Начало пограничной службы

[Беляев Сергей Николаевич]

В 1944 году моего отца - Беляева Николая Тихоновича в неполные 17 лет призвали в пограничные войска НКВД.

Начало пограничной службы
(1944-1946)

Беляев Николай Тихонович

Брестский погранотряд

Призыв в армию событие в жизни каждого человека далеко не ординарное. Тем более, когда идет война. В тот период, 1944 год был назван годом решающих побед над врагом. С нашей земли он был изгнан, но еще был силён. Однако в нашей окончательной победе уже никто не сомневался. Даже наши «доблестные» союзники Англия и США, наконец-то, открыли второй фронт и начали активные действия против германских войск в Европе.

Первоначально военкоматом я был определен кандидатом в авиационную школу, учиться на бортмеханика. Всех тогда, по желанию, конечно, кто имел семиклассное образование (в народе в шутку оно называлось «академическим» образованием) направляли в военные школы или училища. Престижно, конечно, стать летчиком. Я был всемерно рад, но еще не сказала своего слова военно-медицинская комиссия. Но, вот, наконец-то, и ее очередь подошла. Прошел одного врача, второго, третьего, а на четвертом споткнулся. Он был последним и решающим. На вертящемся механическом стуле проверяли нашу способность по состоянию здоровья служить в авиации. Покрутили меня на этом стуле разика три, и я самостоятельно уже с него встать не смог. Перенесли меня на кушетку, похлопали, послушали, пощупали и сделали вывод – не годен. Врач тогда, осматривающий меня, видимо в шутку сказал
- Сразу видно, не танцуешь, особенно вальсы. Пока не научишься кружиться, не укрепишь свою голову и сердце, летчиком тебе не быть. Свободны, товарищ Беляев. Можете одеваться.
Чем я не преминул воспользоваться, выскочить на улицу и с наслаждением глотнуть свежего воздуха. Я, конечно, понимал, дело тут не в танцах. От постоянных недоеданий организм ослаб, отсюда и результат моего пребывания на вертящемся стуле. Что делать, поплелся я домой, а потом через некоторое время опять в военкомат. На сей раз твердо решил попроситься в танковые войска. Танкистом захотелось стать. В голове вертелись слова тогда очень популярной песни: «…три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой…». Вот с таким настроением я и переступил порог призывной комиссии военкомата.
На вопрос председательствующего, в каких войсках желаю служить, я твердо ответил: «Танкистом хочу стать».
- Похвально, - сказал председательствующий. – А какая у тебя специальность? Где и кем работал? С техникой-то, какой имел дело?
Я бодро ответил, что работал на мельзаводе тачечником. Улыбнувшись, он спросил
- Она что же, с мотором была, и ты управлял ею?
Пришлось сказать, что «мотором» у этой тачки были мои две ноги и две руки. Сидящие за столом заулыбались все, а председательствующий сказал, что моя тачка ничего общего с танком не имеет. Это не трактор, как он выразился «побратим танка», а посему не подхожу я в танкисты, а направят они меня в «матушку-пехоту».
Я стал сопротивляться, откуда и смелость взялась, и категорически, как мне тогда казалось, заявил, что в пехоту я не пойду, и пусть делают со мной, что хотят. И тут один старший лейтенант со звездой Героя Советского Союза на груди, сидящий за столом, с улыбкой спросил меня
- Ну, а к нам пойдешь служить?
- А вы кто? – спросил я. Он молча нагнулся, вынул из стола и показал мне свою фуражку. Это была зеленая фуражка пограничника. Моя детская мечта. Молниеносно в голове промелькнула фамилия Карацупы и его четвероногого друга Ингуса. Глаза мои загорелись, и я с радостью выпалил, что пограничником я с удовольствием буду. Тогда старший лейтенант сказал председательствующему, чтобы меня записали в его команду. Так была решена моя военная судьба и, вскоре, в возрасте 16 лет и 8 месяцев я надел на плечи зеленые погоны пограничника. Не знал я тогда и не ведал, что моя служба в пограничных войсках продлится более 45 лет.

Эшелоном в течение 20 – 25 дней нас доставили в Брест, где тогда дислоцировался пограничный отряд. Личный состав этой части выполнял двойную роль. Часть его занималась восстановлением государственной границы, другая часть действовала по охране тыла сражающихся войск, освобождавших Варшаву.

Где-то во второй половине ноября 1944 года сидели мы в окопе втроем – я и еще два закаленных вояки. Погода, помню, была холодная, морозно, и в шинелишке я серьезно задубел. Вдруг слышу, один из моих коллег говорит другому
- Федор, я продрог весь, может, погреемся.
Второй ответил согласием. Я подумал, что они потянут «…свои боевые 100 грамм…». Но нет, этого не произошло. Оказывается, завернули цигарки и задымили. Инициатор такого рода обогревания, сделав пару затяжек, промолвил
- Смотри-ка, словно жар по всему телу пошел…
Тут меня и дернул черт за язык
- Дядя Фёдор, дайте мне пару раз курнуть.
Улыбаясь, тот протянул мне свою самокрутку. Я затянулся пару раз, раскашлялся и, отдав её владельцу, отошел в сторону. Кашель всё не прекращался, но я вроде почувствовал себя теплее и подумал – видимо, помог табак. Вот так постепенно я и втянулся в курево и до сего времени не бросаю, продолжаю гробить свое здоровье. В ноябре 1994 года я «отпраздновал золотой юбилей» своего курения. Ну, да ладно, вернемся к прошлой моей жизни, к концу 1944 года.

Немного мне пришлось повоевать. Вскоре, совершенно случайно, я был ранен осколком разорвавшейся мины в колено правой ноги и помещен в госпиталь, где и встретил свой день рождения, свое семнадцатилетие. Рана была не особенно велика, но врачи меня держали в госпитале долго, где-то около трех месяцев. Шло лечение, как и во всех госпиталях того времени.
В палате нас лежало 7 или 8 человек. Сейчас уже точно не помню. Перезнакомились все между собой. Я был самым молодым, и остальные, бывалые солдаты, каждый из которых был старше меня на 10 – 15 – 20, а то и более лет, относились ко мне, как к своему младшему брату, а иные и как к собственному сыну. Подкармливали меня, кто как мог и чем мог. То сахару кусочек лишний незаметно бросят в мой стакан с чаем, то кусочек хлеба подбросят, то вынут из своей чашки кусочек мяса и незаметно подложат в мою тарелку.
Вот так и шли дни. Я уже стал хорошо ходить, без всяких костылей и палочек. К новому 1945 году я уже твердо стоял на своих ногах. Запомнился один предновогодний забавный случай. Во все времена, у всех народов, а особенно у русского, Новый год был большим праздником. Отмечали и отмечают его весело. Организуется застолье и, как правило, сопровождается хоть и небольшой выпивкой. О встрече Нового года думали и мы в своей палате. Строили разные варианты новогоднего пиршества, изыскивали возможности достать спиртного. Где достать и на какие средства его приобрести. Выход был один – купить у местных жителей. Денег у нас, как говорят «кот наплакал». Пришлось подумать о товарообмене. У одного нашелся кусочек мыла (тогда это был дефицит), у другого довольно крепкие и чистые портянки, у третьего - полотенце, у четвертого нательная рубашка сэкономлена, у пятого кальсоны и т.д. В общем, кое-чего насобирали, в том числе и немного денег.
Кого послать теперь в качестве добытчика или, по нынешним временам, предпринимателя. По общему согласию жребий пал на меня, как самого молодого, самого грамотного (7 классов – это не шутка) и, главное, уже ходячего больного.
Начали снаряжать в путь-дорогу. Обмундирование-то у нас было отобрано, и мы ходили по палате в госпитальных халатах и таких же штанах. Но в таком одеянии не появишься на улицах Бреста. Опять сбор с миру по нитке. Нашли ботинки, портянки, солдатские обмотки, ремень и шапку. Шинель нам достала наша дежурная медсестра. Гимнастерку же и брюки не нашли. Решили использовать то, что есть.
Начал я обмундировываться. Портянки, ботинки надел. Обмотки намотал выше колен, чтобы кальсон не было видно. Надел шинель, шапку, подпоясался ремнем и к зеркалу. Вроде все неплохо. Вручили мне деньги и сумку, а вернее солдатский вещевой мешок, и со словами своих собратьев: «С богом, Миколушка, удачи тебе» я покинул гостеприимную госпитальную палату.
Иду по улице. Смотрю, у кого бы спросить, где толкучка, чтобы произвести обмен «товара» на «товар». Ищу старушек, которые, по моему мнению, должны все знать, что и где. И вдруг вижу – навстречу военный патруль во главе со ст. лейтенантом. Поправил я на себе амуницию и, лихо, печатая шаг, приложив руку к головному убору, проследовал мимо них. Они тоже отдали мне честь. Ну, кажется, подумал я, пронесло. Ан, нет.
Ст. лейтенанта, видимо, поразила моя лихость и он обернулся. И тут, как на грех, ветер распахнул сзади мою шинель (она оказалась кавалерийской, с большим разрезом внизу) и продемонстрировал «старшому» мои не первой свежести кальсоны вместо солдатских брюк. Естественно, я был остановлен и приглашен в одну из подворотен пятиэтажного дома, где мне был учинен допрос. Кто я, откуда я и куда путь держу.
Пришлось все как на духу рассказать. Заулыбался офицер, и построжев лицом, сделал мне замечание
- Что же ты, дорогой, наказ своих товарищей так плохо исполняешь. Тебе серьезное «разведзадание» дали, а ты в таком неприглядном виде по главной улице города бродишь!
Но тут же, видимо, увидев мое расстроенное и перепуганное лицо, обратился к одному из состава патруля
- Сержант, покажи этому «лихому разведчику», где и как пройти к нужному ему объекту, и догоняй нас.
Сержант, тоже улыбаясь, отчеканил «Слушаюсь» и повёл меня по закоулкам, на ходу объясняя, как добраться до нужного места. Я поблагодарил его и вскоре, действительно, нашёл, что искал и куда стремился.
Торг со старушками прошел удачно, что потом было оценено и моими товарищами. В госпиталь я возвратился без происшествий и принес 3 бутылки самогонки-первача, да ещё в придачу небольшой шматок белорусского сала, который мне вручила одна сердобольная старушка, узнав, кто я и кому все это добываю.
Рады были все безмерно, и Новый год палата встретила по-настоящему. Из спиртного мне, конечно, ничего не перепало. Не потому, что пожадничали товарищи. Нет. Просто они сказали, что мне еще рано увлекаться такой отравой. Зато закуску мне добрую дали. И сальца досталось, и масла, и сахарку с хлебом вволю дали, а медсестра наша, принимавшая участие в этом пиршестве, угостила домашней булочкой, яйцо одно дала, сваренное вкрутую, и кружку молока. Я чувствовал себя на высоте блаженства.
Часто спрашивали меня, чтобы я повторил свой рассказ про случай с патрулем, и от души все смеялись. В общем, новогодний вечер, хоть и без елки, прошел хорошо. Много вспоминали эпизодов из фронтовой жизни, с юмором пересказывали их, пели любимые тогда всеми песни, в основном на военную тематику. Особенно «…темную ночь…», «вьется в тесной печурке огонь…», а также песни гражданской войны и, конечно же, «три танкиста». Короче говоря, все обошлось хорошо.

Новый год прошел, начались будничные дни. Я уже окончательно поправился и где-то в двадцатых числах января 1945 года из госпиталя выписался. На фронт меня не послали, а оставили при Брестском пограничном отряде, организовав нам, молодежи, учебный пункт. Вот так, я бы сказал, началась моя военная юность. Ибо другой у меня практически не было. Да так оно и есть. Потому что мне не было и семнадцати лет, как я указывал раньше, когда я надел погоны. Если уж совсем точно выразиться, то началась пограничная юность, переросшая затем в жизнь офицера границы.

Итак, Брестский пограничный отряд, учебный пункт, расположенный по соседству со знаменитой Брестской крепостью, в которой мы бывали практически ежедневно, т.к. и занятия-то проходили в её стенах.
Учебный пункт проходил не только в учебе. Очень часто нас поднимали по тревоге, и мы неделями гонялись за разного рода бандами, как местными, которых называли «бульбаши», так и проникавшими с территории Польши «аковцами». Многие мои сослуживцы погибли, так и не окончив учебного пункта, многие были ранены и помещены в госпитале. Я их потом так и не видел.
(«Бульбаши» - бойцы «Украинской повстанческой армии» (УПА), созданной Тарасом Боровцом - «Бульбой» на территории Волыни и Полесья. Руководитель УПА активно сотрудничал с немецким оккупационными властями. В ноябре 1941 года «бульбаши» по приказу гауптштурмфюрера СС Гичке уничтожили еврейское население Олевска (533 человека). В дальнейшем УПА повели открытую борьбу против советских партизан, начали убивать местных жителей, которые оказывали им помощь, а также убивали их родственников. Кроме того, ими были атакованы сёла с польским населением. В конце войны формирование находились под полным контролем бандеровцев.
«Аковцы» - бойцы Армии Крайовой (АК). В интернете я обнаружил, что в описываемый отцом период на территории Брестской области действовала банда Даниила Треплинского («Басты»), (см. https://topwar.ru/90204-armiya-krayo...y-chast-i.html), которая терроризировала местное население до апреля 1954 года, прим БСН).

В начале апреля 1945 года учебный пункт был закончен, и нас распределили по пограничным отрядам. Я попал в 12 погранотряд, дислоцировавшийся тогда в г. Высоколитовске (вскоре он стал называться г. Высокое), на 1-ую погранкомендатуру, расположенную в местечке Верховичи.

В день прибытия на погранкомендатуру её личный состав был поднят по боевой тревоге. Большая численностью банда «аковцев» прорывалась с территории Польши и две погранзаставы уже вели с ней бой. Естественно, с нами, прибывшими с учебного пункта, а было нас человек 12-13 беседовать, и распределять по заставам было некому и некогда. Нас просто быстренько освободили от солдатских вещевых мешков, вручили оружие, боеприпасы, гранаты – и в общий строй на ликвидацию бандгруппы. Быстренько рассадили по машинам и вперед, в Беловежскую пущу. Не доезжая до места боя, высадились и включились в операцию по окружению банды. Действовали сноровисто и быстро, так как для всех нас это было не в новинку. Опыт борьбы с банд группами у всех у нас был. Командиры наши имели большую практику в этом деле. Бой гремел и обстановка накалялась. Бандиты, хотя и были окружены пограничниками, но дрались упорно, стремясь прорваться за кордон. На наши предложения бросить оружие и сдаться отвечали шквалом огня.
Вспоминаю такой эпизод. На левом фланге вдруг замолчал наш пулемет. Я в это время лежал в цепи неподалеку от командира и вел огонь по бандитам. Замолкший пулемет дал основание нашему командиру предположить, что, вероятно, кончились патроны. Обратившись ко мне, он скомандовал
- Боец, быстро возьми сумки с заряженными дисками и к пулемету.
В считанные секунды на меня одели две сумки с дисками, одну сумку в руки, и я пополз. Ползти было метров 200-250. Усиленно работая руками и ногами, я довольно-таки быстро продвигался к цели. Бой гремел, головы поднять было невозможно, и я как ящерица, по кочкам и болотной тине, упорно полз к пулеметчикам, которые по-прежнему молчали. Наконец я у цели. Увидев неестественные позы бойцов, я понял, что дело не в отсутствии патронов. Оба пулеметчика, и первый, и второй номер были убиты. Я оказался в одиночестве. И такая злоба к бандитам во мне закипела, что, не сознавая себя, я бросился к пулемету и, привстав на колени, стал поливать бандитов длинными очередями. Пустые диски менял мгновенно и поливал, поливал бандитские ряды, повторяя, а вернее выкрикивая одни и те же слова: «Получайте, гады! Нате, сволочи!...». И так до бесконечности. Сколько прошло времени, не знаю. Патроны еще были. Видимо, я здорово прижал их к земле и не давал высунуть головы. И вдруг, слева, я услышал громкое «ура!» и наши ребята ринулись на бандитов в штыковую атаку. А пулемет мой все строчил, и прекратил стрельбу я только тогда, когда почувствовал, что могу задеть своих.
Бой утихал, а вскоре и совсем выстрелы прекратились. Недобитая жалкая кучка бандитов побросала оружие, и подняли руки вверх. А я, как привязанный, так и остался у пулемета на коленях. Слезы радости застилали мне глаза. Таким меня и обнаружили подбежавшие ко мне во главе с сержантом товарищи. Еле оторвали закоченевшие на пулемете мои руки. Начали обнимать меня, целовать, а затем под громогласное «ура» стали подбрасывать меня вверх.
Я был на высоте блаженства, радость и счастье распирали грудь. Затем подошел офицер (фамилию его я до сих пор так и не знаю), пожал мне руку, сказал: «Молодец» и, построив всех в две шеренги, объявил мне перед строем благодарность. Это была моя первая «правительственная награда» на военной службе.
Разговоры об удачном бое и о своевременно оказанной мною помощи продолжались всю дорогу, пока мы возвращались на машинах в погранкомендатуру. Затем был хороший обед, вечером баня с веничком, ужин и отдых до следующего дня. Наши потери, если мне не изменяет память, составили 4-5 человек убитыми и столько же ранеными.
Кстати, этот эпизод боя мой старший сын Коля описал в своей «Поэме об отце» еще, будучи семнадцатилетним юношей. Полностью эта поэма была опубликована в газете Закавказского пограничного округа «На рубежах Родины» № 9 (2573) от 30.01.1971 года. Вот этот отрывок

Вот однажды темной ночью
Команда: «В ружьё»
Поднимались быстро, срочно
И пошло…
Оборона круговая
У бандитов. Бой в накал.
Стихло вдруг на левом фланге
Пулеметчик замолчал.
Может, кончились патроны,
Может, это он убит,
Может, ранен он и стонет,
И беспомощный лежит.
«Рядовой, возьми патроны
И ползи к нему туда»
И пополз солдат вдоль тропки,
Ямы, талая вода…
Время дорого, не время
Над убитыми грустить,
Каску – бронь, надев на темя,
К пулемету, отомстить!
На гашетки пальцы кинул:
Та – та – та – та – та – та…
«Нате, гады, у-у…фашисты!»
Пулемет его стучал.
Вот и все про случай этот
(По стихам ведь я не спец).
Я добавлю по секрету –
Тот солдат был мой отец!

На другой день состоялось наше распределение по заставам. Я попал на резервную заставу, которая, хотя и считалась резервной, имела свой участок государственной границы, от которой дислоцировалась в одном километре в небольшом населенном пункте. С учебного пункта туда я попал один, а остальные ребята были распределены по линейным погранзаставам. В этот же день в комендатуру за продуктами прибыл на повозке старшина этой заставы и, загрузившись, прихватил с собой и меня.
Ему, конечно, рассказали, как я вел себя во вчерашнем бою, и он был очень доволен, что хороший боец попал к ним на заставу. Всю дорогу угощал меня то хлебушком, то сахарком. По возрасту он был намного старше меня, я вполне годился ему в сыновья. Кстати, такое хорошее отношение у него сохранилось вплоть до расформирования резервной заставы. Частенько баловал меня все тем же сахарком, маслицем, а то и консервами – американской тушенкой, которая тогда была у нас на довольствии. Война-то еще шла, и наши войска вели бои на Одере, а затем готовились к штурму Берлина.
Личный состав принял меня хорошо. Я даже и не почувствовал, что это новый коллектив. Будто это одна семья, в которой я родился и вырос, не разлучаясь ни на миг. Не знаю уж, как до них дошло, но кличка «Коля-цыганенок» закрепилась за мной и здесь.
Началась обычная пограничная жизнь. Хождение в пограничные наряды на границу, боевая учеба, хозяйственные работы. Местные жители, белорусы, относились к нам, пограничникам, очень хорошо. И это на всех заставах так было, где мне пришлось потом служить. Приносили на заставу молоко, сливки, и другую разную снедь. И не продавали, а просто дарили, угощали. Идешь, бывало, со службы, пить захочется, зайдешь в дом и попросишь водички, а тебе сердобольная хозяйка молочка холодненького сначала предложит, кваску, а если откажешься от всего этого, потом только даст водички. Обязательно принесет яблоки, груши, натолкает тебе в карманы и с улыбкой пожелает доброго пути и хорошей службы.

В ночь с 1 на 2 мая, я как раз в это время (это было где-то часа в 2 ночи) стоял часовым у заставы, выскочил из помещения заместитель начальника заставы мл. лейтенант (фамилии его я не помню) с ручным пулеметом и, приспособив его на изгородь, дал длинную в полдиска очередь в воздух. Я подрастерялся. Мелькнула мысль, что где-то на заставу движется банда. Быстро беру винтовку наизготовку и жду команды. Застава, кто отдыхал перед службой или после неё, полагая тоже, что банда напала, вскочили все как по боевой тревоге и все, кто, в чём был, отдельные даже в одних кальсонах, похватав оружие и боеприпасы, кто через двери, кто просто в окна повыпрыгивали во двор и заняли круговую оборону.
Мл. лейтенант, убедившись, что все на своих местах, дал еще одну очередь в воздух и молча направился на площадку, где у нас обычно было построение на боевой расчёт или перед выходом на полевые занятия. Недоумевали ребята. Тишина кругом. Только в домах местных жителей стали загораться огоньки керосиновых ламп, и кое-где слышался скрип открываемых окон и дверей. Тогда «младшой», как мы его звали в своем солдатском кругу, подал команду
- Все ко мне!
Медленно, недоумевая, собрались. И тогда он во весь голос объявляет
- Хлопцы! Война кончилась!
Все молча стали расходиться. Некоторые всем известным жестом – щелчком пальцев под подбородок – дали понять «хватил, мол, лишку», молча брели в казарму. Мл. лейтенант, увидев такое реагирование на его сообщение, вновь заговорил
- Да вы что, ребята, не рады, что ли. Ведь правда – война кончилась. Вон у меня в канцелярии и телеграмма лежит.
На минуту все замерли, а потом толпой ринулись в канцелярию. Я же остался на своем посту. Через мгновение стены заставы потряс громогласный крик десятка глоток: «Ура!». Захлопали двери. Какой уж теперь сон. Натянув обмундирование, с оружием и ракетницами, выскочили все во двор. К этому времени на заставу уже прибежал наш начальник (он с семьей снимал квартиру у местных жителей) и, выяснив причину стрельбы, включился в общее ликование. Теперь уже организованно, по его команде, был дан победный фейерверк из всех видов оружия. В небо взлетали разного цвета ракеты, освещая всё кругом.
У заставы уже собрались почти все местные жители и, выяснив, в чём дело, тоже громогласно кричали – ура! А затем стали тащить на заставу, кто что мог. Тут тебе и самодельная колбаса и окорок, и огурчики соленые, и куриные яйца, и многое другое. Не обошлось, конечно, и без «горючего», я имею в виду самогонку. Но злоупотреблений последним не было. Люди понимали – для пограничников война ещё не окончилась, да и не кончается она никогда, пока существуют границы и два мира с различной классовой идеологией.
Надо отметить, что выстрелы на заставе слышали и пограничные наряды, несущие службу на линии границы. Оттуда беспрестанно звонили дежурному по заставе
- Что случилось? Опять банда?
Но когда узнавали истину, тоже сначала не верили, и только «ракетный фейерверк» над заставой перечеркнул их сомнения в правоте сказанного дежурным. Теперь уж я, как часовой заставы, все чаще и чаще слышал автоматные очереди на границе, видел поднимающиеся в небо осветительные ракеты. Граница тоже салютовала.
Фейерверки ракет и стрельба послышалась слева от нас, а затем и справа. Это уже салютовали наши соседние заставы, с которыми мы взаимодействовали. И так, видимо, эта волна прокатилась по всей границе от заставы к заставе. Наверное, это был единственный своего рода случай того тревожного времени, когда пули из автоматов, пулеметов и винтовок не предназначались для людей, не летели в грудь человека, независимо в какую форму он одет и к какой национальности принадлежит. Это было проявление торжества добра над злом. Это был сигнал о том, что массовая гибель людей, убийство человека человеком, продолжавшиеся почти четыре года, пришёл конец. Наступила передышка. Именно передышка. Ибо в классовом обществе не может быть вечной тишины. Последующие годы истории человечества нашей планеты подтвердили это, подтверждают и сейчас. Но тогда, в те годы, об этом не задумывались. Все были рады окончанию войны – и мы, военнослужащие, и гражданское население. Наши старшие товарищи стали ждать «дембеля» - демобилизации, а гражданский люд – возвращения своих родных и близких, которые остались в живых и не полегли в боях за Родину на своей земле или на полях сражений других государств Европы, через которые прошагал в постоянных сражениях с фашизмом воин-победитель, советский СОЛДАТ.

Торжества по случаю победы в войне с фашизмом миновали. Началась обыденная пограничная жизнь. Правда, где-то в 20-ых числах мая заставу нашу сократили и расформировали. Я был направлен на другую пограничную заставу нашей же комендатуры.