Пограничное Закавказье

[Беляев Сергей Николаевич]

После окончания Махачкалинского пограничного училища в сентябре 1949 года мой отец Беляев Николай Тихонович для дальнейшего прохождения службы прибыл в столицу Армянской ССР город Ереван. Вот как он об этом рассказывает в своих воспоминаниях

Армянский погранокруг

Беляев Николай Тихонович

Арташатский погранотряд

Прибыл я сначала в отдел контрразведки Армянского погранокруга, дислоцировавшегося в г. Ереване. Там я должен был получить назначение, в каком отряде мне предстоит работать. В приемной у окружного начальника отдела полковника Елисеева я встретил Анатолия Гуренкова, который, как и я, был направлен после окончания училища в органы. Двоих нас с ним направили в этот округ.
Первым был приглашен к руководству Толик. Минут через 20 выходит и говорит, что получил направление в Ленинаканский погранотряд оперуполномоченным. Договорились, что он меня ждет здесь в управлении, и потом поговорим.
Приглашают меня. Зашел, представился и стал ждать решения своей судьбы. Побеседовав немного по различным вопросам, в основном биографического направления, полковник Елисеев объявил, что я назначаюсь следователем в отдел контрразведки Арташатского погранотряда. Такая должность тогда еще существовала. Я был потрясен, хотя вида и не показал. Ну, скажите на милость, какой из меня Шерлок Холмс, если я не только в руках, а как говорится, и в глаза не видел ни уголовного, ни уголовно-процессуального кодекса. Стою ошарашенный и молчу.
Заметив мою растерянность, полковник Елисеев поинтересовался, чем я не доволен: местом назначения или должностью. Я ответил, что должностью и пояснил о совершенном незнании следственной работы. Улыбнувшись, он успокоил меня и сказал, что «не боги горшки лепят». Было бы желание, а опыт со временем приобретётся. Мне было разъяснено, что следственных дел в округе почти не возникает, да и на первых порах я буду работать не один, а вместе с начальником органа или его заместителем. Да и окружной старший следователь будет у меня частым гостем или приглашать к себе в округ для проведения совместных следственных действий, если таковые дела возникнут.
Ну, куда после этого денешься. Я человек военный и понимал, что это не просто дружеская беседа со мной, а это приказ, который, как в военной среде говорят, «не обсуждается, а выполняется». Вопрос был решен. Здесь же полковник Елисеев сказал мне, что скоро к нему подойдет мой будущий начальник отдела подполковник Чилингаров Гурген Александрович, квартира которого располагалась в Ереване, и он меня с ним познакомит. Он же и заберет меня с собой в отряд. Так это вскоре и произошло. Нам с Гуренковым дали время, чтобы забрать свои вещи и мне подойти к Управлению.

Вот тут-то у нас с Толиком и «заковыка» получилась. Наши чемоданы находились в камере хранения железнодорожного вокзала. Посмотрели мы с ним в свои кошельки и увидели, что денег у нас на выкуп своих вещей из камеры хранения явно не хватает. Подумали и решили договориться с «хранителем» наших вещей произвести товарообмен. Договор состоялся. Нам в училище кроме обмундирования и нательного белья выдали еще и постельную принадлежность (одеяло, простыни, наволочки), вот и продали мы этому «хранителю»: я две простыни, а Толик байковое одеяло. Он по-честному с нами рассчитался, и у нас после выкупа чемоданов на руках осталась еще приличная сумма денег.

Вот так и началась моя практическая офицерская жизнь. Распрощавшись с Толиком, я помчался в Управление. Уложив чемодан в кузов полуторки (тогда только такая машина была в отделе, легковых не было), сам забрался тоже туда, и мы двинулись в Арташат. До него от Еревана было всего 25 км хорошей асфальтированной дороги. В этом Арташатском погранотряде я и проработал до марта месяца 1953 года.

В отряде на первых порах квартиры мне, холостяку, никто не предоставил. Не было и офицерского общежития. Поэтому я и поселился в одном из рабочих кабинетов отдела. Дали мне раскладушку, ватный тюфяк и такую же подушку, а одеяло и простыни у меня были свои. Питался я в офицерской столовой. Комплексный обед был бесплатный, т.к. всем офицерам тогда выдавался паек, а если что-то еще захотел съесть вкусненького, например, сметанки, кофейку, сдобную булочку и так далее – «гони монету». Правда, все это тогда стоило очень дешево, как говорится, копейки, и пропитание на личный бюджет практически никакого влияния не оказывало. Оклад мой был – 1000 рублей плюс 500 рублей за офицерское (лейтенантское) звание. Так называемый подоходный налог тогда не существовал. Удерживали только за Государственный заём рублей 80-100, в зависимости от того, насколько подписался (после окончания ВОВ необходимо было восстанавливать разрушенные города и экономику страны. Средств на это катастрофически не хватало, поэтому Правительство СССР прибегло к добровольно-принудительным займам денежных средств у населения. Прим БСН), да платил еще партийные взносы. Таким образом, если разумно расходовать получаемую зарплату, не шиковать и не увлекаться чрезмерно «выпивоном», то всегда можно было сэкономить рублей 700-800 ежемесячно. Правда, я частенько помогал деньгами сестре Тане, которая без мужа жила с двумя детьми. И, тем не менее, я всегда был «при деньгах».

Месяца через три мне удалось снять комнату у проживающей буквально в 200-х метрах от отряда местной жительницы (армянки) Тамары, но оплату за нее производил отдел, и я своих денег не тратил. Да и надо сказать, что я там только ночевал. Распорядок работы у нас был такой: с 9:00 утра до часу ночи, с перерывом с 15:00 до 19:00 часов. В перерывы обычно ходил по городу, посещал библиотеку и бильярдную при клубе части. Хозяйка дома имела четырех детей: двух хлопцев (Гагуш и Андрюша) и двух девочек, имена которых уже подзабыл. Относились ко мне очень приветливо. В комнате моей они делали уборку сами, а с моего стола никогда не сходили ваза с виноградом и графин с вином. Денег с меня за это не брали. Я в первые дни как-то спросил, сколько я им должен за это угощение, так хозяйка стала меня стыдить, что я такое спросил у нее, и попросила меня не обижать ее такими «глупыми вопросами». У них был свой достаточно большой виноградный участок. Вино они делали тоже сами, а, кроме того, колхоз кроме денег платил за работу частично вином и водкой, которую они потом реализовывали на базаре. Во дворе у них был вырыт вроде нашего погреба, где, как я потом видел, хранилось несколько бочек с вином и водкой. Вот так «бедненько» они жили при советской власти в «эпоху сталинизма», как сейчас об этом разглагольствуют нынешние так называемые «демократы».

Это сказ о бытовых условиях моей начавшейся самостоятельной жизни. Ну, а теперь о коллективе сотрудников отдела и о самой работе. О начальнике я уже упомянул выше. Его заместителем был майор Оганов (тоже армянин). Старшим оперуполномоченным являлся капитан Масляев Геннадий Константинович, с которым мы потом стали большими друзьями, хотя по возрасту он был старше меня на 8 лет. Было еще три оперуполномоченных, по числу комендатур в отряде. Секретарь отдела, жена одного из наших оперработников Варданяна, ну и я – следователь. Вот и весь отдел. Жили мы очень дружно и во всем помогали друг другу.

На первых порах, пока не было следственных дел, на меня была возложена розыскная работа. Тогда, в послевоенный период, существовало очень много объемистых алфавитных журналов разыскиваемых госпреступников. Это были в основном немецкие пособники периода войны с немецким фашизмом, полицаи, старосты и иные лица, подозреваемые в сотрудничестве с гитлеровцами. Вот по этим спискам я и вел проверку всего личного состава отряда: офицеров, срочнослужащих, вольнонаемных рабочих, а также их родных и близких родственников. Объем работы был очень большим и свободного времени практически не оставалось. Кроме того, я штудировал уголовный и уголовно-процессуальный кодексы. В качестве стажера принимал участие в совместных с оперработниками мероприятиях, постигал, так сказать, азы оперативной работы.

Наконец появилась небольшая зацепка и по моей следственной работе. Дело обстояло так.
Отряд имел свой небольшой магазин военторга. В нем продавались в основном предметы ширпотреба, носильные вещи и парфюмерия. К магазину от автороты были прикреплены три крытых грузовых машины, которые периодически выезжали с товарами и продавцами, специально выделенными для этих целей, на пограничные заставы для обеспечения личного состава. Машины эти выезжали надолго, ночевали на заставах, вели продажу товаров.
В одно время из тыла отряда к нам в отдел поступил запрос с анкетой на проверку одного гражданина, оформляемого ими продавцом на одну из вышеуказанных машин. Существовал порядок: на всех принимаемых в отряд на работу лиц по вольному найму допуск оформляли мы.
Ознакомившись с анкетой, я установил, что этот гражданин родился, жил и приехал к нам устраиваться на работу с одной из областей Украины, которая в свое время находилась под немецкой оккупацией. Направил во все нужные места соответствующие запросы и стал ждать ответа.
И вот, наконец, с одного из райотделов поступил ответ, что наш проверяемый, установочные данные все сходятся за исключением года рождения (разница в 2 года), был активным немецким пособником, расстреливал и вешал мирных советских граждан, участвовал в карательных операциях против партизан, ну и еще целая куча «компромата». Доложил документ своему шефу, который после прочтения, дал указание возбуждать уголовное дело. Я ответил, что расхождение в годах рождения не дает нам такого права и надо все это уточнить. После непродолжительных дебатов решили доложить по существу в вышестоящий орган. Там мое мнение признали состоятельным и приняли решение меня и старшего следователя округа направить в тот орган, который прислал нам этот документ, и на месте во всем разобраться. Здесь же сказали моему шефу, что с оформляющегося в отряд гражданина «глаз не спускать».
На другой же день мы со старшим следователем убыли в командировку, захватив с собой злополучный документ.
Прибыв на место, мы встретились с начальником райаппарата и, показав ему их «послание», разъяснили цель своего приезда. Руководитель пояснил нам, что этот документ исполнял его работник Панасенко, который проживает в другом населенном пункте, и что он рекомендует нам съездить к нему и на месте все выяснить. Для этих целей он выделил нам машину, и мы в этот же день убыли к месту назначения. Расстояние было незначительное, и мы добрались без всяких происшествий.
При встрече с Панасенко был прокручен тот же сценарий, что и с его начальником. Почитав предъявленный документ, работник, подтвердил, что эти данные действительно его, которые он получил от одного деда, который «в округе всё и всех знает». На нашу просьбу встретиться с этим стариком и побеседовать по существу Панасенко ответил согласием.
Мы привезли с собой фотографии нескольких человек, и в их числе была карточка интересующего нас лица, т.е. мы решили по фотокарточкам провести опознание через старика и в случае удачного исхода, может, и допросить его, как свидетеля по делу, если таковое будет возбуждено.
Примерно через час указанный старичок появился в доме Панасенко. По виду ему было далеко за семьдесят лет, но держался он бодро. Оперативный работник усадил его на стул около приставного столика и попросил рассказать нам все про того карателя, о котором он ему в свое время так подробно повествовал. Дед, откашлявшись, начал свой рассказ. Суть его в основе сводилась к тому, что вкратце и в обобщенном виде было изложено в присланном нам райотделом документе. Мой старший следователь спросил тогда старика, хорошо ли он помнит того предателя в лицо. Дед ответил утвердительно. Тогда я разложил на столе более десятка привезенных с собой фотокарточек и попросил, чтобы старик внимательно их рассмотрел. Нет ли здесь того, о ком он так подробно нам рассказывал. Дед, водрузив на нос очки, стал внимательно и подолгу рассматривать каждый снимок и затем, положив последнюю фотографию на стол, твердо сказал
- Его тут немае.
Старший следователь попросил его еще раз внимательно осмотреть, что старик безоговорочно проделал. Но результат опять был отрицательный. Тогда я как-то невольно спросил его
- Дедушка, а где этот человек может быть сейчас?
Дед посмотрел на меня, улыбнулся и ответил
- В аду, наверное. В рай он попасть не может. Его же, как червонна Армия прийшла до нас, пымали и у всего народа на глазах на столбу повесили.
- Так его повесили? – спросил старший следователь.
- Повесили, - ответил старик. – У всех на виду еще в 44 году.
Растерявшийся оперработник воскликнул
- Что же ты, старый хрыч, мне об этом тогда не сказал, когда мы с тобой беседовали?
Старик спокойно ответил
- А ты меня, как вот этот молодой лейтенант, об этом не спрашивал. Ты же спросил меня тогда, знаю ли я такого-то, я сказал – знаю. И ты просил меня рассказать, что я про него знаю. Я тебе и рассказал. Если бы ты спросил, где он сейчас, я бы ответил и тогда, что его повесили.
У нас вопросов больше не было, и мы распрощались с добрым стариком. Данные старика о казне предателя затем подтвердили и другие селяне. Все сомнения были рассеяны.

Как потом выяснилось, деревушек с таким названием, какое указал в анкете проверяемое нами лицо, в районе две, в которых проживает более десятка семей с одинаковыми с подозреваемым фамилиями. Стало совершенно очевидным, что данные, помещенные в документе райотдела, никакого отношения к лицу, оформляющемуся на работу в наш отряд, не имеют. Придя к такому заключению, мы со старшим следователем возвратились в Ереван и о результатах нашей поездки и наших выводах доложили руководству отдела округа. С нами согласились, и вопрос о возбуждении уголовного дела с повестки дня был снят.

Так завершилась моя первая практическая попытка проявить свои «шерлокхолмские» качества. Правда, мы не обнаружили преступника, но мы сделали большее – спасли от незаслуженного наказания совершенно невиновного человека. Мне кажется, это тоже положительный результат и еще более весомый, чем первый.
Меня этот случай многому научил. Я убедился, что в нашей, особенно правовой, работе нет и не должно быть мелочей, от которых можно отмахнуться и не принимать их во внимание. За каждой такой, на первый взгляд, «мелочью» всегда стоит судьба человека, его жизнь, его честь, от чего отмахиваться мы не имеем никакого права.

Хочется рассказать еще об одном факте моей следственной практики, когда мною действительно было возбуждено первое (и последнее) уголовное дело на младшего сержанта Ноздрачёва Николая, состоящего в должности инструктора служебных собак 5-й пограничной заставы.
В это время я по совместительству исполнял должность оперуполномоченного по обслуживанию 1-й погранкомендатуры, где указанная должность оказалась вакантной в связи с переводом работника в другую часть. 5-я застава входила в состав 1-й комендатуры, и на эту точку по делам службы я выезжал еженедельно на 1-2 дня. Обстановку в этом подразделении знал хорошо.
Где-то полгода назад, может быть, чуть больше, на заставу с Дальнего Востока прибыл на должность заместителя начальника заставы по боевой подготовке один офицер в звании ст. лейтенанта. Фамилии его я сейчас не помню. Небольшого роста, невзрачного вида, он имел достаточно привлекательную жену, которая к тому же была еще выше его ростом почти на целую голову. Такое внешнее и очень заметное несоответствие между ними, видимо, чувствовал и переживал сам ст. лейтенант. Ревновал он ее ко многим по всякому поводу и без такового.
Домик, где проживали офицеры, был расположен в населенном пункте рядом с заставой. И их жены часто бывали на заставе по различным причинам, в том числе и в выходные дни, когда в подразделение прибывала кинопередвижка или организовывались танцы.
Николай Ноздрачёв парень был рослый, веселый, симпатичный и хорошо танцевал. Так уж получилось, что несколько раз ему пришлось танцевать и с женой этого ст. лейтенанта. Офицер засек такое явление и приревновал к нему свою жену. Естественно, при такой ситуации он чаще стал проверять порядок в отделении вожатых служебных собак и «вскрывал» массу недостатков, виновником появления которых становился командир отделения сержант Ноздрачев. Замечания по этому поводу следовали одно за другим и зачастую несправедливо. Были просто придирки. Стали появляться даже взыскания. И не выдержал Ноздрачев. После одной из стычек с офицером ушел он в населенный пункт и там изрядно хватил спиртного. Возвращаясь на заставу в положении «зайца во хмелю», встретил в казарме злополучного старшего лейтенанта и, совершенно не контролируя свои действия, с криком: «Ах ты, гад! Сейчас я тебя прикончу» схватил из пирамиды автомат, присоединил магазин и ринулся за убегающим офицером. Успел произвести две короткие очереди, но к счастью не попал. Солдатами заставы был схвачен, автомат у него отобран, а самого его ребята связали. Инцидент на этом благополучно завершился, физически пока никто не пострадал.
Вот в таком виде данный случай дошел до нас, и я получил команду выехать на место происшествия, разобраться во всем и возбудить уголовное дело. Ноздрачёв же был препровожден на отрядную гауптвахту, где и содержался во время всего следствия.
Сложностей для меня при разбирательстве никаких не возникало. Факт содеянного был свежий, все свидетели произошедшего налицо. Возбуждаю уголовное дело по признакам одной из статей уголовного кодекса тех лет «покушение на убийство особо опасным способом». Санкция данной статьи предусматривала наказание в виде «лишения свободы до 8 лет с поражением в последующем в правах на срок до 2-х лет».
Началось следствие, к которому по приказу руководства отдела контрразведки округа подключился и мой начальник подполковник Чилингаров Г.А.
Допросы свидетелей по делу из числа военнослужащих заставы и самого подследственного труда не составляли. Все они по национальности были русскими. А вот местных жителей, у которых Ноздрачёв приобретал и употреблял спиртное, и которые по национальности были армянами, допросы проводить было положено только через переводчика. Независимо, в какой степени допрашиваемый владел русским языком. Так было предусмотрено существующим юридическим положением. Тогда еще не было оговорки, что допрашиваемый, будь то обвиняемый или свидетель, могли письменно в протоколе допроса указать о своем согласии давать показания на русском или своем родном языке.
Практически, это дело было чисто уголовным и его должна вести военная прокуратура, а не следственный орган чекистов. Об этом я и доложил своему руководству, что нашего интереса здесь нет. Мое начальство на этот счет имело свой взгляд. Оно стало требовать от меня более «вдумчиво» и более «ответственно», по их выражению, подойти к оценке происшедшего. Суметь найти политический мотив, толкнувший подследственного на совершение расследуемого деяния. Найти и на этой основе дать окраску содеянному как «террористический акт против представителя Советской власти в армии» (статья 60 УК Армянской ССР).
Копаюсь дальше, но никакой зацепки, чтобы поменять окраску уголовного дела на предлагаемую руководством округа, не нахожу. Стою на своем - данное дело нам не подследственно и его следует передать в военную прокуратуру.
В конце концов, мое препирательство с начальством завершилось тем, что меня отстранили от следствия и дело передали окружному следователю. Через пару дней приказом по округу мне был объявлен «строгий выговор», а вот за что – формулировки не помню. Меня это особенно не огорчило, хотя и было обидно, что получил я это наказание незаслуженно.

Вскоре я был переведен на оперативную работу, и со следовательской деятельностью было покончено. Видимо, руководство посчитало, что Шерлок Холмс из меня не получится. Я тем более был доволен, т.к. переселился на 1-ую погранкомендатуру в село Зангибасар.

Как потом мне стало известно, проходящий по уголовному делу Ноздрачёв все же был осужден по моим статьям. Никакого «террора» в его действиях и новый следователь не нашел. Обыкновенное уголовное преступление без всякой политической примеси: «покушение на убийство особо опасным способом».

Что же касается моего взыскания, то оно официально не отменялось, хотя, когда через несколько лет я знакомился со своим личным делом, записанным, я его не обнаружил. Не упоминалось это и ни в одной ежегодной аттестации. Поэтому, когда меня в высоких инстанциях спрашивали, я всегда твердо отвечал, что дисциплинарных и партийных взысканий не имею.

Вспомнился еще один интересный случай в бытность моей работы в Арташате.
Как я указывал выше, следственной работой я не был перегружен. Наряду с ведением розыска мне приходилось замещать убывших в отпуска оперработников. А один раз два месяца трудился оперуполномоченным по обслуживанию застав 3-й погранкомендатуры, расположенной в населенном пункте Дувалы. Оттуда оперработника перевели в другой отряд, а замену вовремя не прислали.

Кабинет оперработника располагался в саманном домишке вместе с солдатскими кухней и столовой. В нем же размещался и ветеринарный пункт комендатуры. Спал я тоже в рабочем кабинете, где стояла солдатская кровать с ватным тюфяком и набитой соломой подушкой. В кабинете кроме стола, стульев и металлической шкатулки имелась чугунная печка, в которой я сжигал свои бумаги. Труба этой печки через стенку выходила на улицу.
Как-то забежали ко мне два офицеров и сказали, что у меня из печной трубы выглядывала змея, которая потом юркнула обратно вовнутрь и теперь, видимо, находится в моей печке. Решили проверить эту версию. Один из них вышел на улицу к трубе, а мы со вторым зажгли спичку и бросили в печку, где было полно бумаги. Разгорелся огонь и вскоре с улицы послышался крик: «Порядок!» Мы выбежали и увидели, что офицер добивает палкой змею, выскочившую из печной трубы.

Во второй раз я вернулся из поездки по заставам и, войдя в кабинет, снял фуражку, положил сумку и, усевшись за столом, с наслаждением закурил. В это время мой взор упал на кровать. И…о боже, что я вижу! На моей постели, свернувшись клубком, преспокойно возлежала довольно-таки большая змеюка. Издав вопль ужаса, я пулей выскочил из кабинета и подбежавшим солдатам пояснил причину моего рекордного рывка из кабинета. Солдаты вошли в мое обиталище и, убедившись в правдоподобности мною изложенного, быстренько запутав в одеяло «Змея Горыныча», вытащили во двор, где и прикончили «нарушителя моего спокойствия».

Я и раньше видел в саманных стенках кабинета несколько норок, но думал, что это мыши проделали, т.к. через стенку столовая и кухня. Сейчас же мое мнение изменилось. Я подумал, что это «дело рук» змеюк. А когда ко мне зашел зам. коменданта по разведке, армянин по национальности, то он мой вывод подтвердил и пообещал помочь мне вывести змей через одну старушку, которая, по его словам, может своим заговором самого черта из ада вызвать.
Вскоре он привез её ко мне. Древняя была старушка. Где-то ей за 90 лет уже. Ввели мы ее в кабинет, и офицер, показывая ей на норки в стене, стал что-то объяснять на армянском языке. Она все поняла. Подошла к первой норке, расставила под ней свой фартук и что-то зашептала. Ничего не получилось. Она подошла ко второй норке и повторила свой церемониал. И вдруг видим, из норки появилась сначала голова змеи, а затем и вся она свалилась в фартук старушки. Потом она вынесла ее во двор и вытряхнула на землю, где ее солдаты и прикончили.
Таким манером она выудила еще двух змей, с которыми ребята поступили так же, как с первой. Обследовав все стены моего кабинета, старушка по-армянски объяснила капитану, что змей здесь больше нет, и никогда не будет. Я был потрясен всем увиденным и до сего времени не могу понять, какой же магической силой обладала эта женщина. Не знаю, может, ученые-специалисты и знают, в чем здесь секрет, а я нет, не знаю и никак не могу объяснить все увиденное мною собственными глазами.
Хотел я как-то отблагодарить эту старушку, но офицер-разведчик предупредил меня, что этого делать не следует. Она ничего не возьмет, и очень я ее обижу, если что-то буду предлагать. Она это делает из милосердия к людям и никаких подарков не принимает. Он сам все устроит как надо, и пусть я не беспокоюсь ни о чем. Мы отвели ее к машине, и капитан отвез ее домой.

Впоследствии вот что он мне о ней рассказал. Подобными делами она занимается с юных лет. Лечит людей заговорами от укусов змей, скорпионов, тарантулов и другой ядовитой нечисти. Причем никаких лекарств, лечебных трав при этом не применяет. Только заговоры. Еще в царское время ее посчитали за колдунью, гонение на нее устроили, к чему, кстати, подключилась и церковь. Извести ее хотели. Но народ верил ей. Ценил ее и оберегал. Прятали ее в горах и охраняли. Так ее и не могли найти царские и церковные сатрапы. Уже при советской власти, прознав ее чудодейственную силу, в деревушке, где она потом жила, построили для нее небольшую больничку. Врачей для помощи приставили, медикаментами снабдили. Здесь она и работала до ухода на пенсию. В этой деревушке она и дожила до глубокой старости, окруженная заботой и вниманием людей.

1-я погранкомендатура (село Зангибасар)

Поначалу, а вернее до 1952 года я квартиры в Зангибасаре не имел. С жильем для офицеров было тогда туговато, впрочем, и сейчас не лучше, если не хуже. Со всеми своими шмотками я разместился в своем рабочем кабинете, где стояла солдатская койка для ночного отдыха. Я был доволен и никаких поползновений на этот счет не имел. Мы, молодежь того времени, не унывали, «воздушных замков» в своей личной жизни не строили и каких-либо обид на своих руководителей не имели. Жилой дом в комендатуре строился, и нам потом с еще одним холостяком, секретарем комсомольского бюро комендатуры Сергеем Седракяном, выделили в нем одну комнатку.

Зангибасарская комендатура стала для меня поистине началом самостоятельной трудовой армейской жизни. Руководство органа заезжало ко мне не так уж и часто, ограничиваясь, в основном, дачей указаний по телефону и то общего характера.

На этой комендатуре и закончилась моя холостяцкая жизнь. Мне повезло встретиться с «девушкой моей мечты», как в одноименном кинофильме… Полюбил её, а потом и соединили свои две жизни в одну. И уже 46 лет шагаем рука об руку по планете, деля поровну и радости, и горести. Ефалия (а в быту просто Фаля) стала моим верным и надежным спутником жизни. Но это потом свершилось, в 1952 году. А пока работа, работа и работа. Зачастую без выходных дней, без поездок в городские театры, без посещений парков и домов культуры.

В офицерском коллективе комендатуры я нашел свое место быстро. Взаимопонимание было налажено. Комендантом участка был подполковник Гусев Григорий Васильевич, с которым мы быстро нашли общий язык. Понимали друг друга и все служебные вопросы решали по-деловому, всегда оставаясь довольными, друг другом. Я тогда, на первых-то порах, и не подозревал, что мы в недалеком будущем станем родственниками. Не знал я, что у него есть племянница, которая после окончания школы садоводов приедет к нему и впоследствии станет моей женой.

Наряду с выполняемой работой по должности я нес и общественную нагрузку. Как-то получилось так, что я стал организатором художественной самодеятельности комендатуры. Активно тогда народ принимал участие в этом деле, как срочнослужащие солдаты и сержанты, так и члены семей офицеров и сверхсрочников. Да и некоторые офицеры принимали участие, такие как капитан Коноваленко, солист нашего хора, Софьин Виктор Николаевич, с которым мы и сейчас, проживая оба в Ленинграде, поддерживаем дружеские связи. Мое участие в самодеятельности заключалось в том, что я составлял программы будущих концертов, готовил хор, ставил групповые танцы и пляски, исполнял сольные песни. Получалось неплохо. На отрядном смотре художественной самодеятельности из четырех коллективов, принимавших участие в этом смотре, мы заняли первое место.

«Выдающихся» эпизодов в работе на Зангибасарской комендатуре что-то не припомню. Обычная работа военного контрразведчика без «разоблачений вражеских агентов», которым, как мне казалось тогда, нечего было делать на пограничной комендатуре. Тем не менее, работы было много. Простой черновой работы. Особенно много было различной отчетной писанины. До десятка докладных приходилось писать за квартал.
….
Кончился мой кандидатский стаж пребывания в партии. Надо было думать о сборе рекомендаций для вступления в члены КПСС. Правда, трудностей я в этом вопросе не испытывал. Меня все хорошо знали, и рекомендации собрал быстро. Вскоре на партийном собрании коммунистов комендатуры был принят в члены КПСС. Документы уже ушли на партийную комиссию отряда, которая окончательно решает этот вопрос и выдает партийный билет. Но в этот период произошел один неприятный случай, который на несколько месяцев отодвинул мой прием в партию.
В один из субботних дней я возвратился из командировки очень поздно. Спать лег далеко за полночь и, будучи уставшим, проспал завтрак. Питался я в солдатской столовой. Уже в воскресенье поднялся где-то около одиннадцати часов и, пока привел себя в порядок, о завтраке не могло быть и речи, а обед еще не был готов. Решил пойти в селение Зангибасар и покушать в сельской столовой, где и появился часов в 12.00. Сел за столик в общем зале, заказал себе первое, второе и бутылку пива. Сижу в ожидании, когда мне подадут.
Следует отметить, что в этой столовой были оборудованы еще три кабины, в которых, за закрытыми дверями, в выходные, да и в другие дни, обычно любили «откушать» районное начальство и наши «господа офицеры» с употреблением спиртного.
На мою беду в этот день одну из таких кабин занимали офицеры комендатуры во главе с начальником штаба. С ним находился его заместитель капитан Коноваленко, начальник резервной заставы капитан Градобоев и ветфельдшер комендатуры капитан Пряничников. Увидев меня сидящим в зале, они подрастерялись, а затем «командировали» ко мне капитана Градобоева, чтобы пригласить меня к себе в кабину. Я отказался, но затем, уступив их настойчивости, все же зашел и, извинившись перед начальником штаба, от угощения отказался, сославшись на то, что предстоит много работы с людьми, и будет неудобно решать с человеком серьезные вопросы, когда от тебя пахнет спиртным. Откланявшись, я удалился.
В кабинет вернулся около 24:00 и стал раздеваться, чтобы лечь спать. Вдруг я услышал звуки гармошки за стеной, где размещался кабинет штабных работников. Решил посмотреть, кто это в такое позднее время наигрывает на гармонии. «Музыкантом» оказался писарь штаба сержант Филин. На мой вопрос, что это за концерт он устроил так поздно, сержант с растерянным видом спросил меня
-А разве вы, товарищ лейтенант, ничего не знаете?
Я ответил, что нет. С его слов я понял, что в 18:00 должен заступить дежурным по комендатуре капитан Коноваленко, но вовремя на смену не прибыл. Стали разбираться и оказалось, что его вдребезень пьяным принесли домой гражданские лица, где он и отсыпается. Дежурным назначили другого офицера. Меня этот рассказ нисколько не тронул. Сделав замечание сержанту, чтобы он прекратил «наигрывать панихиду», я ушел к себе в кабинет и лег спать. Утром меня пригласил к себе в кабинет подполковник Гусев Г.В., где уже находился секретарь партбюро комендатуры капитан Кулагин. Когда я вошел в кабинет, комендант, поздоровавшись со мной, спросил
-Где это вы вчера с Коноваленко так «нализались»?
Я был огорошен и стал объяснять, что к этому факту я никакого отношения не имею. Но капитан Кулагин сказал, что при разбирательстве Коноваленко указал на меня, что пил он со мной. Я, рассердившись, рассказал присутствующим, в каком обществе я вчера утром видел Коноваленко в поселковой столовой и о своих действиях на их приглашение. Затем попросил разрешения выйти и удалился из кабинета. Решил поговорить с Коноваленко сам. Вхожу в их кабинет и вижу сидящим за столом с опухшей рожей Коноваленко.
Разговор состоялся нелицеприятный, с «матюгами». Меня бесило то, что он указал на меня. Тогда вышеназванный капитан ответил мне
-Что же я, на своего начальника должен был указать? Я подумал, что ты человек здесь независимый, никому не подчиняешься, и тебе ничего не будет.
Назвав его подонком, я ушел в свой кабинет, а затем о случившемся доложил своему отрядному руководству.
Вскоре меня вызвали на партийную комиссию рассматривать мое дело о приеме в партию. В заседании принимал участие зам. начполитотдела округа полковник Николаев, который и «мутил воду». Он предложил «за участие в коллективной пьянке» в приеме в партию мне отказать. Но многие члены парткомиссии с этим были не согласны, выставляя довод, что я не участвовал в пьянке. Разгорелись дебаты. В конце концов, все решили: от приема в партию воздержаться до выяснения всех обстоятельств, с формулировкой – «за непредотвращение коллективной пьянки». Абсурд, конечно. Ну как я, молодой лейтенант, мог предотвратить коллективную пьянку, в которой участвовали майор и три капитана? Ну, да ладно. Ушел я с парткомиссии расстроенный несправедливым решением.
Впоследствии с этим делом разобрались, вся «четвёрка пьяниц» была наказана, я где-то месяца через четыре, а точнее, в декабре 1951 года, в члены КПСС был принят. Вот такой эпизод был в моей жизни. С Коноваленко, хотя он и был хорошим певцом и активным участником художественной самодеятельности, дружба у нас порвалась.
С секретарем партбюро капитаном Кулагиным, сыгравшим незавидную роль в моем деле, отношения были тоже натянутыми. Его, правда, и другие офицеры недолюбливали. Поэтому на очередных выборах состава партбюро мы его «прокатили на вороных». Перевели его потом куда-то по службе в другое место, слез расставания при этом никто не пролил. А секретарем партбюро комендатуры мы избрали моего друга Витю Софьина, который и оставался таковым до моего перевода с комендатуры в другой отряд.

Продолжая служить на прежнем месте, я не бросал своего участия в художественной самодеятельности. Увлекался и спортом, особенно игрой в волейбол. Кстати, участвуя в соревнованиях, я заработал третий спортивный разряд по волейболу и получил на этот счет соответствующий документ.

В отделе начало меняться мое руководство. Убыл в Белоруссию подполковник Чилингаров Г.А., а на его место с воздушной дивизии прибыл подполковник Манулик, с которым произошел, потом один смешной случай, о чем я напишу ниже.
Затем на должность начальника отдела в Ленинаканский погранотряд убыл бывший наш заместитель майор Оганов, место которого занял «тбилисский армянин», как мы его потом в отделе прозвали, капитан Тандоев – выпивоха и хохмарь. Менялись и оперработники. Появился в отделе Николай Бадусов, тоже холостяк, и мы с ним сдружились.
Я же по-прежнему работал в Зангибасаре. Как-то прибыл ко мне новый начальник отдела подполковник Манулик, и мы с ним поехали на 5-ю заставу.
Застава располагалась в населенном пункте, весь участок был в винограднике. Я решил угостить шефа виноградом и повел его на плантации. Благо, все сторожа были мне хорошо знакомы и по-доброму ко мне относились. Тут же ребята притащили большое ведро винограда разных сортов и стали угощать моего начальника. Последний воспринял это с удовольствием, т.к. в местах его прошлой службы виноград не произрастал. В охотку, видимо, съел больше всякой нормы, а потом еще и холодной некипяченой воды жахнул с полведра.
После вечерней работы мы улеглись спать в отведенной нам комнатке. Просыпаюсь где-то часов в пять и вижу – койка моего шефа пуста. Подумал, что он вышел по нужде. Лежу, жду его возвращения, а его все нет и нет. Прождав минут сорок, я оделся и вышел к дежурному по заставе, справиться, куда девался мой шеф. Дежурный спокойно отвечает, что подполковник уже как более 2-х часов уехал на машине. Я поинтересовался, не было ли каких звонков с отряда. Дежурный ответил отрицательно и добавил, что на участке все спокойно. Я недоумевал. Что же случилось? Спать уже не ложился. Дождавшись 9 часов утра, стал звонить в отряд своим ребятам, чтобы узнать, где шеф. Ребята тоже в недоумении. Говорят, он же к тебе уехал. Через некоторое время решил позвонить ему на квартиру. Звоню. Трубку через некоторое время взял он сам и болезненным тоном промолвил
-Да, я слушаю…
Я представился и поинтересовался причиной его уезда с участка. Вот тут он и понес меня, что я вроде бы чуть ли не намеренно обкормил его виноградом. Я стал говорить, что не знал о возможных последствиях такого угощения. Он перебил меня и своим скрипучим голосом заявил
-…не знал, не знал! Знать был должен! Я вот сейчас по твоей милости с горшка не слазию…, - и положил трубку.
Я понял, что чрезмерная норма употребления винограда, сдобренная значительной порцией сырой воды, сыграла с моим шефом злую шутку. В общем, больше после этого он ко мне не приезжал, чему я был очень рад. Вот таким смешным эпизодом закончилась моя первая встреча с шефом, мое первое и последнее его угощение «дарами природы».
….
17 июля 1952 года мы с Фалиной расписались в райзагсе…. Началась семейная жизнь. Правда, дома я, как и до женитьбы, бывал мало. В понедельник, как правило, уезжал на заставы и в комендатуре появлялся после обеда в субботу. И так каждую неделю, из месяца в месяц. В комендатуре тоже была работа, и в квартиру я приходил только спать. Следует отметить, что завтракал, обедал и ужинал я теперь не в солдатской столовой, а у себя дома, как заправский семьянин.
Жили мы безбедно, хотя и без шика. Давали нам паек, ну и подкупали продуктов, если не хватало. Благо с продуктами было не так уж и тяжело, да и цены на них не такие бешенные, как сейчас, в «эпоху демократической перестройки». Деньги у нас немного водились. Оклад у меня был 1200 рублей плюс 500 рублей за звание лейтенанта. Из этой суммы удерживали за государственный заем где-то рублей 100-120 и, кроме того, платил партвзносы. В общем, на руках оставалось где-то 1500 рублей (по нынешним временам это 150 рублей). Хватало все-таки нам. Я повторяю, цены на продукты, как в магазинах, так и на базаре не были такими как сейчас. Да и надо отметить, что практически ежегодно в стране происходило снижение цен на продукты и товары первой необходимости для населения. После войны, особенно после денежной реформы 1947 года, делалось это регулярно. И вопли нынешних «демократов» о развале экономики в период «сталинщины» не имеют под собой никакой основы и направлены на обман народа, наглый обман дорвавшихся до власти реставраторов капитализма в нашей стране.

В январе 1953 года я получил очередное воинское звание – старший лейтенант. Еще сотня рублей прибавилась в нашем семейном бюджете.

В конце февраля – начале марта страну облетела весть о серьезной болезни Сталина. Я, видимо, выражу общее мнение, что тогда эта весть расстроила народ наш. Все мы по утрам включали радиоприемники и в первую очередь спешили услышать сводку о состоянии здоровья Сталина.
К этому прибавилась и наша семейная тревога. Дело в том, что меня по неизвестной причине на 5 марта вызывали в отдел округа в Тбилиси. Никто мне не разъяснил причину вызова, и мы с женой подумали, что и меня, как и подполковника Гусева Г.В., видимо, хотят направить за границу (Григорий Васильевич Гусев в июне 1952 года по линии погранвойск был направлен советником в ГДР. Офицеров за границу направляли без семьи. Прим. БСН).
Я тогда вгорячах принял решение категорически отказаться от поездки за кордон, вплоть до увольнения из армии. Вот с таким решением я и отправился в Тбилиси. Поезд в столицу Грузии прибыл утром 5 марта. Еще из окон вагона мы увидели привокзальную площадь всю в траурных флагах и услышали печальную весть о кончине И.В. Сталина.
Добираясь до места расположения отдела округа, я собственными глазами видел запруженные до отказа плачущими людьми улицы, слышал этот плач, и сердце сжимала горечь утраты. Решение было принято – ни от чего не отказываться, что бы мне ни предложили на переговорах. В такой тогда тяжелый для страны день я, как коммунист, не имел права поступить иначе. Мне не позволяла сделать это моя партийная и просто человеческая совесть. С таким твердым решением я и прибыл в вызвавший меня на беседу орган.
В отделе кадров меня в первую очередь спросили, слышал ли я о печальном известии. Я ответил, что слышал, и стоял, понурив голову. Кадровики тоже не торопились и с озабоченными лицами смотрели в окна на толпы плачущего народа, двигавшиеся по проспекту Руставели.
После вот такой затянувшейся паузы мне предложили перевод в Ленкоранский погранотряд оперуполномоченным на горную комендатуру. Возражений с моей стороны не последовало, и мне было предложено возвратиться домой, на Зангибасарскую комендатуру, и ждать приказа на перемещение. Для меня это было радостным событием. Не за границу же направляют, а перемещение внутри страны. Хотя участок будущей службы и тяжелый, высокогорный, но у себя дома. Значит, поедем вместе с моей дорогой женой, а с ней, как говорится, и «сам чёрт не страшен». Моим новым назначением была весьма довольна и Фаля – не разлучаемся же, вместе будем.
Стали ждать приказа и понемногу собираться. Собственно, нам и собирать-то из вещей особенно нечего было. Как потом оказалось, груз наш составил два чемодана, которые мы брали с собой, и багажом был отправлен один ящик, с книгами, вываркой, домоткаными половыми дорожками, одним тяжелым утюгом и керогазом. Вот и все наше богатство. Мебели у нас никакой не было (пользовались казенной), холодильника, стиральной машины, пылесоса и прочее, и прочее тоже не имели.
Через несколько дней был получен приказ и я, быстренько сдав свое «хозяйство», в основном различного рода документацию, мы тронулись к новому месту службы.

[Геннадий 46]

Сообщение от Беляев Сергей Николаевич

В этом Арташатском погранотряде я и проработал до марта месяца 1953 года.

Сергей, добрый день!
С большим интересом прочитал воспоминания Вашего отца и разместил ссылку на них у нас в отряде. Не могли бы Вы уточнить один момент: по географии и названиям населенных пунктов всё сходится, но Арташатский погранотряд был сформирован только 25 июня 1955 года приказом МВД СССР, в нем не было и нет комендатур. До 1955-го года это был участок Октемберянского отряда. Или эти воспоминания, так сказать, адаптированы под современные реалии, чтобы было понятно, о чем речь? Мы в своем отряде пытаемся собирать историю, свидетели и участники с середины 60-х годов присутствуют, а вот о самом начальном этапе информации мало

[Беляев Сергей Николаевич]

Геннадий добрый день! Спасибо за Ваш интерес к этой теме воспоминаний моего отца. Я сейчас за пределами страны, но когда вернусь по Вашему вопросу переговорю с другом отца.

[pogran70]

Сообщение от Беляев Сергей Николаевич

Геннадий добрый день! Спасибо за Ваш интерес к этой теме воспоминаний моего отца. Я сейчас за пределами страны, но когда вернусь по Вашему вопросу переговорю с другом отца.

Сергей, у меня тоже могут быть вопросы по тому отряду. Друг отца сам служил в том отряде или где и в какой должности? В какие годы он служил?
Спасибо.

[Беляев Сергей Николаевич]

Период службы отца в этом отряде с 1949 по 1953 гг. Друг отца тоже служил там видимо в это время, я уточню у него.

[hor117]

Интересное продолжение. Легко читается, добротно изложено. Как говорится, картины событий динамично возникают перед глазами. Замечательно то,что по СУТИ - хоть начало 50-х, хоть начало 80-х, хоть и позднее - мало что изменилось. Я имею в виду проблемы внутри офицерских коллективах, какие-то "подлянки", отношения с начальством, в т.ч. и конфузы и пр. Надеюсь, что продолжение еще последует ?

[Petrovich-svp]

С интересом прочитал воспоминания Вашего отца.
Очень интересный получился рассказ.

[Беляев Сергей Николаевич]

Спасибо за интерес к воспоминаниям отца. Все вопросы я задам другу отца и обязательно сообщу об полученных ответах.

[Беляев Сергей Николаевич]

Сегодня переговорил с другом отца - Софьиным Виктором Николаевичем, поздравлял с 91-летием и задал интересующие вопросы. Вот, что он мне рассказал.
В 1949 году после окончания Харьковского училища он был направлен в Армянский пограничный округ. Прибыл в г. Ереван где получил назначение в ПО (номера он его не помнит), который располагался в г. Арташат. В отряде его назначили на должность зам. начальника 2 пз где он и прослужил около трех лет. Затем его перевели в 1ПК (Зангибасар). Получается, что в Арташате в указанный в воспоминаниях отца период был пограничный отряд, на базе которого в 1955 году видимо и образовали Арташатский пограничный отряд. Если В.Н. что-то ещё припомнит сообщу дополнительно.

[pogran70]

Сообщение от Беляев Сергей Николаевич

Сегодня переговорил с другом отца

Поскольку Виктор Николаевич служил на ПФ отряда и ничего не может рассказать про участки ЛФ отряда,то у меня вопросов не имеется. Желаю долгих лет ветерану.