Сборник - Забайкальские заставы

[AлексБор]

Сборник посвящен 70-летию пограничных войск. В наше время очень редкое издание. В фотогалерее размещены фотографии В.И. Смирнова. Это уже история.

Вступление.
Несколько лет назад Восточно-Сибирским книжным издательством по инициативе политического отдела Краснознаменного Забайкальского пограничного округа был выпущен литературно-публицистический сборник «Забайкальские заставы». Книгу эту хорошо встретил массовый читатель, скоро она стала библиографической редкостью. Успех сборника, на наш взгляд, был вызван не только литературной добротностью, опубликованных в нем
материалов, но и в немалой степени нарастающим интересом со¬ветских людей к героическому прошлому своей Родины, боевым будням защитников границы, большой любовью и вниманием, кото¬рыми окружены пограничные войска в народе.
Учитывая этот неугасающий читательский интерес к теме, а также то, что со дня выхода первой книги в свет накопилось значительное ко¬личество новых произведений, да и в самой жизни забайкальских пог¬раничников произошло немало знаменательных событий, достойных отражения в печати, подготовлен второй выпуск «Забайкальских зас¬тав».
Составители сборника старались соблюдать принцип преемствен¬ности. В книге выпуска 1979 г., например, было рассказано о пяти героях-пограничниках, чьими именами названы заставы округа,— Г. Гармаеве, Н. Олешеве, В. Козлове, Я. Перфишине и М. Деревянко. В нынешний выпуск вошли произведения о том, как несут службу наследники боевой славы — солдаты и офицеры именных застав. Мож¬но было бы привести и другие примеры. Все они лишь подтверждают мысль о том, что на границе, как нигде, дорожат традициями, зало¬женными старшими поколениями, что как раз ими, традициями, и сильны заставы.
В очерке Василия Балябина «Амнистия» рассказывается о том, как демобилизованные бойцы НРА и красные партизаны, с оружием в ру¬ках вернувшиеся в приграничные села и станицы, стали первыми стра¬жами молодой республики на ее восточных рубежах. С большим зна¬нием дела повествует Василий Иванович Балябин о тех неимоверно трудных первых месяцах службы. Не было единой военной формы. Не хватало людей, лошадей, боеприпасов. А в прикордоне копили силы недобитые семеновцы и прочая белогвардейщина, зрели новые заговоры против Советской власти, вовсю процветал контрабандный промысел. Мы сейчас привыкли к выражению, что пограничник — полноправ¬ный представитель своей страны на ее рубежах, политический боец и дипломат одновременно. Очерк В. Балябина интересен как раз тем, что отражает один из первых опытов пограничной дипломатии в Забай¬калье. Рискуя жизнью, чоновцы переправляются через Аргунь в стан врага, чтобы разъяснить казакам суть амнистии, дарованной Совет¬ской властью тем, кто был обманут белогвардейской пропагандой. И, несмотря на кажущуюся безнадежность этого рискованного предприятия, добиваются поразительного результата. Многие казаки вернулись ж своим семьям, к земле отцов. Вернулись, чтобы трудиться на благо Своей настоящей Родины.
Яркой страницей в боевую летопись округа вошли сороковые годы. Плечом к плечу стояли у советских границ здесь, на Востоке, погра¬ничники и воины Забайкальского фронта. Неимоверной выдержки, от¬точенной зоркости и мужества требовала от них служба и напряженная боевая учеба под прицелом орудий Квантунской армии. Этой теме посвящены повесть Владимира Шорора «Пошлите меня в разведку» и очерк Евгения Николаева «Мгновения сорок пятого». Немалые испы¬тания выпали на долю воинов-забайкальцев. Но они выстояли. Они не поддались на провокации японской военщины. А когда пришел час расплаты, обрушили на последний оплот фашизма всю накопившуюся .за четыре года ненависть к врагам Родины, проявили массовый героизм л мужество в разгроме японских полчищ и поставили последнюю точку «во второй мировой войне.
Сама специфика нашей службы, постоянный контакт, то ли зри¬тельный, то ли непосредственный, с представителями сопредельного го¬сударства воспитывают у пограничника одно из прекраснейших чело¬веческих качеств — чувство пролетарского интернационализма- Советс¬кому воину далеко не безразличны судьба народа, находящегося по ту сторону незримой черты, разделяющей нас, его беды и радости, на¬дежды и чаяния. История погранвойск богата фактами искреннего участия и дружеской помощи, оказываемой гражданам сопредельных государств. Особенно, если дело касается помощи братским народам соцстран. Сошлемся на примеры, имеющиеся в данном сборнике.
В очерке Юрия Кисловского «Жаркие дни Халхин-Гола» речь идет о бойцах и командирах сводного батальона, сформированного из по¬граничников округа для отражения вероломного нападения Японии на .нашего социалистического соседа — Монголию. Само название мон¬гольской пограничной реки — Халхин-Гол стало с 1939 года символом интернационального братства и боевого содружества. Советское коман¬дование высоко оценило мужественные и умелые действия погранични¬ков по выполнению интернационального долга. «Отдельный погранич¬ный батальон,— говорилось в приказе, подписанном комкором Т. К. Жуковым,— с честью выполнил возлагавшиеся на него Военным советом армейской группы боевые задания на фронте и по очищению тыла действующей армии от шпионов и диверсантов». А Маршал МНР Чойбалсан объявил всему личному составу батальона благодар¬ность.
Или взять другой очерк — «В Маньчжурском походе». Его автор, полковник запаса Степан Сидоров, ныне работает в Центральном музее погранвойск. А более сорока лет назад он в составе подразделений ^пограничников, выделенных для охраны тылов действующей армии и
поддержания порядка на отвоеванной у противника территории, про¬шел и проехал почти через весь Китай. Воспоминания ветерана инте¬ресны прежде всего тем, что рассказывают о малоизвестной странице боевой деятельности погранвойск. Наряду с примерами героической борьбы пограничников с агентурой Квантунской армии, оставленной для подрывной работы в тылах Забайкальского фронта, в очерке по¬казан великий гуманизм советских воинов-освободителей. Они не только помогали китайскому народу налаживать мирную жизнь, делясь пос¬ледним куском солдатского хлеба, но и защищали его от налетов хун¬хузов, укрывавшихся от пленения японских военнослужащих и прочих бандитов.
Лучшие качества пограничников 80-х годов раскрываются в мате¬риале о лауреате премии Ленинского комсомола офицере В. Фещенко в очерках «Бросок за «диверсантами», «Алый свет обелиска». Эти ка¬чества пришли к героям не сами по себе. Они — итог большой, кропот¬ливой работы с молодыми солдатами и офицерами командиров…
«К нам приходят восемнадцатилетние юноши, думающие, что гра¬ница — это погони, перестрелки и рукопашные схватки: этакая боевая праздничность без будней, без обыденности,— размышляет над проб¬лемами воспитания воинов-патриотов в очерке «Моя граница» генерал-майор Иван Андреевич Скотников, который в 70-е годы возглавлял политический отдел войск округа.
- Им кажется, что достаточно взять в руки автомат, и они станут грозой всех шпионов и диверсантов. Потом они поймут, что грани¬ца — это прежде всего трудовые солдатские будни, что она крепка добротным солдатским трудом каждого — от рядового до генерала... Всякий раз, беседуя с новобранцами, говорю и об этом. Я не ищу в таких беседах эффектных словесных оборотов. Я говорю о том, во что» абсолютно верю... Нет любви к Родине,— говорю я им,— чувства дол¬га, преданности, существующих самих по себе,— все реализуется в тру¬де. Труд является основой всех служебных успехов, а когда обстоятель¬ства становятся исключительными,— и подвига».
На это — на пробуждение в каждом пограничнике высокой слу¬жебной активности, стремления напряженным ратным трудом готовить» себя к будущим подвигам, и нацелены наши воспитательные усилия.
Примечательно, что второй выпуск «Забайкальских застав» при¬урочен к важной дате в жизни страны — 70-летию со дня рождения по¬граничных войск КГБ СССР. 28 мая 1918 года Владимир Ильич Ленин подписал декрет Совнар¬кома, которым были определены значение и принципы охраны гра¬ниц молодого социалистического государства, функции пограничных войск республики. На всех этапах своего существования по¬граничные войска показывали преданность нашей Родине и готовность сражаться с ее врагами на передовом рубеже до последнего дыхания. Этим заветам, этим идеалам они вер¬ны и сегодня.
По прочтении сборника убеждаешься: подвиги героев нашего Крас¬нознаменного Забайкальского пограничного округа не забыты, они живут в делах и помыслах сегодняшнего поколения стражей Отечества. Дело охраны и защиты государственной границы — в надежных руках.

Генерал-майор В. А. ГУБЕНКО,
начальник войск Краснознаменного Забайкальского
пограничного округа КГБ СССР"

[AлексБор]

Вот некоторые фотографии из сборника.

[AлексБор]

Из истории Государственной границы Забайкалья по материал сборника "Забайкальские заставы".

ВАСИЛИЙ БАЛЯБИН
АМНИСТИЯ

С 1921 года началось расформирование революционных полков и отрядов, демобилизация красных партизан. Но партизан моего возраста задержали на год — для отбывания воинской службы в регулярных частях НРА. Увольялись мы в Хабаровске, в ноябре 1921 года. Неимоверная разруха во всем народном хозяйстве в полной мере отразилась и на железнодорожном транспорте. Везли нас в лютые морозы, в товарных вагонах-теплушках — с двойными нарами в них и чугунными печками, мы зверски мерзли в этих теплушках, голодали. Сами пилили дрова для паровоза и своих чугунок.
В таких-то вот немыслимо тяжелых условиях тащились мы из Хабаровска до Сретенска девятнадцать суток, и, надо сказать, все держались молодцами, не хныкали, не жаловались на судьбу, знали: все наши трудности — сущий пустяк по сравнению с тем, что испытывал тогда рабочий класс. Рабочие за свой труд получали только продуктовый шаек, не требуя платы, ибо понимали, что у новой власти денег нет, а разрушенное войной хозяйство республики надо восстанавливать. Мало того, выполнив свою работу на производстве, они с таким же рвением шли на сверхурочные «субботники», «воскресники». Эти ударные «Дни труда», как правило, организовывали и возглавляли коммунисты, с ними в одном ряду с ними шли «беспартийные большевики» — бывшие красногвардейцы, красные партизаны. Вместе с коммунистами они «в порядке партийной дисциплины» первыми спускались в шахты, добывали руду, рубали уголь, восстанавливали рудники, заводы и фабрики, железные дороги, паровозы и пароходы, водили поезда, крепили оборону.
Все это во время путешествия мы наблюдали воочию, и по сравнению с титаническим трудом рабочих наши путевые трудности, переживания казались мелкими.
На девятнадцатый день прибыли мы в Сретенск, растянувшийся не на одну версту по правому берегу Шилки. Город был еле различим, укутанный густым морозным туманом.
От Сретенска до моего села на Аргуни — более трехсот верст. Путь тоже не близкий, тем более, что гужевую повинность в селах к тому времени уже отменили, и добираться до дома пришлось пешком. Это заняло полмесяца.
В день моего приезда на встречу со служивым собрались родственники, друзья, в их числе и мой двоюродный брат Макар, с которым вместе воевали мы в 4-м партизанском кавполку. Встреча эта, как повелось исстари, ознаменовалась застольем, поздравлениями и затянулась за полночь. Очень хотелось мне поподробнее поговорить с Макаром, да не удалось. Договорились перенести разговор на завтра.
В годы гражданской войны казаки нашей станицы не в ладах были с революцией: пять сел, которые растянулись по левому берегу Аргуни, воевали тогда в белых армиях атамана Семенова. Лишь семеро из всей станицы (в их числе и мы с двоюродным братом Макаром) ушли в красные партизаны. В живых осталось четверо. Трое погибли в застенках белых карателей.
Конечно, большинство наших станичников было силой мобилизовано Семеновым. Но иные и сами пошли в карательные отряды барона Унгерна, участвовали в арестах и расстрелах сторонников революции.
Об этом я знал еще в 1919 - 1920 годах, а вернувшись в свое село, убедился, что все они после разгрома белых в конце 1920 года ушли вслед за своим атаманом в Китай и там готовятся к новому походу на революционное Забайкалье.
Более подробно о положении на границе рассказал мне Макар, явившийся ко мне на следующее утро.
— А где же те двое наших - Дементьев и Журавкин? - спросил я..
— Известно где, - стряхивая папахой снег с унтов и обрывая с усов ледяшки, ответил Макар. Оба в дозоре на границе.
— Вот оно что... Ну проходи, садись да расскажи, как вы тут без меня живете-можете?
Не снимая полушубка, Макар присел рядом на скамью и прежде, чем ответить, достал из кармана кисет с зеленухой. Набив трубку, прикурил от уголька из топившейся железной печки. Лишь после этого заговорил:
— Живем — ни в рай, ни в муку. Попервости-то, как вернулись из партизанов, радовался, что война кончилась, власть завоевали народ¬ную, жизнь мирная началась... А как пожил маленько, присмотрелся даa наслушался, што тут происходит, и жизни не рад стал.
— Чего такое?
— Будто не знаешь - чего? Враги-то наши, с какими почесть три года воевали, мало того, что все китайское Трехречье заполнили (Трехречьем называется обширная долина рек Хаула, Дербула, Гана — правых притоков Аргуни на китайской территории, там в начале 20-х годов нашли себе убежище беженцы-белогвардейцы), Даже на берегу Аргуни их набилось, как собак нерезаных. Вон и супротив нашего поселку, сразу за китайскими бакалейками, землянок себе понастроили. Живут в них, ждут новой войны, злобствуют. А в станице нашей отцы ихние волками на нас глядят. Вот она какая, жизня-то наша. Хуже чем на фронте. Там нас много было в эскадроне, в полку, да и враги-то шли на нас в открытую. А тут нас всего трое, а вокруг этой контры — полно. У кого сын там, за Аргунью, у кого брат, зять, свояк. А сколько этой родни контровской в селе? Каждого остерегайся и тронуть его не смей. Так вот мы и живем не жители и умрем - не покойники. Страдание сплошное. Днем-то ишо ладно, а ночью страшно до невозможности. Даже на войне такого страху не испытывал. Первые-то дни, как с войны вернулся, на кровати спал по-прежнему. А потом и нашло. Не берет меня сон - да и только! Лежу, а на уме одно: так и чудится, что крадется гад к избе моей. Вот, думаю, как ахнет в окно гранату и - конец... Потом уж догадался, на печь спать переселился, спокойнее стало.
— И что же, печь спасла бы тебя от гранаты?
— А то нет? Вить из окна граната на пол упадет, так и лопнет. Конешно, кровать изуродует вдребезги, посуденку, какая есть, побьет да и боковину печи захватит, а меня на печи сроду не достанет. Не-ет, это я обмозговал досконально.
Рассказал Макар и о том, что в приграничной полосе органами Госполитохраны созданы территориальные части. Из бывших красных партизан. На них возложили охрану границы.
Следует пояснить: после того, как в Забайкалье закончилась гражданская война, а партизанские части были расформированы, самих партизан не разоружили, в села и станицы они вернулись со своими винтовками, с которыми воевали против белых. Теперь это оружие пригодилось, чтобы обороняться от них же, защищая границу от набегов.
— Ну и что же, — спрашиваю Макара, — охраняете границу?
— Охраняем. Конешно, одним-то нам не под силу такое дело. Нас всего трое на всю станицу, а она растянулась вдоль границы, сам знаешь, верст на тридцать с гаком. Мыслимое дело — охранять ее? Сроду бы нам с этим не справиться, кабы не подмога со стороны. В-помощь нам горно-зерентуйских партизан назначили — благодатских, Михайловских, всего-то набралось тридцать два человека. Вот и приезжают они к нам, до кого очередь дойдет. Каждую ночь по десять бойцов. Это — наряд на границу. Конные разъезды отправляют в обе-стороны села. Командиром назначили меня. Пробовал отбояриться, доказывал, что сроду я никем не командовал, окромя своей бабы, к тому же неграмотный. Нет, таки назначили, а из меня командир— как из цыгана пахарь. Теперь на тебя вся надежа. Ты, небось, партейным стал?
— Кандидат в члены партии.
— Тогда вся статья—тебе и командовать. А мне эта должность, ишо в девках надоела. Ослобони ты меня от нее ради бога.
— Как же я тебя освобожу? Ведь командиров-то в штабе части, поди, назначают?
— Вот и поезжай в Нерчинский Завод, к Марку Литвинцеву. Ого и полку нашим комэском стал, а теперь эскадроном командует. Он тебя в Гепеву направит. Там с тобой поговорят по дружелюбности. Мое заявление им передашь. Будут тебя командиром заместо меня назначать — не отказывайся. Винтовку партизанскую-то сохранил?
— Нет. Я же в этом году в регулярной народной армии служил. А там теперь не то, что у нас было в партизанстве при увольнении. Нее какое оружие имел — нужно сдать.
— Ну, за этим дело не станет. В Гепеве другую дадут. Завтра же и поезжай, нечего тянуть.
— Хоть не завтра, денька два-три надо пожить спокойно, отдохнуть с дороги, приобыкнуть дома, приглядеться, что и как...
Через два дня съездил я в уездный центр—село Нерчинский Завод, чтобы стать на военный учет в военкомате, повстречаться с комэском территориальной части Литвинцевым. Сначала зашел в уком компартии, где меня также поставили на учет. Познакомился с секретарем укома Макаровым. Много понадавал он мне добрых советов, а и заданий по работе в селе — более чем достаточно. Побывал в укоме комсомола. В Госполитохране ознакомили с положением на границе, ввели в курс дела... В село я вернулся на следующий день с винтовкой за плечом и уже в качестве комвзвода терчасти, чем несказанно обрадовал Макара.
С этого дня я и впрягся в работу. А ее оказалось гораздо больше, чем я ожидал: кроме основной задачи — охраны границы - мне предстояло и жизнь новую в селе налаживать, и первую в нашей станице комсомольскую ячейку организовывать, вводить ликбез (ликвидацию безграмотности), семенной фонд создавать, чтобы снабдить семенами бедноту и многое другое делать. Когда я рассказал обо всем этом Ма¬кару, он за голову схватился:
— Да что они там — с ума посходили? И то им подавай, и это. Ну насчет семян — это доброе дело. А ликбез этот самый на кой черт нам? Надо грамоте людей обучать — пусть пошлют учителей и учат. Наше дело — границу охранять как можно зорче, а не комсомольца¬ми займоваться.
— Границу охранять будем. И комсомол создадим. Это же наш актив будет, помощники и на границе, и в селе...
Много пришлось потратить слов, чтобы убедить Макара, доказать, ради чего все это делается.
Трудности свалились на наши головы такие, каких и следовало ожидать в станице, чьи казаки воевали против революции, а теперь за границей ждут новой войны. Естественно, в селах и их отцы и братьи волками смотрели на бывших красных партизан и всякое нововведение большевистской власти принимали в штыки, распространяли сплетни, вымыслы, будто близится конец этой власти, мутили народ. По утрам люди часто находили на улицах белогвардейские листовки, призывающие не подчиняться новой власти, ждать скорого возвращения к вольной жизни казачьей,— мол, во Владивостоке образовалась «настоящая русская» республика, ее президент Меркулов отдал приказ атаману Уссурийского казачьего войска, каппелевцам и всем генералам белой армии открыть военные действия, очистить от большевиков Приморье, войска красных уже отступают по всему фронту, а белые и японцы заняли Хабаровск. Кстати, об этом—о сдаче Хабаровска — сообщали и наши, ничего не скрывая. Ну а местные богачи, их подпевалы, усиливая слухи об отступлении войск НРА, сочиняли всякие небылицы о большевиках, предсказывали приближение конца «бесовской» власти, призывали сельчан не подчиняться ей, вредить на каждом шагу.
В таких-то вот условиях и зарождалась в нашей станице новая жизнь. Как ни трудно было, но все-таки удалось нам вовлечь в комсомол пятерых парней, а затем и ликбез организовать, где те же комсомольцы под руководством учителя Бадмаева стали учить грамоте не только молодежь, но и пожилых людей. Много помогли нам газеты того времени — «Забайкальский крестьянин» и «Южная рать». Мы устраивали громкие читки их на ликбезе и групповые—по домам. Мало-помалу симпатии партии большевиков и новой власти росли среди бедноты и людей среднего достатка. Особенно по нраву пришлось беднякам, что мы снабдили их семенами... Но положение на границе продолжало оставаться напряженным. Более того: стало известно, что бывший атаман Семенов, при помощи Японии и китайских генералов создает на территории Маньчжурии новый контрреволюционный блок «Союз казаков Дального Востока» из бежавших за границу забайкальских, амурских, уссурийских белогвардейцев. Всех их он уже вооружил, готовится к новому нападению на революционное Забайкалье, поэтому охрану границы усилили, привлекая к этому активистов из бедноты. Радостным событием ознаменовался конец зимы, когда войска НРА под командой Блюхера в боях под Волочаевкой разгромили армии белых генералов, освободили от них Хабаровск и, развивая наступление, погнали их дальше на восток.
Большие, исторически важные события произошли летом 1922 года. Территориальные части были переименованы в ЧОНы (части особого назначения). По положению, утвержденному ЦК партии с 1921 году, ЧОНы формировались из членов и кандидатов компартии для борьбы против контрреволюции. Но коммунистов в Забайкалье в то время было еще мало, поэтому в ЧОНы принимали и беспартийных — бывших красных партизан и комсомольцев, достигших семнадцатилетнего возраста. А к этому времени комсомольцев в нашей волости (бывшей станице) набралось уже 12 человек. Всех их приняли в ЧОН, в Госполитохране утвердили, зарегистрировали, вооружили винтовками. Вскоре на границе появились и настоящие пограничники (погранвойска ГПО). В наше село прибыло 12 бойцов, с начальником и политруком во главе, все в зеленых фуражках и с такого же цвета петлицами на отворотах, форменных гимнастерок. Вооружены винтовками, при шашках. Конина подбор, темной масти, забайкальской породы. Для нас это была радость великая, ибо мало того, что боевые силы наши увеличились почти вдвое, но еще и два коммуниста к нам прибыли — начальник заставы Еремин, политрук Бурек и три комсомольца — рядовые пограничники. Помощь-то какая во всей культурно-массовой работе!
Но вместе с тем и хлопоты свалились на нас большие: ведь у нас не было ни помещения под заставу, ни конюшни, ни жилья для по¬граничников. Что делать? Пришлось устраивать их на постой к жителям на полное иждивение хозяев. Это была крайняя мера. Мы по¬нимали, что расселенные по одному в разных улицах села пограничники наши подвергаются всякого рода опасностям, вплоть до покушения на их жизнь, да и проживание их в семьях богачей могло быть исполь¬зовано в целях вражеской пропаганды. Но иного выхода тогда у нас не было: к бедняку, живущему впроголодь, пограничника не поселишь. Вторым, не терпящим отлагательства вопросом, стало оборудование помещения под заставу. Справились и с этим делом. Была у нас старая-престарая изба на самом берегу Аргуни — обыкновенная деревенская изба с сенями, русской печью и тремя окнами с берестяными заплатами на стеклах, ее мы и решили приспособить под заставу. По этому случаю устроили день труда, в котором вместе с комсомольцами, пограничниками, принимали участие и сельские активисты — в основном молодежь. Поработали на славу. Девушки извести принесли из дому, побелили избу. Парни помогли устроить для лошадей поветь, крытую соломой, коновязь. В избу приволокли откуда-то стол, скамьи, стекла оконного. Даже окна покрасили белилами, и старая изба словно переродилась, помолодела.
Так вот и появилась в нашем селе первая пограничная застава, она стала нашим штабом, местом, куда ежедневно к вечеру все мы — пограничники, чоновцы — собирались для отбывания дозорной службы (ночные разъезды, посты, дозоры). Было две смены: первая в наряде, бойцы второй — на отдыхе. Кони у коновязи и прясел всю ночь стояли оседланными... Если ночь прошла спокойно — все разъезжались: чиновцы — по домам, пограничники — к своим хозяевам. На заставе оставались лишь дежурный и наружный часовой. На этой же заставе политрук Бурек ухитрялся политзанятия проводить — с теми бойцами, которые ожидали своей очереди «в наряд». Отлучаться с заставы в ночное время разрешалось лишь тем чоновцам, которые были «учителями» на ликбезе.
В конце 1922 года нам удалось арендовать под заставу у одного из местных жителей двухкомнатный дом с коридором. Это было уже гораздо лучше: в коридоре, сразу при входе, находился дежурный. Тут же, за дощатой перегородкой, небольшой кабинетик для начальника; в комнате — слева от дежурного — спальня для бойцов, в ней — пирамида с винтовками и двумя ручными пулеметами, рядом на полу станковый пулемет, ящики с патронами. Во второй комнате — кухня, столовая, в ней же — красный уголок; на столе газеты, журналы, на двух этажерках книги. Во дворе устроили конюшню. Дело пошло веселее!
А положение на границе ухудшилось: в Китае Семенов с помощью Японии сформировал несколько казачьих дивизий, пехотных полков, батарей. Уже и те белобеженцы, что жили в землянках против наших сел, вооружились винтовками. Все говорило о том, что войны с белыми бандами не миновать.
Готовясь к новому походу на революционное Забайкалье, Семенов знал, в каком экономически трудном положении оказалось оно,— об этом неустанно твердили белогвардейские газеты и листовки, разбрасываемые агентами контрреволюции в наших селах. Крепко надеялся Семенов, что озлобленные великими трудностями люди Забайкалья ждут его как освободителя от большевистского засилья, что они будут восставать против войск НРА и усилят семеновскую армию. Но Даль-бюро ЦК РКП (б) и правительство ДРВ, понимая, что войны с бандами Семенова не избежать,—готовились к обороне. Мы не сомневались в том, что банды будут разгромлены, но отдавали себе отчет и в том, что даже малая война повлечет за собой большие беды, ибо крови прольется много, вдов, сирот прибавится, и хозяйству народному будет нанесен ущерб немалый...
И вдруг, как снег на голову,— известие из Москвы: Декрет Советского правительства об амнистии... бывшим белогвардейцам! В том числе и тем, которые в бегах за границей, воевать против нас собираются. Известие это ошеломило нас, красных партизан, чоновцев, настолько, что в то же утро на срочном собрании мы решили: немедленно ехать в уездный центр — Нерчинский Завод, чтобы выяснить там, верно ли это.
В Нерчинский Завод прибыл к вечеру, и первым, кого я встретил на улице, был партизан Николай Карецкий:
— Слыхал, новость-то? - негодующим тоном заговорил он, здороваясь со мной за руку.— Врагам нашим помилованье вышло! Это што же, подвох какой-то?
— Слыхал,— говорю,— из-за этого и примчался сюда.
— Идем в Народный дом. Собранье там наше, партизанское. Узнаем, што и как.
Вместительный Народный дом гудел от множества голосов. Партизан в Нерчинском Заводе было больше ста человек, почти все — мои сослуживцы по 4-му кавалерийскому полку. Шумные толпы грудились на крыльце и в фойе. Среди однополчан и друзей моих полно. Но в этот момент уж не до разговоров было с ними, на языке у всех одно и то же: амнистия. В разноголосом, шумном, как бурливый поток, го-море улавливались отдельные слова, реплики, гневные возгласы:
— Обман, обманули дураков...
— Завоевали свободу контре всякой, мать-перемать!
— Возрадуются беляки, в гроб их, в печенку, селезенку...
— За что же кровь-то проливали?
— А может, наврали про эту самую амнистию?
— Ничего не наврали, вот она, газетка-то, читай.
— Прочитал бы, да вот... очки дома забыл...
— Ха-ха-ха!..
— Да это же ошибка, товарищи, самая истованная ошибка,— перекрыл весь этот шум густой бас Архипыча — могутного, вислоусого, похожего на Тараса Бульбу, партизана Константинова, в полку нашем он воевал вместе с тремя сыновьями.— Ошибку допустил товарищ Ленин. А все из-за того, что теперь вокруг его князей, графьев всяких понабавилось, как вшей на гашнике! Вот оне втихаря и сочинили гумагу эту, чтоб своих выручить. А потом выждали такой момент, когда у Ильича делов всяких скопилось невпроворот, и подсунули ему эту писанину. А он, видать, как следует не разобрался в ней, подписал, печать прихлопнул и — пошло, поехало.
— Верна-а, правильно-о!
Шум, говор пошел на убыль, когда в зале заверещал звонок,
пригинающий партизан в зрительный зал.
С докладом об амнистии выступил председатель уездного ревкома Михаил Димов. Все знали: в годы гражданской войны Михаил Александрович был одним из самых уважаемых руководителей партизанского движения в Восточном Забайкалье, поэтому слушали его внимательно. Он объяснил собранию суть и политическое значение амнистии, сказал, что Дальбюро РКП (б) и правительство ДВР одобрили ее и решили применить к тем белогвардейцам, которые находятся в Китае, обратились к ним с призывом возвращаться на родину. Речь свою Димов закончил словами:
— Товарищи! Декрет об амнистии бывшим белогвардейцам — это не ошибка Владимира Ильича, а его гениальная прозорливость. Что за этим последует? А последует то, что это будет удар по замыслам Семенова. Теперь-то и нам понятно, что не все белогвардейцы были ярыми семеновцами, карателями и палачами. Большинство их — это мобилизованные в контрреволюционную армию Семенова, Гамова, Калмыкова и других белогвардейских атаманов. Поэтому они и воевали против революции неохотно, об этом вы сами хорошо знаете. Новая война, в которую их втягивает Семенов, конечно же, им не в радость. Да еще это опостылевшее житье за границей. Они радехоньки будут, когда узнают, что революционные власти прощают им службу белым атаманам. Нет никакого сомнения в том, что бывшие белогвардейцы уйдут от атаманов своих, вернутся на родину, к семьям, к труду, по которому натосковались их руки. И не воевать с нами, а помогать нам будут строить новую жизнь. Конечно, не все уйдут от своих атаманов, ярые сподвижники их останутся. Ну и пусть остаются, их не так уж и много там, далеко на них Семенов не уедет, а где сядет, там и слезет.
Речь Димова дошла до сознания его бывших соратников — красных партизан. Они дружно аплодировали и, довольные встречей, расходились по домам.
...А дальнейшие события развивались именно так, как это предвидел
В. И. Ленин. Мне довелось быть свидетелем того, какое воздействие на умы белобеженцев произвел ленинский Декрет об амнистии.
Из Нерчинского Завода я вернулся на второй день к полудню. Вместе со мной приехал к нам Степан Киргизов, бывший начальник штаба фронта красных партизан Восточного Забайкалья. Ехал он выполнять поручение укома компартии: ознакомить население приграничных сел с Декретом Советского правительства об амнистии, разъяснить его суть и политическое значение.
Дома меня ожидали Макар и Иннокентий Дементьев, оба страшно удивились приезду в село бывшего начштаба, подступили к нему с вопросами. Ответить он сумел коротко, и вниманием его завладел мой отец. По укоренившейся в старике казачьей привычке к чинопочитанию и воинской субординации, отец от великой радости так и цвел в гор¬деливой улыбке, когда Киргизов, здороваясь за руку, называл его по имени-отчеству:
— Вот она, жизня-то, как обернулась,— ликовал старик, обращаясь ко мне и к Макару.— Мыслимое дело, гость-то какой к нам пожаловал, а? Этакой большой начальник, а с нами, с рядовыми казаками,— за всяко-просто...— И к Киргизову: — А вить чин-то у тебя, небось, не меньше войскового старшины, а то и полковника?
— Что вы, Иван Кузьмич,— улыбаясь в черные усы, отмахнулся' Киргизов. — Нету у нас теперь никаких чинов.
— Вот уж это напрасно. Как же можно, Степан Сидорыч, большому начальнику чина не иметь? Неладно это... Проходите к столу, пирогами вас угостим. Вечорось у меня как сердце чуяло, что гости будут, переметы поставил на Аргуни и краснопера да и шо двух сазанов добыл. И, едва мы уселись за стол, как он две бутылки разведенного спирта выставил, приговаривая: —Вить рыба-то посуху не ходит... Ну — за здоровье гостя дорогого...
А в это время на песчаном пригорке возле школы было многолюдно, шумно делили покосы. Киргизову было это очень кстати, и все мы после обеда отправились на сход. Про Декрет и амнистию белобеженцам в селе еще не знали. Киргизова увидели впервые и приняли его настороженно. Но слушали внимательно, и то, что он сообщил нашим сельчанам, подействовало на них как гром с ясного неба. Киргизов уже закончил, присел на скамью возле стола, а они, как пришибленные, все-то сидели молча.
Первым заговорил Макар:
— Ну, чего припухли, али воды в рот набрали?— начал он, обводя взглядом сидящих на бревнах и на песке бородачей,— али думаете, што все это враки? Ничего подобного, а так оно и есть, как разъяснил вам товарищ Киргизов. Власть наша народная никого зазря не карает, не казнит, даже врагов бывших. Вон оне воевать супротив нас собираются, а мы им полное прощение даем. Ихнее дело теперь послать своих генералов ко всем чертям — и по домам, да власти нашей поклониться и жить по-мирному.
Макар — как мешок развязал, оттуда так и посыпались вопросы.
— Неужто взаправду помилуют казаков-то наших?
— Судить-то их, поди, будут?
— А как же они узнают про амнистию эту?
— Может, сродственникам ихним будет дозволено сообчить им? Чем дальше, тем оживленнее, громче говорили выступающие, на вопросы их Киргизов еле успевал отвечать.
Собрание еще не закончилось, поселыцики приступили к дележу сенокосных пайков, а мы с Киргизовым отправились на заставу. На¬чальником у нас в то время был Дорофей Нечитайло (Нечитайло Дорофей Филиппович, старый большевик, чекист, Почетный гражданин Сретенска). В этой должности он отслужил потом много лет. Боевой, энергичный, он не только отлично справлялся с порученным делом — охраной границы, но и, ко¬мандуя сводными отрядами пограничников и чоновцев, громил диверсионные банды, которые часто делали набеги из-за границы, с китай¬ской территории, на наши села и рудники.
Еще во время обеда Киргизов сказал нам, что ему нужно сегодня же побывать на китайском берегу Аргуни, для встречи с белобеженцами, ознакомить их с Декретом об амнистии. Пойти с ним Нечитайло согласился охотно. От партизан пришлось пойти мне.
Признаюсь, жутковато было у меня на душе при одной лишь мысли, что идем-то мы к недругам своим безоружные, по предложению Киргизова, а белобеженцы вооружены, настроены к нам враждебно, да и о советской амнистии ничего не знают. Как они нас примут, когда мы к ним заявимся? Ведь убить нас им ничего не стоит... С такими мыслями подходил я к лодке, приткнувшейся носом к пологому берегу Аргуни.
День был воскресный, солнечный, жаркий, но полуденный зной уже схлынул, время близилось к вечеру. Старики на сходке даже разделом покосов попустились, на все лады обсуждая свалившуюся на их головы столь необычную новость—амнистию бывшим семеновским казакам! А на том, на правом берегу Аргуни, — море разливанное: охочие до выпивки гулеваны толпились в китайских лавках-бакалеях, среди них по желтым лампасам угадывались белобеженцы.
Граница с Китаем в те времена не была закрытой. Жители наших приграничных сел сено косили в китайских падях, возили оттуда и дрова, строевой лес. А предприимчивые купцы, понастроив на берегу Аргуни, против русских сел, магазины, бойко торговали китайскими ситцами, сарпинками, сатинами, чаем, водкой, спиртом, охотно продавая в «долг», делая при этом такие приписки в долговых книгах, что «деше¬вые» товары становились в три-четыре раза дороже их подлинной стоимости.
Но вот мы — трое в лодке — оттолкнулись от берега. Я становлюсь гребцом. Налегая на весла, стараюсь ни о чем не думать, а мысли сами собой лезут в голову: вспоминаются угрозы, которые приходилось слышать с той стороны Аргуни при нашем появлении на ее берегу. Скрипят в уключинах весла, бурлит вода за бортом, вражий берег все ближе, ближе. А голову сверлит все та же назойливая мысль: ох. придется ли обратно-то грести? Злые они на нас, гады, да еще пьяные. Небось как накинутся скопом... И сам же себя стараюсь успокоить: «Э-э, чего это я? В боях не боялся, а тут... Да и не посмеют они. А как узнают, что мы им добра хотим, радехоньки будут».
Выйдя из лодки, мы по песчаному берегу двинулись левее бакалеек — туда, где на повернутом Кверху дном старом боте сидели человек десять белобеженцев. Подошли ближе, вижу — мои поселыцики, до войны ребята были неплохие, с некоторыми я даже дружил. Один из них — батареец, судя по его красным лампасам, Антон Михалев, улыбаясь, дружески кивнул мне. Все они встали, не сводя с нас изумленно-нас¬тороженных взглядов.
— Здравствуйте, станичники! — словно давних знакомых приветст¬вовал их Киргизов.
Ответили на приветствие вразнобой, не по-военному:
— Здравствуйте!
— Здорово!
А один добавил с ехидцей в голосе:
— Проходите, гости будете.
Киргизов, будто не заметив ехидства, продолжал:
— Как живете-можете?
— Хм, живем — хлеб жуем.
— А вам это шибко любопытно?
— К нам-то чево ради пожаловали?
— С добрым делом, станичники. Смело возвращайтесь к родным очагам, к семьям своим, к мирному труду. А кто не желает этого, пусть остается здесь или идет к Семенову, к Калмыкову! Уговаривать таких не будем. А вам, станишники, добросовестным труженикам, с такими не по пути!
Когда шумное собрание это закончилось и мы двинулись в обратный путь, Антон Михалев и еще человек десять белобеженцев, моих сельчан, проводили нас до самой лодки. На подходе к ней Антон придержал меня за рукав, заглянул в лицо:
— Спросить хочу тебя, паря Василий. Что ежели мы севодни же махнем отсюдова домой? Ладно будет?
— Правильно. Чего тянуть-то? А людно вас?
— Да вон — Трифон Волокитин, Илюха Пичуев, Гриха Патрушов да вот эти ребята-то все согласны будут. Значит, можно? А как оно будет поначалу-то?
— Очень просто. Завтра съездите в волревком, там с вами поговорят, занесут вас в поселенные списки—и все. На следующий день начинайте хозяйничать. Кто на пашню поедет, кто к сенокосу готовиться начнет. Ну и в банях попаритесь, и гульнете с радости. Все — как в жизни сельской бывает.
— Ну, слава те господи! Вить это же благодать какая — не дума-но-не гадано избавились от беды этой. Ох, Василий, сколько мы тут торюшка приняли! Это не жизня была, а рыдание голимое. Не-ет, брат, я тут больше часу единого не останусь. Сейчас же подговорю ребят и — домой. Пропади она пропадом, заграница эта, будь она трижды проклята!..
С того памятного дня и началось повальное бегство казаков-семеновцев из Китая на родину. Первыми тронулись с насиженных мест елобеженцы, проживавшие в приграничной зоне—вдоль правого берега Аргуни. Позднее стали прибывать и те, что находились вдали от границы, в таежных падях китайского Трехречья.
Таким образом, планы атамана Семенова и его генералов о новой войне против революционного Забайкалья рухнули, созданная ими армия развалилась. Произошло такое, чему не было и не будет аналогов: смертельный удар вооруженным силам контрреволюции был нанесен без участия войск НРА, без пушек и пулеметов, без пролития крови, а одним лишь листом бумаги, с отпечатанным на ней советским Декретом об амнистии бывшим белогвардейцам.
После этого всем стало понятно, что Декрет этот был не ошибкой В. И. Ленина, а его гениальной прозорливостью, предвиденьем ее благого результата.
Конечно, не все бывшие семеновцы отшатнулись от своего атамана-Ярые его последователи, те, кто пошли к нему добровольно, участвовали в карательных отрядах,— остались. Вот из них-то и создавались ш последующие годы диверсионные банды для набегов на села наши, рудники, прииски. Первая такая банда в полторы сотни диверсантов, -под командованием есаула Шадрина, выступила в ноябре 1922 года в селе Первый Булдуруй и, не приняв боя с пограничниками и чоновцами, вернулась обратно. Во второй раз Шадрин, осенью 1923 года, прорвался во главе крупной банды диверсантов в глубь нашей территории— до Шилки. На ликвидацию банды, в помощь пограничникам и чоновцам, были брошены части регулярной Красной Армии под командованием Рокоссовского. Банда была разбита наголову, а сам Шадрин убит. Позже такие набеги продолжали банды Гордеева, Пучугова, Деревцова, Мыльникова и других, об этом я подробно написал в своих книгах «Голубая Аргунь», «Комса». Теперь скажу коротко: много бед причинили банды населению, и немало в борьбе с ними погибло наших людей — пограничников, чоновцев, красных партизан. Но надежды этих бандитов найти сочувствие среди нашего населения, получить .согласие пойти на восстание, когда Семенов объявит войну Советскому Забайкалью, не оправдались! Народ приграничья активно помогал всеми доступными ему средствами охранять границу, оберегать Родину. И все те банды были разбиты, остатки их бежали обратно в Китай.
О героических делах наших славных пограничников, об их боевых соратниках — чоновцах написано множество книг — романов, повестей, воспоминаний, рассказов, стихов. А одна из песен о них заканчивается «словами:
Так пограничники-чекисты хранят Советскую страну.

[Синицын Дмитрий Николаевич]

В Даурском отряде служил родственник писателя Балябина.
Кстати видел его 28 мая.

[AлексБор]

Все правильно Дмитрий! Это родной внук писателя. В этом сборнике и ему есть место. Это я потом сканирую. Это уже действительно память. При возможности Валерию привет от меня.

[Синицын Дмитрий Николаевич]

Только его зовут не Валерий, а Геннадий.

[AлексБор]

Дмитрий, привет! Ты прав: что-то я .... Конечно Геннадий.

[Синяков]

Нехватает пз Амазар

[vatolin1968@mail.ru]

А ГОВОРЯТ НЕТ МАШИНЫ ВРЕМЕНИ.Оромное спасибо за фотоэкскурсию по Олочам!!!С уважением.В 1986-88годах Рядовой Ватолин.

[Flaner]

Сообщение от AлексБор

Вот некоторые фотографии из сборника.

Фото "4" - Валера Морозов, начальник заставы "Усть-Стрелка" в начале 80-х, затем начальник отделения службы штаба Сретенского ПО, затем академия...;
Фото "13" - застава "Урюпино", р. Будюмкан, 84-й год (если не ошибаюсь);
Гена Балябин-внук писателя Балябина, в начале 80-х начальник заставы "Усть-Лубия"; сосед справа "Кочея" - начальник Валера Фролков, слева "Урюпино" - начальник Коля Кошелев, с 83-го Вася Редколес. Комендатурское звено: В.Печерсков, М.Орехов, В.Лысов, И.Савлук - это тоже история!