"А в это же самое время..."

[Бучнев Олег]

Из книги "Корреспондентские застольные".


В последний перед новогодними каникулами четверг, примерно в десять часов утра, у Андрюшки Резвых, ученика четвёртого класса Н-ской средней школы, проснулся могучий писательский дар. Начать юный пионер решил сразу с романа. Достал из портфеля чистую двенадцатилистовую тетрадь и приступил. Прямо на уроке. Учительница, конечно, не преминула поставить его в пример всему классу. Вот, дескать, смотрите, как Андрюша Резвых трудится. Сосредоточен, внимателен, добросовестно всё записывает. Правда, сосредоточенный пионер эту похвалу не услышал, полностью погрузившись в работу. Накатившее вдохновение нахально покусилось даже на святое — работа продолжалась и на переменах.

К концу дня роман был триумфально завершён жирной точкой в самом низу двадцать четвёртой страницы тетрадки. Кстати, так потом у Андрюшки и повелось: какую тетрадь купит, на столько листов и роман будет. На сорок восемь так на сорок восемь, на девяносто шесть, так на девяносто шесть. От корки до корки, как говорится.

Родители посмеивались втихомолку над писательским зудом старшего сына, но вполне уважительно впрочем.

— И в кого это он у нас писучий такой? — скрёб иной раз в затылке капитан Резвых, служивший замполитом роты в отдельном мотострелковом батальоне, расквартированном в районном центре. — И ведь не запретишь.

Вот именно. Как тут запретишь, когда романы у юного писателя Резвых были сплошь про войну. С впечатляющим количеством задействованных персонажей и масштабными сражениями. Масштабы Андрюшке давались запросто. Хотя и про отдельные бои там тоже отрывки случались.

Кто-то, может, и удивился бы, откуда десятилетний мальчишка черпал темы, сюжеты и характеры. А домашние — нет, те совсем не удивлялись. Очень часто приходили к деду-фронтовику другие деды-фронтовики. Ну и вспоминали, конечно, бои, походы и товарищей своих. Андрюшка в таких случаях непременно вертелся рядом, на ус мотал. Хотя, если честно, не всё ему нравилось в воспоминаниях ветеранов. Где великие подвиги?! Где сокрушительные наступления?! Где размах?! Ну кому интересно слушать, как не приехала вовремя полевая кухня, а потом роту погнали на марш, и потому почти неделю все грызли сухари, запивая их кипятком. Или как отступали, а их всё время бомбили немцы, а наших самолётов всё не было и не было. Или о том, как стояли однажды по весне в низине, и окопы до половины голени были полны ледяной талой воды, вернее, жижи из ледяной крошки и грязи. И никак нельзя было её вычерпать. Бойцы ходили с мокрыми ногами, мёрзли, но — удивительное дело — никто не заболел.

Понятно, что такой возмутительно не героический эпизод из большой боевой биографии дедов Андрюшка поприветствовал демонстративным фырканьем — нашли, о чём вспоминать!

Собственно, поэтому юный и бескомпромиссный пионер Резвых и взялся за тяжёлый писательский труд, желая восстановить настоящую правду о войне. Уж он-то в подвигах и славе толк знал. Нет, своего дедушку он бесконечно уважал. Ордена и медали тот ведь не за отступление и сидение в мокрых окопах получил. А за что? Ветеран на вопросы внука отвечал общими фразами и почему-то хмурился, явно не желая вспоминать подробности. И вот этого Андрюшка напрочь не понимал. Потом-то поймёт, конечно. Когда повзрослеет. А пока…

Романы новоявленного писателя-баталиста кипели военными страстями и, как правило, являли собой сплошное действие, разделённое на несколько потоков-сюжетов. Потоки Андрюшка разделял гениально просто.
Словами «А в это же самое время…». Неровные строчки заполняли тетради с неслыханной скоростью. Юное дарование буквально лихорадило под мощным наплывом вдохновения, которое захлёстывало его, крутило бешено и азартно, вызывая подлинный восторг. Другое дело, что свои многочисленные произведения автор никогда не перечитывал и не проверял на ошибки. Просто некогда было. Ибо новое бессмертное творение уже настойчиво просилось на бумагу…

Теперь, с позволения не слишком придирчивого читателя, позволим себе немножко сплагиатить. Самую крошечную кроху отщипнём от честных трудов Андрюшкиных. Буквально несколько слов.

«А в это же самое время» в части, где служил капитан Виктор Резвых, каким-то образом стало известно о том, чем увлекается сын замполита. С другой стороны, надо ли тут удивляться? У Андрюшки, понятное дело, были одноклассники, чьи отцы стойко переносили тяготы и лишения воинской службы в этом же батальоне. Так что слух о романисте если ещё и не прошёл «по всей Руси великой», то по некоторым подразделениям батальона прокатился совершенно точно.

— Виктор Иванович, ты бы это… к-хм… познакомил уже, что ли, боевых товарищей своих с творчеством сына. А то, понимаешь, на наших изумлённых глазах, может, будущий великий писатель растёт, а мы, понимаешь, ни сном ни духом… То есть, понятия не имеем, о чём он хочет поведать миру.

Так обратился однажды после совещания замполит части к замполиту роты. И вроде бы высказанное пожелание начальника было не слишком серьёзным, и уж тем более не являлось приказом, но… Капитан попытался выкрутиться, говоря при этом чистую правду:

— Так ведь, товарищ майор, я же, честно сказать, и сам не больно-то в курсе, о чём пацан пишет. Всё как-то времени не было почитать. То одно, то другое. Уроки проверишь — и ладно. Да и что он там может насочинять?

— Эх, ты, отец называется, — укоризненно сказал инженер человеческих душ в масштабах батальона. — Ты вот что… Ты, давай-ка, принеси парочку тетрадок, да и зачитаешь нам вслух. Интересно же! В четверг, пожалуй. Сразу после обеда. Ну да, как раз минут сорок выгадать можно будет. Заодно и сам узнаешь то, что до сих пор узнать не удосужился.

Вот так оно и вышло, что в один из похожих один на другой четвергов, наполненных, как и все остальные дни, боевой учёбой, томительными дежурствами и непрестанным воспитанием неблагодарного личного состава, капитан Резвых вместе с сорокавосьмилистовой тетрадкой сына оказался в просторном кабинете товарища майора. Там же находились ещё несколько офицеров, прибывших, как позже выяснилось, специально на громкую читку романа.

Ну что, делать нечего. Приступил отец к читке. Зачастил, стараясь, чтобы мероприятие поскорее закончилось.

— Э, не-эт, Виктор Иванович, так не пойдёт, — прервал его майор. — Ты давай с выражением читай, с расстановкой, как диктор телевидения. А то и понять ничего невозможно.

И опять деваться было некуда.

Начал с выражением. Стараясь при этом вникать в смысл прыгучих Андрюшкиных строчек. А что? Вполне себе и неплохо даже… для десятилетнего. Капитан немного расслабился и, не обращая внимания на ошибки в тексте и нестройные смешки собравшихся (сами же захотели!) повёл повествование дальше, невольно добавляя необходимую, по его мнению, толику пафоса в нужных местах. Вот так и прозвучала фраза, впоследствии нередко и с удовольствием цитируемая офицерами в узком кругу:

« — Вперёд! — закричал командир отряда. И восемьсот пятьдесят шесть коммунистов побежали от врага!»

И вот тут уже смешками не обошлось. Кабинет потонул в обвальном хохоте. А Резвых, откровенно признаться, был шокирован не столько фактом бегства от врага, сколько таким точным и не малым количеством коммунистов на километр фронта. Этот километр у Андрюшки был оговорен тремя абзацами выше. А вот откуда там взялись два батальона партийцев, у автора не сообщалось.

Когда все, наконец, успокоились, майор, вытирая платком слёзы на глазах и отдуваясь, сказал:

— Виктор Иванович, тебя посадят!
— Да не должны бы вроде. Ясно же, что описка…
— А чё так неуверенно говоришь?

И все снова захохотали. А чего не посмеяться? Год-то на дворе был не 37-й, а наоборот 86-й. Гласность, перестройка, социализм с человеческим лицом и всё такое прочее. Пока офицеры веселились от души, капитан подумал:

«Это ещё хорошо, что они про фашиста не знают».

Андрюшка тогда в садик ходил, лет пять ему было. Понимал из взрослой жизни мало что, но говорил хорошо, не шепелявил и не картавил, слова произносил чётко. А тут занесло однажды в детсад корреспондента из какой-то детской газеты или — бери выше — аж из журнала. И тот быстренько организовал среди малышни опрос на вечную тему, кто кем хочет стать. Ну и посыпались ему в блокнот имена, фамилии и профессии. Когда очередь дошла до Андрюшки, он на поставленный вопрос ответил с мечтательной твёрдостью:

— Фашистом!

Что тут началось! Воспитательницы и заведующие хором возмущённо закудахтали, корреспондент застыл с вытаращенными глазами и открытым ртом, Андрюшка в недоумении пожал плечами. А что такого?

Потом-то, конечно, всё выяснилось. Оказывается, во дворе его дома старшие мальчишки часто играли в войнушку. И у них была невесть откуда взявшаяся трофейная немецкая каска. Довольно ржавая, между прочим, но настоящая. И носил её в игре тот, кого назначали главным фашистом. У двора свои законы, и потому главный фашист выбирался из маменькиных сынков и задохликов, у которых не хватало ни сил, ни авторитета, чтобы представлять крепких и отважных советских бойцов. Всего этого Андрюшка не понимал, а про настоящую военную каску понимал и очень хотел её примерить. Никакой крамолы, в общем.

Когда мальчишка немного подрос, то сразу стало видно, что он не вписывается в «фашистские» стандарты. И не маменькин задохлик, и авторитет во дворе имел. Не из-за физической силы, правда, а из-за удивительных в его возрасте начитанности и серьёзности. Ну да, очень Андрюшка читать любил. А потом, как вы уже знаете, ему и писать понравилось.

Стал ли Андрей Викторович Резвых писателем, в конечном итоге? Не стал. Детская его писательская лихорадка вскоре сама собой сошла на нет.

Повзрослел потом, как все, остепенился, семьёй обзавёлся, своё место в жизни нашёл. Кафе держит «Три пескаря». Хорошее кафе, уютное. Тепло там, атмосфера домашняя. За многие годы круг постоянных посетителей сложился, к их услугам помимо вкусных блюд имеется и небольшая библиотечка.

Жалеет ли о чём-нибудь Андрей Викторович?

Об одном, пожалуй. Во время одного из семейных переездов на новое место жительства потерялась перевязанная шпагатом стопка тетрадей с рукописными романами про войну. Может, и по сей день лежит где-то. Или — могло ведь случиться и такое — нашёл кто-то и перечитывает время от времени. А на одной из страниц 856 коммунистов бегут… на врага, конечно. Это же всякому понятно.