул.
В десять дней собрался Пашка силой
Пальцем под курносой шевельнул.
В миг взлетела, несколько пощечин,
Хлестких, хоть и хрупкою рукой залепила,
Только, между прочим, Пашка был развязке рад такой,
Ведь потом всего исцеловала,
Всхлипывая: «Господи, ожил!»
Улыбнулась, как ребенок малый.
Здорово придумал, скажи?
Улыбнулась, как ребенок малый.
Здорово придумала, скажи?

ОРКЕСТР.

Я не любитель оркестровой меди,
Она уж больно часто мне фальшью душу ест.
Но врезалось к чему-то, как с боевых мы едем,
А нам с обочины гремит оркестр.
Бронежилеты, тельники в коричневой пыли.
Загар сквозь грязь, почти у все не брита борода.
Там-та-та-та-там в дали на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.

Движки ревели, заглушая трубы,
Не до парада было нам, честно говоря.
Сил не осталось даже поднять улыбкой губы,
А потому трудились трубы зря.
Не в радость музыкантам дуть, но что они могли?
Угрюмо старый барабан под палочкой страдал.
Там-та-та-та-там в дали на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.

Потом еще дорог немало будет,
Парадов, где оркестры не раз сыграют нам.
Премного наше время рассудит и забудет,
Но, вспомнив, напою невольно сам
Мотив, что плыл назойливо в жарище и пыли,
Забыв откуда взялся он и вспомню вдруг, ах да…
Там-та-та-та-там в дали на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.

Последние две строки каждого куплета – 2 раза.

СКОВОРОДКА - СКОРОВАРКА.

Ночь ишачил – упаковывал «подарки».
Попотел видать на совесть вражий ас.
Сделал он под сковородку- скороварку
Весь опутанный ловушками фугас.

Обнаружив утром адскую машину
Под дорожною, бетонною плитой,
Приказал сапер укрыться всем в лощину:
«За посуду я ручаюсь головой!»

Эх, рвануть бы, как инструкция глаголит,
Да нескоро вновь бетонку соберешь…
Боже долго как! Заснул на минах что ли?!
Наконец то! Выходи, ядрена вошь!

Лишь под вечер буркнул: «Сняли без помарки,
Чтоб не думал ,гад, что не найдем ключа».
Возле ног его в трофейной скороварке
Постный блин миролюбиво зашкворчал

Последние две строки каждого куплета – 2 раза.

Я УСТАЛ БЕЗ ГРИБНОГО ДОЖДЯ.

Я устал без грибного дождя, я смертельно устал
Без цветов полевых, без пьянящего запаха леса.
После ливня, когда вся природа чиста, как уста,
Не целованные мимолетно залетным повесой.
Уж давно обжились, просочившись в афганские сны
Краснодарские краски дождливой кубанской весны.

Припев :
На прощанье дождь лил не случайно,
Суету, как пыль, прибила грусть.
Расставание всегда печально.
Я согласен. Ради встречи – пусть.
Расставание всегда печально.
Я согласен. Ради встречи – пусть.

И не верится мне, что когда-то по солнцу скучал.
По вот этому глупому ясно -бесстрастному небу.
Мне бы черную тучу летящего низко грача.
И грозу что бы белая спелая спела бы мне бы.
И пускай прилипает рубашка, а губы дрожат.
Забинтуется полем ромашек овражная ржавь.

Припев.

Где-то там, за чертой, листопад раздевает сады,
Чтобы в вешние дни с юной радостью встретить цветенье.
В красный кут, да под струи бы пресной небесной воды
Отпоить мою душу отчистить ее от сомнений,
А потом – тишины, постоять помолчать бы вдвоем.
У того, кто с войны сердце вечным пылает огнем.

Припев.

ДОРОЖНЫЙ ЗНАК.

Здесь дорожный знак не в законе.
Есть один, и тот не в дугу
Нарисован на белом фоне
Танк нелепый в красном кругу.
Дальше хочешь – сядь за баранку,
Нет колес – так груз на плечо,
Но нельзя кататься на танках,
Танкам здесь проезд запрещен.

Танки, те, что стали гробами,
Стянуты с дороги на край.
С нецелованными губами
Отправлялись мальчики в рай.
Сколько обелисков из башен
На просторах этой земли?!
Скольких, скольких мальчиков наших
Под броней не уберегли?!
Сверху глянь, а можешь с изнанки
Все чисты, их долг освящен,
Но нельзя кататься на танках
Танкам здесь проезд запрещен.

Видно, не по чьей-то оплошке
Нет границ у знаков на век.
Не для этой только дорожки –
Для дорог стоит он для всех.
Мир до боли мил спозаранку
Помолился, был бы крещен.
В нем нельзя кататься на танках
Танкам в нем проезд запрещен.

Две последние строки каждого куплета – 2 раза.

ТЕБЕ, СЛУЧАЙНОЙ.

Было много домыслов досужих,
И сейчас порой щекочет слух:
«Почему же только незамужних
Отправляли в зарубежный юг?»
Шли, коль в счастье свой билет просрочен,
В бессемейность нашу на постой.
Захлестнуло море одиночеств
Мир военный полухолостой…

Было всяко… Что уж, если было?..
Жадно, безоглядно про запас
Скольких ты на скорую любила,
Остальным хватило просто глаз.
Вот за них, за те глаза, что рядом,
Мне чем дальше, тем дороже ты.
Ты, любая со случайным взглядом
И твои случайные черты.

Вместе мы из временного мира
Шил домой, а дом делил житье:
Нам – по семьям нашим, да квартирам, квартирам.
Им же – в одиночество свое.
Им же – в одиночество свое.

[Викка]

Михаил Михайлов. Альбом "Разговор с БТРом"
СЛУЧАЙ В ГОСПИТАЛЕ.

Пашку сорвало с брони фугасом,
Вжало меж камней взрывной волной.
Первый раз очнулся парень сразу,
В госпитале – только во второй.
Шевельнуть рукой-ногой бессилен,
Вместо тела – огненная зыбь.
А вокруг, одна другой красивей, бегают,
Хоть отлови да всыпь…
Только где уж? Даже речь овечья.
И не смог он, блея, возразить
Той курносой, севшей на предплечье,
Эх, девичья, медсестричья прыть.
А она повадилась и мило
На ладонь гнездилась, как на стул.
В десять дней собрался Пашка силой,
Пальцем под курносой шевельнул.
В миг взлетела, несколько пощечин,
Хлестких, хоть и хрупкою рукой залепила,
Только, между прочим, Пашка был развязке рад такой,
Ведь потом всего исцеловала,
Всхлипывая: «Господи, ожил!»
Улыбнулась, как ребенок малый.
«Здорово придумала, скажи?»
Улыбнулась, как ребенок малый.
«Здорово придумала, скажи?»

АРГУНСКОМУ ДЕСАНТУ.

В горах деревья облаком обвиты,
Но эти виды нынче подо мной.
В бою никто не хочет быть убитым,
Но все же каждый принимает бой.
Все буднично и ясно до предела,
Все без туманных фраз и прочих штор.
Судьба струной натянутой запела.
Тут он тебя иль ты его в упор.
Сгорают жизни, как метеориты,
Вот кто-то заслонил тебя собой.
Хотя никто не хочет быть убитым,
Но без него ты продолжаешь бой.
Отсюда шаг – и ты уже у Бога,
Один лишь шаг и, ближних возлюбя,
По звездам, как по щебню у порога,
Уходишь в рай, за все простив себя.
Есть цель: их надо выбить с перевала.
На этой цели все сомкнулось враз:
Вся жизнь твоя, от самого начала,
И смерть, она в лицо глядит сейчас.
Мы встали в рост, они с камнями слиты.
Собой в стене огня прорубим дверь.
Хотя никто не хочет быть убитым…
Но это ведь не главное теперь!

ТЫ МЕНЯ ПОСКОРЕЕ ПРОЩАЙ.

Ты меня поскорее прощай,
Может, завтра тебя я покину.
Я оставлю тебя невзначай,
Если метко мне выстрелят в спину.
Это будет на южной земле
Или, может, в соседнем подъезде.
Я уйду, но грехи и позлей
Ты прости мне, покуда мы вместе.

Припев:
Кружит вальсом, кружит как когда-то,
Вьюжит осень листьями и хлопьями зима.
В этой жизни буду лишь солдатом,
В остальных - решай сама.

Развелось по стране подлецов,
Шалых денег трибун и парадов.
Я под маскою прячу лицо,
Мне про Родину громко не надо.
Посылает нас родина-мать
К черту в зубы, а после – подальше.
О погибших своих помолчать
Я могу и без траурных маршей.

Припев.

Ты меня поскорее прощай,
Только, знаешь, не будем прощаться.
Даже если шагну через край.
Буду в сны я твои возвращаться.
Но, пожалуй, не ставь мне свечу.
Исцелую твои я запястья.
Но тебе никогда не прощу
Нежных строк из возможного счастья.

Припев.

АЛЕКСЕИЧ.

Алексеич, надень камуфляж.
Растреножь свое сердце дорогой,
Покажи нам войну, свой большой репортаж,
Что отснял ты у черта и бога.
Чтобы до дрожи, до влаги в глазах,
Чтобы смыслом наполнились флаги,
И стояли в слезах образа,
И пьянели сердца от отваги.
Покажи нам, фотограф, войну!

Алексеич, надень камуфляж.
Растреножь свое сердце дорогой,
Расскажи о любви, чтобы до пяток,
Чтоб аж убегали на фронт недотроги.
Пусть они там в цене небольшой -
Там в почете походные жены.
На войне лишь тому, лишь тому хорошо,
Кто ветрами на вылет прожженный.
Научи нас, фотограф, любить!

Скажет Коля: «Доколе сидеть?!
Там ведь наши, и нам не пристало!»
И, айда на войну, снова песенки петь
Для родных рядовых генералов.
За удачу, Михалыч, налей,
Здесь ведь каждый судьбою проверен.
Покажи, Алексей, настоящих людей.
Тех, в которых с тобою мы верим.
Покажи нам, фотограф, людей!

Алексеич, надень камуфляж.
Растреножь свое сердце дорогой,
Покажи нам страну, наш любимый мираж,
За который отдали так много.
Не мечтатель и не прокурор.
Все, как есть, во мгновении каждом.
Ты всю жизнь свою взводишь лишь фотозатвор,
А глаза, словно ты в рукопашном,
А глаза, словно ты в рукопашном.

Алексеич, надень камуфляж.

ПЕРВАЯ ДОРОГА.

Ты уходишь в первую дорогу.
Знай, что ты уходишь навсегда.
Вон повисла над твоим порогом
Поздняя прощальная звезда.
С этим миром ты, конечно, сросся.
Отчий дом вовек непобедим.
Ты сюда не раз еще вернешься,
Но другим, маленечко другим.

Ты в дороге кое-что узнаешь,
Настоящей жизни пригубя.
Ты, конечно, много потеряешь,
Но, возможно, и найдешь себя.
Первый бой и первая утрата,
Трудно не свернуть и устоять.
Знай, что не рождаешься солдатом.
Знай, солдатом можно только стать.

Девочка с бездонными глазами
Провожает детство в дальний путь.
Ведает лишь бог, что будет с вами.
Что обоим предстоит хлебнуть.
И ее слезам, и клятвам этим
Ты не верь, но и не прекословь.
Нет, такая девочка не встретит,
Но, возможно, встретит здесь любовь.
Встретит здесь любовь.

Ты уходишь в первую дорогу.
Знай, что ты уходишь навсегда.

ВАЛЬС - ПИСЬМО.

Осенью пахнуло, падает листва
Из прохладной звездной черноты.
Я хочу сказать тебе хорошие слова.
Так сказать, чтоб верила мне ты.
Чтобы утро хмурое перестало хмуриться,
Вспыхнул нашей радостью рассвет,
Чтоб сияло солнышко над твоею улицей,
Жаль, что там меня пока что нет.
Чтоб сияло солнышко над твоею улицей,
Жаль, что там меня пока что нет.

Уж зимой повеяло, все белым-бело,
Словно под невестиной фатой.
Сверено, проверено сбылось – не сбылось.
Не грусти о радости былой.
Так уж жизнь устроена после расставания
Стылой, продолжительной зимы :
Через расстояние, через ожидание
Свидимся когда-нибудь и мы.
Через расстояния, через ожидания
Свидимся когда-нибудь и мы.

По весне, как водится, заспешат ручьи.
С привязи сорвется влажный гром,
А зима откланяться что-то не спешит.
Снег последний борется с теплом.
Пусть зима упрямая, никакого сладу нет,
А земля сменила уж вождя.
Пусть снежинки падают, на асфальт пусть падают,
След ведь все равно, как от дождя.
Пусть снежинки падают, на асфальт пусть падают,
След ведь все равно, как от дождя.

РАЗГОВОР С БТРОМ.

Карбюратору, как и легким, не хватает кислорода.
Нет ни моих, ни лошадиных сил.
Руль, обмотанный бинтами, рвет ладони (и взял же моду?!)
Ну что ты взбесился?! Я же тебя просил…
С пылью пот со лба сползает, и в глаза, их разъедает.
Камни шины разгрызают вдрызг.
Тошно? Не стони так тонко, ты же, БэТр, не девчонка.
Так держись, нельзя нам нынче вниз!

Припев:
А дойдем, от пыли всю седую, я тебя,
Родимая броня, крепко обниму и расцелую,
Точно морду мокрую коня.

Впереди, задохнувшись, заглохла чья-то броня,
И теперь там плохо, но, молодчага, носом ее попер.
Только держаться, надо держаться!
На перевале дам отдышаться,
Ты ведь все можешь, бог, а не транспортер!
На верхотуре в тысячу метров все я забуду
Про солнце и ветры, буду, как матерь возле твоих я ран.
К черту сухпай и воду, и реку, ты не машина, как человек ты.
Выдержи рейс последний на Чагчаран!

Припев.

Может за этим вот поворотом,
Кратко откашлялась пулеметом эта вот молчаливая гора.
Бронежилета чуть не хватило, прямо под горло пуля прошила,
Кольку прошила с нашего двора.
Как он рисково прыгал на мото?! В джинсах на танцы, что ни суббота.
Слабо он, БэТР, тебе без забот знаком.
Жили вы с Колькой ближе, чем братья, и умирал он в твоих объятьях.
Фото ты носишь над смотровым стеклом.

Припев.

Крепко обниму и расцелую, точно морду мокрую коня.

СТАРОМОДНОЕ ТАНГО.

Кто-то прыгает в классики, а кто-то за шахматным столиком.
Старомодное танго, точно в ласковом сне.
Довоенная осень, московские дворики…
Вы всегда довоенными представляетесь мне.
Комуналки и лестницы, довоенно - скрипучие.
И белье, что везде поразвешено, злит.
Солнцем бабьего лета, медовым, пахучим,
Каждый дворик московский до верхушек залит.
Не одна тут забилась, не одна тут завыла,
За негромкое счастье оплатив векселя.
Как минута молчания, осень застыла,
Так на братских могилах немеет земля.
Желто-медное пламя леденеет меж веток,
Этот вечный огонь так пронзительно чист.
Хлопотливо и ходко время плещется где-то.
Осень каждого дворика – живой обелиск.
Но уходят опять, как в военном когда-то,
Из Москвы, чтобы видеть московские сны,
Не вернуться, оставшись для вселенной солдатом,
А вернуться, как после военной весны.

МОКРЫЙ СНЕГ.

Мокрый снег идет, сползают капли по стеклу,
Как будто слезы.
А душа поет, весна уже за поворотом,
Где-то рядышком она.
Солнышко найдет, согреет каждый уголок,
Где нынче прячутся морозы.
И растает лед, но вспомни сколько раз твои надежды
Рушила весна.
Солнышко найдет, согреет каждый уголок,
Где нынче прячутся морозы.
И растает лед, но вспомни сколько раз твои надежды
Рушила весна.

Лишь немного жаль тот первый снег, что
Мы когда-то ждали.
Девственная шаль легла с небес на поздней осени
Угрюмые тона.
Это ль не мораль, клянем затоптанное, чистое и юное вначале.
Сорвана вуаль.
Последним тает первый снег, грязна былая белизна.
Это ль не мораль, клянем затоптанное, чистое и юное вначале.
Сорвана вуаль.
Последним тает первый снег, грязна былая белизна.

Вот такая жизнь и ничего-то, ничего-то не поделать
И не одолжить в минувшем счастья,
Ведь оно, как снег весной, почти ничье.
А всегда ль, скажи, нас ждет в грядущем череда
Плодов увесистых и спелых ?
Значит, будем жить ненастьем нынешнего дня
И мокрым снегом, и дождем.
А всегда ль, скажи, нас ждет в грядущем череда
Плодов увесистых и спелых ?
Значит, будем жить ненастьем нынешнего дня
И мокрым снегом, и дождем.

ОРКЕСТР.

Я не любитель оркестровой меди,
Она уж больно часто мне фальшью душу ест.
Но врезалось к чему-то, как с боевых мы едем,
А нам с обочины гремит оркестр.
Бронежилеты, тельники в коричневой пыли.
Загар сквозь грязь, почти у все не брита борода.
Там-та-та-та-там, вдали, на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.
Там-та-та-та-там, вдали, на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.

Движки ревели, заглушая трубы,
Не до парада было нам, честно говоря.
Сил не осталось даже поднять улыбкой губы,
А потому трудились трубы зря.
Не в радость музыкантам дуть, но что они могли?
Угрюмо старый барабан под палочкой страдал.
Там-та-та-та-там, вдали, на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.
Там-та-та-та-там, вдали, на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.

Потом еще дорог немало будет,
Парадов, где оркестры не раз сыграют нам.
Премного наше время рассудит и забудет,
Но, вспомнив, напою невольно сам
Мотив, что плыл назойливо в жарище и пыли,
Забыв, откуда взялся он, и вспомню вдруг, ах да…
Там-та-та-та-там, вдали, на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.
Там-та-та-та-там, вдали, на самом краю земли
Бравурный марш оркестр играл тогда.

СТИРАЛЬНАЯ МАШИНА.

Вроде, незаметное событие.
Для стихов неважная причина:
В комнате мужского общежития
Новая стиральная машина.
По соседству с лейтенантским кителем
Приютилась ношенная шубка,
Нелегко далась счастливым жителям
Первая семейная покупка.

Сколько будет прожито и пройдено,
Но машина эта не заглохнет.
Выстирает флаг над нами родина,
Только пот солдатский не просохнет,
Обратится модное в домашнее,
Детское завертится по кругу,
Только форме век не быть вчерашнею,
Вечно зеленить ей центрифугу.

Жизнь машинным барабаном крутится,
Старясь, истираясь, но стирая,
Краска пожелтеет и облупится,
Собирая пыль глухих окраин.
Может, будет дом и вдоволь мебели,
И вещей растущая лавина,
Но о лучшем, как почти о небыли,
Вспомнит лишь стиральная машина.

Я БЕРЕЗУ, КАК ОБРАЗ, ЛЮБИЛ.

Я березу, как образ, любил,
И «под мухой», и даже тверезый,
Но в мороз я ее на дрова порубил,
И семью согревал той березой,
Но в мороз я ее на дрова порубил,
И семью согревал той березой.

Зря не мучьтесь у теплосетей,
Не поймете вы русский характер.
Надо в глушь, надо избу да с печкой найти
И влюбиться в общественный трактор.
Надо в глушь, надо избу да с печкой найти
И влюбиться в общественный трактор.

Не с болта сорвались журавли,
Улетая от родины милой.
Хорошо, что еще корни есть у земли,
Хорошо, что колхозник бескрылый.
Хорошо, что еще корни есть у земли,
Хорошо, что колхозник бескрылый.

Ах, стихи! Колдовские слова,
Но со мной приключилось несчастье:
Я смотрю на березы, а вижу дрова,
С той поры, как служу в нашей части.
Я смотрю на березы, а вижу дрова,
С той поры, как служу в нашей части.

Я березу, как образ, любил
Я березу, как образ, любил.

АБХАЗСКАЯ ВЕЧЕРНЯЯ.

Слова Полины Григорян.

Когда приходит вечер,
И дождь стучит в окно.
И чей-то смех беспечен,
И каяться грешно,
Протягиваю руку
К мерцающей свече
И слушаю разлуку
Под дождь и шум речей.

Неслышными шагами
Ты входишь в этот миг
И властвуешь над нами,
Мой выдуманный мир,
И снова все, как прежде,
И дышится с трудом.
И светится надеждой
Мой старый грустный дом.

Но в прелести нежданной
Есть маленький изъян:
Придуманные тайны таят в себе обман,
Но взгляд опять доверчив,
И песни, как вино.
Пускай не вечен вечер,
А дождь стучит в окно.

СВЕТКА.

Стучат колеса вдалеке, среди огней.
Мне с каждым днем они становятся родней.
Пройдут оставшиеся дни, и мы останемся одни.
Разлука, нас соедини, прижми сильней.
А где-то, в городе дальнем, гаснут, гаснут окна.
Одна лишь светится спальня.
Мой свет в окошке, Светка, ждет меня.
Мой свет в окошке, Светка, ждет меня.

А помнишь, Светка, мой Афган?
Ты помнишь, Свет, как после свадьбы
Экзотический рассвет рванул встречать – и все дела.
В рубашке мама родила, да ты любила, ты ждала
Вот весь ответ тому, что
Где-то, в городе дальнем гаснут, гаснут окна.
Одна лишь светится спальня.
Мой свет в окошке, Светка, ждет меня.
Мой свет в окошке, Светка, ждет меня.

Эх, елки, что ж друг друга здесь не бережем ?
Когда есть дом и тишина, и мы вдвоем, с тобой вдвоем.
Жаль, время повернуть нельзя, прости меня, но я к друзьям.
Мы вместе с ними снова там, где наш Афган, где мы живем.
Пусть где-то, в городе дальнем, гаснут, гаснут окна.
Одна лишь светится спальня.
Мой свет в окошке, Светка, ждет меня.
Мой свет в окошке, Светка, ждет меня.
Мой свет в окошке, Светка, ждет меня.

ДОРОГА ДОМОЙ.

Дорога серая становится у горизонта голубой.
Но там она не остановится, она кончается тобой.
Ладонями твоими нежными и теплой глубиною глаз,
И прядью темною небрежною, под суетой горячих ласк.

И вновь ослепнут звезды блеклые, как в утро памятного дня,
Когда щекой коснувшись мокрою, поцеловала ты меня.
И снова к нам наш день вернется, взблеснув рассветом чистых рощ.
И снова солнце улыбнется, просохнет расставанья дождь.

Дорога серая становится у горизонта голубой.
Но там она не остановится, она кончается тобой.
Она кончается тобой, она кончается тобой.

ПЕСЕНКА О ВОЕННОМ БАРДЕ.

В одном заброшенном дворе,
У стройки на постое.
Репейник жил на пустыре
Во время непростое.
И всем, кто у него бывал:
И низеньким, и рослым –
Свои репьи он раздавал,
Как будущие звезды.

Был в детстве нежен,
Как и мы, доверчивы бутоны.
Репей звездой на пустыре
Цветет для всех влюбленных.

В цветке разлитый фиолет,
В нем белое искрится.
Как в летний мрак небесный свет
Высветливает лица.

Но странным кажется ему:
Он любит всех и очень,
Но сам не нужен никому,
Ни днем, ни даже ночью.

Под небом из брюхатых туч
Он невезуч и что же?! –
Как бомж небритый стал колюч
И пристает к прохожим.

А зачем, ведь каждому, кто
К нему идет: и маленьким и рослым
Свои репьи он раздает, как будущие звезды?
Чтоб не забыли, как любить, как выглядят цветочки.
Пока мы строим то, где жить,
Пока растут садочки.
Пока мы строим то, где жить,
Пока взрослеют дочки.

СОЛДАТСКОЕ ТАНГО.

Я реалист, и не блистал чинами,
А ты витала где-то в облаках.
Ты пахла тонкими французскими духами,
А я солдатским мылом пах.
Ты утонченна и легка, как птичка.
Не любишь, а играешься в игру,
А у меня к тебе одна привычка:
Желаю, и сдержаться не могу.

Припев:
О Блоке говорила мне часами,
В моих же жилах остывала кровь,
Но как же так случилась между нами
Такая жуткая и тонкая любовь?

Зажгла свечу, за фортепьяно села,
И полонез Агинского звучал,
А я стоял, немой и оробелый,
И маму музыканта вспоминал,
Но вспыхнул я тогда любовью ярой,
Я так вскипел, я просто озверел,
Я взял тебя, как гитарист гитару,
По струнам я твоим зашелестел.

Припев.

Через неделю вышла ты из дома,
Ты все простила, встав на скользкий путь.
В глазах горела жаркая истома,
Неравномерно поднималась грудь,
Судьба-судьба, о как же ты жестока!
Амур – подлец и вся его родня.
Забыла ты про Пушкина, про Блока
И вспомнила, ох вспомнила меня.

Припев.

ПОНЕДЕЛЬНИЧКИ.

Зимним утром по снегу скрипучему
Я пройду, да чтоб ни было там,
К своему, может, самому лучшему,
А, может, нет, но протопаю сам.
Гаснет уличный свет, зажигается свет
В глазах недоспавших домов.
Понедельник не всем улыбается,
И не хочется праздничных слов.
Понедельник не всем улыбается,
И не хочется праздничных слов.

Вечер звезды разматывал веером,
Снег струился неоном у ног.
Как любилось, мечталось и верилось.
Дотянуться б, да только не смог.
По утру проясняются сумерки,
Проявляется серость и хмарь
Померцали надежды и умерли,
Словно перегоревший фонарь.
Померцали надежды и умерли,
Словно перегоревший фонарь.

Пустота оглушающей ватою,
Ослепляющим белым пятном.
Что разорвано – скрою заплатою,
Что протоптано – скроет снежком.
Прогуляюсь по снегу скрипучему
Меж крестов, и бесцветен, и тих,
Все же славно, что есть понедельнички
И желанье воскреснуть из них.
Все же славно, что есть понедельнички
И желанье воскреснуть из них.

АЛЬТИСТ.

Огромным зеркалом асфальт под небом серым,
Играет одинокий альт, рождая веру,
Что есть на свете чудеса, на этом свете,
И веришь алым парусам в пасмурный день.
Проулки старых городов от тихой грусти,
Обнимет сердце вдруг любовь и не отпустит,
Когда у молчаливых стен, сквозь сон столетий
Дыханьем юных перемен вспыхнет сирень.

Припев:
Запах дурманит и тает, и манит.
Чистые звуки, уличный артист.
Не капитан и без денег в кармане
Нам дарит алый парус
Для нас играющий альтист.

Непритязательный пиджак, потерты джинсы.
Как встарь, в футляр летит пятак, а он забылся,
А он не видит ничего на крыльях струнных
И, вторя музыке его, сердце поет.
И под ногами не вода, а Китеж-город,
Но дождь ушел не навсегда, вернется скоро
И зачеркнет пунктиром слез седую сказку,
Но в нас останется до гроз детства мираж.

Припев.

Огромным зеркалом асфальт под небом серым.
Играет одинокий альт, рождая веру,
Что есть на свете чудеса, на этом свете.

МИНАЕВСКАЯ.

Когда облысеют ромашки,
От холода мрут комары.
Уходят в квартиры Наташки
До более теплой поры.
Печальны сетябрьские кошки,
Царит на жнивье воронье.
Копайте, копайте картошку
И жарьте, и жарьте ее.
Как жаль, что все не так,
Этим летом все не так,
Этим летом ничего так и не получилось,
Все пошло наперекосяк.
Как много нам веснами снится,
Но с летом простились вчера.
Теперь нам пора похмелиться,
Разочарований пора.
Заклейте на зиму окошко,
И в поле, накинув старье,
Копайте, копайте картошку
И жарьте, и жарьте ее.
Как жаль, что все не так,
Этим летом все не так,
Этим летом ничего так и не получилось,
Все пошло наперекосяк.
Ах лето, беспечное лето!
Дорога да пыльный бурьян,
Был счастлив, хоть прожил раздетым,
Ведь сердце транжирил друзьям.
Пустое лесное лукошко,
А сад обобрало ворье,
Осталась родная картошка,
Копаю, да жарю ее.
Как жаль, что все не так,
Этим летом все не так,
Этим летом ничего так и не получилось,
Все пошло наперекосяк.
Как жаль, что все не так,
Этим летом все не так,
Этим летом ничего так и не получилось,
Все пошло наперекосяк,
Ну все пошло наперекосяк.

ПЕЧКИ - ЛАВОЧКИ.

Сяду у печки на корточки, старые письма спалю.
И, затянувшись махорочки, грусть добела раскалю.
Вмиг угасает роскошное пламя, теплом лишь маня.
Дров не подбрось я, и прошлое вновь обмануло б меня.
Прошлое вновь обмануло б меня.

Где-то столичные женщины слышат салонную речь,
Вечером – платьица с френчами, ходят в театры,
А здесь томик достану Есенина и догоню первачом.
Нет под фуфайкой сомнения, слезы ну прямо ручьем.
От Есенина слезы ну прямо ручьем.

Тьма за окном непроглядная, на сердце тоже черно.
Ветер, душа конокрадная, снегом заклеил окно.
Тихо былинную, сельскую песню поют провода.
Эх ты, кручина российская, нам от тебя никуда.
Грусть-кручина, нам от тебя никуда.