Тоже про книги

[Justice]

Расстрел Григория Мелихова (часть-1) Свидетелей того бурного заседания почти не осталось, но их воспоминания сохранились. Одни пишут, что в тот день в Стокгольме гремели громы и сверкали молнии, другие утверждают, что заседание Нобелевского комитета проходило на редкость спокойно, хотя нервы членов комитета были напряжены до предела. Всплывали никому не известные имена, звучали сомнения в честности и порядочности автора, одни эксперты возносили его до небес, другие уверяли, что он всего лишь соавтор или, хуже того, самый заурядный компилятор.
Итог голосования решила позиция председателя комитета, доктора Шведской академии Андреса Эстерлинга: он не сомневался, что «Тихий Дон» написал Михаил Шолохов, и Нобелевскую премию за 1965 год присудили именно ему.
Что было потом, хорошо известно: то ли из чувства зависти, то ли по национально-политическим мотивам, десятки литературоведов бросились на поиски «подлинного» автора романа. Кому только не приписывалось авторство «Тихого Дона» — и Федору Крюкову, и Ивану Филиппову, и Вениамину Попову, и Ивану Родионову, и даже Александру Серафимовичу, который-де пожертвовал своим романом «Борьба», вложив в «Тихий Дон» свои сюжетные линии и переписав шолоховскую рукопись.
Травля Шолохова началась еще в 1928 году, сразу же после выхода в журнале «Октябрь» первых глав романа, и продолжалась до последних дней жизни писателя. Справедливости ради надо сказать, что кроме злобных недругов у молодого писателя были и друзья, которые по достоинству оценили роман. Еще тогда, в конце 1920-х, Фадеев, Пильняк, Ставский, Киршон и Серафимович организовали «Суд писательской чести» и, вступившись за Шолохова, дали суровую отповедь «злосчастной обывательской клевете».
А много лет спустя, к сожалению, уже после кончины Михаила Александровича, в защиту его чести выступила группа норвежских ученых во главе Герома Хьетсо, которая провела на ЭВМ сравнительный анализ произведений Шолохова и его главного оппонента Крюкова: сравнив 150 тысяч слов в 12 тысяч предложений, они сделали безапелляционный вывод: «применение математической статистики позволяет нам исключить возможность того, что роман написан Крюковым, тогда как авторство Шолохова исключить невозможно».
Казалось бы, надо успокоиться и поставить точку в этой неприлично затянувшейся дискуссии. Так нет же, нашлись «шолоховеды», которые продолжают публикации своих сомнительных исследований, задаваясь гнусной целью, во что бы то ни стало свергнуть с пьедестала покойного классика и доказать, что советский писатель никак не мог написать такой грандиозной эпопеи.
Особенный энтузиазм и небывалый прилив энергии вызвал широко отмеченный в прошлом году 100-летний юбилей со дня рождения писателя: не использовать этого повода, чтобы не очернить память классика, эти горе-исследователи просто не могли. Дошло до того, что они стали выдергивать из текста романа описания пейзажей, названия географических пунктов и даже отдельные слова, сравнивая их с такими же словами у Крюкова или Попова, заходясь при этом от радости, что они порой совпадают.
Ну что ж, господа ниспровергатели, попробую внести в этот спор свою лепту и я. Пейзажи — пейзажами, поговорки — поговорками, но ведь вам хорошо известно, на чем держится роман: он держится на образе главного героя. А вот его-то Шолохов никак не мог «списать» у кого-то из предполагаемых авторов рукописи, так он его взял из жизни, той жизни, которую другие авторы знать не могли. Больше того, Шолохов неоднократно с этим человеком встречался, писал ему письма и... не смог защитить, когда его вели на расстрел.
Думаю, что именно поэтому «Тихий Дон» не дописан до конца. А ведь в одном из интервью Михаил Александрович говорил: «Были мысли увеличить роман еще на одну книгу, но я их оставил».
И правильно сделал! Никто бы не позволил закончить роман расстрелом Григория Мелехова, причем не врагами советской власти, а доблестными советскими чекистами. Поэтому-то так грустно-многообещающе звучат последние строки «Тихого Дона».
«У крутояра лед отошел от берега. Прозрачно-зеленая вода плескалась и обламывала иглистый ледок окраинцев. Григорий бросил в воду винтовку, наган, потом высыпал патроны и тщательно вытер руки о полу шинели.
Ниже хутора он перешел Дон по синему, изъеденному ростепелью льду, и крупно зашагал к дому. Еще издали он увидел на спуске к пристани Мишатку и еле удержался, чтобы не побежать к нему... Все ласковые, нежные слова, которые по ночам шептал Григорий, вспоминая там, в дубраве, своих детей, — сейчас вылетели у него из памяти. Опустившись на колени и целуя розовые холодные ручонки сына, он сдавленным голосом твердил одно слово:
— Сынок... сынок...
Что ж, вот и сбылось то немногое, о чем бессонными ночами мечтал Григорий. Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына...
Это было все, что осталось в его жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем, миром».
Да, то немногое, о чем мечтал Григорий, сбылось. Но жизнь продолжалась, и надо было искать в ней свое место.
Краса и гордость казачества

Передо мной письмо, написанное рукой Шолохова и отправленное из Москвы 6 апреля 1926 года.
«Г. Миллерово. Ст. Вешенская. х. Базки.
Харлампию Васильевичу Ермакову.
Уважаемый тов. Ермаков!
Мне необходимо получить от Вас некоторые дополнительные сведения относительно эпохи 1919 года.
Надеюсь, Вы не откажете мне в любезности сообщить эти сведения с приездом моим из Москвы. Полагаю быть у Вас в мае — июне с.г. Сведения эти касаются мелочей восстания В-Донского. Сообщите письменно по адресу — Каргинская, в какое время удобнее будет приехать к Вам? Не намечается ли в этих м-цах у Вас длительной отлучки?
С прив. М. Шолохов».
Почти год Шолохов регулярно навещал Харлампия Ермакова. Вот что рассказывала об этих встречах дочь Ермакова — Пелагея Харлампьевна, которая все эти годы жила в Вешках:
«Мне тогда было годков пятнадцать, так что те встречи и в душе сохранились, и в сердце. Собирались они обычно у нашего соседа Федора Харламова. Пить — не пили, а вот курили много. А уж говорили — до первых петухов! Бывало, что и спорили, так люто спорили, что чуть не за грудки хватались».
Эти ночные беседы не прошли для Михаила Александровича бесследно. Не случайно несколько позже он напишет: «Все было под рукой — и материалы, и природа... Для Григория Мелехова прототипом действительно послужило реальное лицо. Жил на Дону такой казак... Но подчеркиваю, мною взята только его военная биография: «служивский» период, война германская, война гражданская».
Да что там «служивский» период, внешность — и та списана с Харлампия Ермакова. Вглядитесь в снимок, сделанный тюремным фотографом, и сравните с описанием Григория. «Вислый, коршунячий нос, в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз, острые плиты скул обтянуты коричневой румянеющей кожей».
В 1913-м двадцатидвухлетним парнем Харлампий был призван на военную службу, а через год попал на русско-германский фронт. Воевал Харлампий храбро и достойно: четыре Георгиевских креста, четыре медали и звание хорунжего. В октябре 1917-го перешел на сторону революционных войск, сражался против Каледина, а потом стал одним из самых надежных рубак в хорошо известном отряде Подтелкова. В бою под Лихой был ранен и отправился домой лечиться.
И надо же было такому случиться, что пока он воевал за красных, в его родной станице власть захватили белые. Земляки тут же отдали его в руки полевого суда. Время было крутое, головы сносили не только землякам, но и родственникам, поэтому есаул Сидоров без тени сомнения приговорил Харлампия к расстрелу. К счастью, его родной брат Емельян, который у белых пользовался большим авторитетом, поручился за Харлампия — и его отпустили.
Пока залечивал открывшиеся раны, пришла весть о разгроме отряда Подтелкова. Харлампий вскочил на коня и бросился на выручку, но станичники его перехватили, сняли с коня и поставили к дереву. Разговор был короткий: или переходишь на сторону белых, или расстрел на месте. Деваться было некуда, и Харлампий примкнул к повстанцам.
А вскоре случилось то, чего он больше всего опасался: его бывшего командира Подтелкова, а также Кривошлыкова и около восьмидесяти красных казаков, которые попали в плен, в назидание другим решено было казнить. Участником казни чуть было не стал и Харлампий.
Напомню, что Григорий Мелехов тоже присутствует при казни подтелковцев — эту сцену Шолохов написал, конечно же, со слов Ермакова. Там есть такие детали, которые писатель ни за что бы не придумал. Скажем, станичники так обезумели от ярости, что, наплевав и на Христа, и на обычаи, и на заповеди Церкви, расстрел затеяли в первый день пасхи. Такого неслыханного кощунства на Дону еще не было!
А место, где стояла виселица, на которой вздернули Подтелкова и Кривошлыкова — его тоже, с абсолютной точностью, описал Харлампий. Ну, а то, что Подтелков, увидев среди палачей Ермакова, обозвал его Иудой (это тоже вошло в роман) — уж точно можно было узнать только от самого Харлампия.
Дело, конечно, прошлое, и теперь никто не сможет с уверенностью сказать, как сложилась бы судьба шолоховского друга-героя, да, впрочем, и всего Дона, если бы не патологическая ненависть Ленина, Свердлова и Троцкого к казакам — именно они своими палаческими директивами спровоцировали массовые восстания и такие же массовые жертвы.
«ДИРЕКТИВА ЦК РКП (б). Секретно.
Необходимо учитывать опыт гражданской войны с казачеством. Признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем их поголовного истребления.
1. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно.
2. Конфисковать хлеб.
3. Провести полное разоружение. Расстреливать каждого, у кого будет обнаружено оружие после срока сдачи».
Вслед за этой директивой появляется еще одна, не менее кровожадная — ее издало Донбюро РКП (б).
«Во всех станицах и хуторах немедленно арестовать всех видных представителей данной станицы и хутора, пользующихся каким-либо авторитетом, хотя и не замешанных в контрреволюционных действиях. Отправить их как заложников в районный ревтрибунал. В случае обнаружения у кого-либо из жителей станицы или хутора оружия, будет расстрелян не только владелец, но и несколько заложников».
И покатились головы станичников под ударами красных комиссаров.
Рубили и расстреливали старых вояк с медалями за взятие Шипки и молоденьких учительниц, Георгиевских кавалеров, пришедших на костылях после Брусиловского прорыва, и степенных священнослужителей. Замутился Тихий Дон, забилась о его берега красная от крови волна, закипело казачье сердце — и все, кто мог держаться в седле, взялись за оружие.
Так, в тылу Красной Армии, в районе станицы Вешенской вспыхнуло восстание. По одним данным его возглавил Харлампий Ермаков, по другим — его брат Емельян. Так это или не так, мы узнаем несколько позже, но то, что Харлампий воевал на стороне повстанцев, сомнений не вызывает. И Харлампий, и его люди сражались яростно. Вот что рассказывает один из очевидцев.
«Во время командования частями Ермаков особенно отличался и числился как краса и гордость казачества. Во время одного из боев Ермаков лично зарубил 18 матросов. А пленных красноармейцев загонял в Дон, рубил и топил в воде. Однажды он так уничтожил 500 человек».
Заметим, что и этого эпизода своей биографии Ермаков не скрыл от Шолохова. Вспомните, как прекрасно написана в романе сцена атаки на матросов. Ее, кстати, нет ни у одного из претендентов на авторство «Тихого Дона».
Как ни яростно воевали повстанцы, но силы были неравны, и они покатились к морю, вплоть до Новороссийска. Ермакову предлагали сесть на пароход и отправиться за границу, но он отказался и явился к командованию Красной Армии с предложением своих услуг. Ему поверили и поручили сформировать из оставшихся белоказаков отдельную бригаду, которая влилась в состав 1-й Конной армии под командованием Буденного.
Потом были бои на польском фронте, участие в разгроме Врангеля, преследование банд Махно — и все это в должности командира полка, а затем начальника дивизионной школы.
В феврале 1923-го Харлампия демобилизовали, и он вернулся домой, причем, как впоследствии рассказывал, шел пешком через застывший Дон и на берегу встретил сына.
Напомню, что именно этим эпизодом заканчивается роман. О том, что было дальше, Шолохов не написал ни строчки, хотя, как мы уже знаем, очень хотел.

[Justice]

Расстрел Григория Мелихова (часть-2) Так что же было с другом Шолохова дальше? Почему хорошо известные факты биографии Ермакова не стали основанием для написания продолжения романа? Ведь впереди у Григория Мелехова была целая жизнь: он мог стать знатным хлеборобом, командовать дивизиями и корпусами, учить молодых кавалеристов, выращивать породистых лошадей... Неужели случилось что-то такое, о чем не то что писать, а говорить в те годы было опасно?
Да, дорогие читатели, случилось... Всего два месяца прожил Харлампий с женой и детьми: в апреле 1923 года было заведено дело «О контрреволюционном восстании в Верхне-Донском округе» и Ермакова арестовали. На допросах он не отрицал, что участвовал в восстании, но, как он говорит, «под угрозой оружия и расстрела всей семьи».
— Кто был организатором восстания? — допытывался следователь.
— Суяров, Медведев и Кудинов, — не задумываясь, брякнул Ермаков. — Но они были так, пристяжными, — поняв, что допустил оплошность, назвав имена подлинных организаторов восстания, спохватился Харлампий, — а коренником был мой брат Емельян.
— Емельян? И где он скрывается?
— Поблизости. Но вам его не достать, — прищурился Ермаков.
— Нам? Не достать? Да мы из-под земли достанем! — обиделся за честь мундира следователь.
— Там и ищите, — махнул рукой Ермаков. — Емельян-то два месяца назад умер. Мы уж и сороковины справили, — радуясь в душе, что отвел удар от соратников, печально закончил он.
— Та-а-к, один от заслуженной кары ушел, — расстроился следователь. – Ну, хорошо. А какова была причины восстания?
— Причиной стали расстрелы ни в чем не повинных людей, захват имущества, поджоги домов, надругательства над нашими женами и дочерьми.
— И кто это делал?
— Будто вы не знаете?! — вскинулся Ермаков. — Красноармейцы, чекисты и комиссары из продотрядов.
— Все! На сегодня хватит! — захлопнул папку следователь. — Допрос продолжим завтра.
Тем временем земляки Харлампия не сидели без дела. Собравшись на сход, они сочинили и подписали всем хутором очень любопытный документ, который в те годы назывался: «Одобрение».
«Мы, нижеподписавшиеся, даем настоящее одобрение гражданину нашего села Ермакову Х.В. в том, что он действительно честного поведения и за ним не замечено никаких контрреволюционных идей, а наоборот, охотно работал в сельсовете, проводил беседы о налогах и первым откликнулся на призыв властей по погрузке хлеба на баржи.
А что касается восстания, то Ермаков, как и все, вынужден был участвовать в нем. И хотя Ермаков был избран на командную должность, он все время старался уменьшить ужасы восстания. Очень многие могут засвидетельствовать, что остались живы только благодаря Ермакову.
Мы считаем, что раз Советская власть объявила полное прощение за это восстание, то, руководствуясь этим прощением, граждане села Базки сочли нужным обратиться к власти со своим отзывом о Ермакове и высказать свое мнение о нем, как о честном и добросовестном хлеборобе, не боящемся никакого черного труда».
Надо сказать, что по этому делу проходило еще семеро казаков, и все они держались стойко, друг на друга не наговаривали и все обвинения в жестокости и насилии отрицали. В мае 1925 года это признал и суд, сняв все обвинения с Ермакова и его подельников.
Текст этого решения сохранился, и этот документ стоит того, чтобы привести его полностью. «Имея в виду, что обвиняемые были не активными добровольными участниками восстания, а призваны по мобилизации окружным атаманом, что избиения и убийства граждан происходили не на почве террористических актов над приверженцами соввласти, а над лицами, принимавшими участие в расхищении их имущества, и носили форму самосудов, что с момента совершения преступлений прошло более семи лет, а обвиняемые все это время находились на свободе, занимались личным трудом и ни в чем предосудительном не были замечены, к тому же большинство из них служили в рядах Красной Армии и имеют несколько ранений — определить: на основании статьи 4-а УПК настоящее дело производством прекратить по целесообразности».
Дело прошлое, но кровь на обвиняемых была. У суда это не вызывало сомнений, да и свидетельские показания, если так можно выразиться, вопиют. Но такова была в 1925 году революционная целесообразность. В 1927-м целесообразность стала другой — и в январе Харлампия Ермакова снова арестовали.
На этот раз следователи были позубастее. Они нашли свидетелей, которые дали устраивавшие ОГПУ показания. Например, Николай Еланкин сказал: «Ермаков смеется над коммунистами и излагает к ним полное недоверие. Он все время старается занять какой-нибудь пост и пользуется популярностью среди зажиточных. В общем и целом, этот тип очень опасен для советской власти».
Не погнушались следователи и показаниями Анны Поляковой, бывшей жены Харлампия, которая, судя по всему, имена на него большой зуб.
«Однажды Ермаков получил из Ростова письмо от бывшего белого офицера, в котором говорилось, что, мол, ты, Ермаков, не теряй надежды, береги свои погоны, мы их как носили, так и будем носить. Я стала говорить, чтобы он бросил этим делом заниматься. А он на меня закричал, чтобы не лезла не в свое дело, и что власть все равно будет офицерской».
В дрянное, я бы сказал, в очень паршивое время попал под арест Харлампий Ермаков. Начиналась коллективизация, казачество ей противилось, Дон снова мог взорваться — и большевики решили себя обезопасить, пустив в ход директивы ЦК РКП (б) 1919 года. В протоколах допросов Ермакова, ничего касающегося коллективизации, нет — его судили за старые грехи. А вот показания арестованного несколько позже есаула Сенина, как мне кажется, проливают яркий свет на всю эту ситуацию. Ни секунды не сомневаюсь, что под словами Сенина мог бы подписаться и Ермаков.
«Я не согласен с принудительной административной коллективизацией крестьянских хозяйств, — рубил правду-матку есаул Сенин. — Я являюсь сторонником развития индивидуального хозяйства, предоставления полной инициативы и свободы хозяйственной деятельности хлеборобу.
По моему мнению, кулак приносил пользу, продавая государству свой хлеб. А как с ним обращаются?! Мне хорошо известно, что с Дона отправлено в ссылку более двадцати тысяч кулацких семей, а около семидесяти тысяч человек арестовано. Раскулачивание достигло высшей точки, именно сейчас казачество и мужики готовы пойти на вооруженную борьбу с советской властью».
Если Сенина расстреляли без тени сомнений, то с Ермаковым дело обстояло несколько иначе. Его арестовали по старому делу о восстании, ничего нового, тянущего на «вышку», у следователей не было, и, судя по всему, рассматривался вариант осуждения Ермакова на какой-то срок.
Но в дело вмешалось руководство всесильного ОГПУ, которое не хотело упускать добычу и отчаянно боролось за право вынесения Ермакову внесудебного приговора. Не сразу, но такое право от Президиума ЦИК Союза ССР ОГПУ получило. 6 июня 1927 года состоялось долгожданное заседание Коллегии ОГПУ, причем без присутствия подсудимого, на котором было принято постановление: «Ермакова Харлампия Васильевича расстрелять». 17 июня приговор был приведен в исполнение.
Напомню, что чуть больше года назад Михаил Шолохов впервые отправил письмо Ермакову, а потом так сильно его полюбил, что, чуть ли не буквально, списал с него своего главного героя, на котором держится весь роман. Представьте на минуту, что Шолохов не познакомился и не подружился с Ермаковым... Значит, не было бы Григория Мелехова, ставшего символом вольного Дона. Не исключено, что был бы кто-то другой — другой, но не Мелехов.
Так соединились три судьбы: Харлампия Ермакова, Михаила Шолохова и Григория Мелехова. Судя по всему, Шолохов не остался безучастным к судьбе Ермакова, вероятно, он писал письма, звонил, требовал разобраться. Не случайно, в одной из бесед Сталин раздраженно заметил, что если Шолохов не поумнеет, то «у партии найдутся все возможности подыскать для «Тихого Дона» другого автора».
Шолохову передали эти слова — и он поумнел. Так поумнел, что навсегда ушел в себя, не создав больше ничего равного своему первому роману. Не зря же в одной из конфиденциальных бесед Михаил Александрович сказал: «Вы не ждите от меня чего-нибудь значительнее «Тихого Дона». Я сгорел, работая над ним».

[Валерий]

"Пограничники на Курской дуге"



Чтобы написать и издать свою книгу, жителю Щигров Владимиру Королеву понадобилось почти 10 лет. Многих из его героев уже нет в живых. «Обязательно пошлю по экземпляру их детям и внукам», – говорит автор.
Владимиру Королеву помог сам Путин
В середине 90-х Королев побывал в московском пограничном институте. Там узнал, что многие выпускники этого вуза воевали на Курской дуге, появилась идея рассказать подробнее о тех событиях. В основу книги легли архивные документы, воспоминания и отрывки из писем участников Великой Отечественной. Один из ветеранов вспомнил, как сопровождал переводчицу для участия в допросе – мужчина и женщина ехали верхом и попали на минное поле. Выбраться живыми было практически нереально. Пограничнику пришло в голову единственно верное решение. «Бросайте поводья, – крикнул он спутнице, – лошади сами нас выведут». Действительно, умные животные обошли все мины.
«Пришлось встречаться со многими. Сейчас уже и не вспомню, сколько раз мотался в Москву, – рассказывает Владимир Королев. – Когда не было денег, добирался на попутках. Бывало, приедешь – а человека уже нет в живых…» Книга «Пограничники на Курской дуге» вышла тиражом 1000 экземпляров. Продаваться она не будет. Часть издания автор обещает подарить самим пограничникам, помогавшим ему в работе, остальное разошлют по библиотекам и школам. «Постараюсь одну книгу президенту переслать», – говорит Королев. В 1998 году щигровец обратился с просьбой о помощи к тогдашнему директору ФСБ России Владимиру Путину. Через некоторое время его вызвали в областную администрацию: «В ФСБ писали? Получите 5 тысяч рублей».

[ISmail]

«В ФСБ писали? Получите 5 тысяч рублей».

Не густо , соответственно и тираж такой.

[Валерий]

«Разговорчики в строю!»



Вышла из печати книга под названием «Разговорчики в строю!» - сборник веселых историй про армию, опубликованных в разное время на нашем сайте.
В этой книге объемом в 108 страниц собраны истории четырех постоянных авторов нашего сайта: Олега Рыкова («Navalbro»), Дмитрия Васильева («Аллюр»), Александра Скутина («Stroybat») и Михаила Крюкова («Кадет Биглер»). В книге много веселых рисунков, часть из них выполнил Николай Соболев («Замполит»), а часть художник Сергей Сурдин. Составитель книги - Михаил Крюков. Издатель - фирма «VGroup».
О чем эта книга? Об армии.

Один хитрый человек сказал: «Армия - школа жизни, но лучше ее пройти заочно». Может, и так. Но авторы книги «Разговорчики в строю!» этим советом не воспользовались. Дмитрий Васильев был пограничником, Александр Скутин - военным строителем. Они видели армию глазами солдата. Два других автора - офицеры. Олег Рыков - военный моряк, капитан 3 ранга запаса, а Михаил Крюков, авиационный инженер, дослужился до подполковника.

Об армии сейчас пишут много, нередко зло и однобоко. Авторы этого сборника попробовали написать о своей службе с улыбкой. Прочитав эту книгу, вы узнаете, как живут пограничники, моряки и военные строители, как охраняют границу, ходят в «автономки» и выполняют полеты. А еще - про поиск американских атомных подводных лодок, любовь к ангине и многое другое. Вы узнаете, кто такой «замбой», чем «шишига» отличается от «чахотки» и сколько Звезд Героя имел Дорогой Леонид Ильич.

Прочитав эту книгу, вы узнаете, как живут пограничники, моряки и военные строители, как охраняют границу, ходят в "автономки" и выполняют полеты.

[Анюта70]

Здравствуйте, наимудрейший! Хотелось бы книжку почитать - а то грусть одолевает! Где купить можно, если это не военная тайна?

[Викка]

Жаннетта, читала все рассказы у нас? У Колонеля поинтересуйся, я не помню на каком сайте продается сборник рассказов и с его рассказами тоже.

[Валерий]

я не помню на каком сайте продается сборник рассказов и с его рассказами тоже.

Вообще-то в ИНЕТЕ ничего не продается.

[Довольная]

Книга подполковника Василия Самотохина. Очерки о пограничниках

[Колонель]

Сообщение от Жаннетта

...Где купить можно, если это не военная тайна?

Крюковский сборник можно заказать по интернету на сайте www.bigler.ru Он ее сейчас собственными силами распространяет. В продаже нет вроде.
Уже второй сборник вышел "Разговорчиков".