Махачкалинское пограничное

[Беляев Сергей Николаевич]

Мой отец – Беляев Николай Тихонович на протяжении 45 лет своей жизни был связан с Границей, с Пограничными войсками СССР. В 1949 году он окончил Махачкалинское пограничное училище. О своей службе отец оставил воспоминания. В год столетнего юбилея погранвойск хочу поделиться рассказом отца о далеких послевоенных сороковых, ведь на широких просторах интернета о Махачкалинском пограничном училище практически ничего нет, и это не совсем справедливо. Из стен училища вышла замечательная плеяда офицеров-пограничников, которые внесли свой вклад в дело обеспечения безопасности рубежей нашей Родины. Рассказ привожу с незначительными сокращениями. Итак …

Махачкалинское пограничное
(1946-1949)

Н.Т. Беляев

Где-то в июне или в июле 1946 года был объявлен набор в Ленинградское пограничное училище. Желающих оказалось трое: я, Иван Карпов и еще один курсант (Окружной школы сержантского состава г. Пружаны, Белорусская ССР, прим. БСН), фамилии которого я не помню. Карпов был, как и я, в минометной заставе, а тот третий – с пехотной заставы, и я его не знал. Помню только, что он был по национальности, кажется, аварец с Дагестана. Меня в первую очередь толкнуло на согласие поехать в училище его название – Ленинградское. Ленинград, хотя я к тому времени ни разу там не бывал, был городом моей мечты… Это и только это толкнуло меня безоговорочно дать согласие на поступление в Ленинградское училище. Других причин не было, и иных целей я не преследовал. Не знал я тогда, что моя мечта учиться в Ленинграде так и останется мечтой. Училище тогда, когда мы спешили к нему поездами, пересаживаясь с одного на другой, уже само было размещено на поездных платформах, ожидая своего часа отправления к новому месту дислокации, в город Махачкала Дагестанской АССР. Мы, как говорится, прибыли в Петергоф «за пять минут до отхода поезда». Очень огорчился я таким поворотом дела. Но на попятную идти не стал. Решил учиться на офицера и связать свою судьбу с армией, посвятить ей свою жизнь.

Скрытый текст

Тем более, что дома у меня, как такового, не было, родителей тоже, специальности гражданской никакой и возвращаться «на гражданку» после окончания срока службы в армии просто не имело никакого смысла.

Город Махачкала, бывший порт Петровск на Каспии. Переименован он был уже потом, через несколько лет после революции и гражданской войны в честь Дагестанского революционера, социалиста, а затем и большевика Махача Дахадаева. Слово «кала» в переводе на русский язык означает крепость. Столица Дагестанской АССР сравнительно небольшой городок с разноязычным населением. По тем временам являлся средним портом на Каспийском море. Дома каменные, но не высокие. Как мне помнится, выше пяти этажей зданий в городе не было. Имелись в столице республики и театры, музеи, высшие и среднеспециальные учебные заведения, кинотеатры, заводские клубы, парки, ну и, конечно же, морской пляж. В общем, мест для проведения хорошего воскресного отдыха было предостаточно.
А какая природа богатая. Все горы покрыты лесами. Благодаря теплому жаркому климату в долинах гор и на равнинной местности произрастали цитрусовые, обильно снабжая население своими плодами. Сколько за три училищных года мы облазили ущелий, гор, перебродили бурных горных речушек? И это не составляло нам какого-то большого труда. С охотой мы всегда туда выходили и возвращались довольными. Конечно, без пота, причем иногда достаточно обильного, не обходилось. А как же иначе. Ведь мы были курсантами военного училища…
Местное население к нам относилось с большим уважением. Вот тогда, по моему мнению, была настоящая дружба народов, именно настоящая, а не показная… Да и само училище наше было многонациональным по составу. Были курсанты и из местных национальностей – кумыки и аварцы. И все жили дружно, сплоченно.

К занятиям приступили не сразу. Нам было предоставлено помещение, а вернее несколько трехэтажных каменных зданий, ранее занимаемых артиллерийской бригадой, которая к нашему прибытию уже в полном составе передислоцировалась в город Буйнакск. Естественно, началась раскладка, кого и чего, как и где разместить. Определили спальные помещения для трех дивизионов курсантов и одного дивизиона солдат, исполняющих функции хозяйственной команды. Помещения для учебных классов и лабораторий. Комнаты для штаба, политотдела, библиотеки, кухни и столовой. В одном из зданий два этажа полностью заняли клуб с большим кинозалом и спортивный зал для занятий в зимнее время и проведения спортивных соревнований. Одно здание было полностью выделено для квартир семей офицерского состава и сверхсрочнослужащих. Большой по площади двор училища был полностью обнесен каменным забором с металлическими прутьями-решетками. Два больших каменных орудийных ангара бывших артиллеристов приспособили под конюшни. Коней у нас было много и строевых, и обозных. В училище одной их дисциплин преподавалась кавалерийская подготовка. Офицер-пограничник должен был уверенно держаться в седле, и умело пользоваться конем, будучи на заставе, т.к. никакого автотранспорта в подразделениях границы тогда не было. Кстати, в училище потом в программу кавподготовки входили и практически нами отрабатывались приемы рубки лозы, кавалерийские атаки, форсирование водных преград и многое другое, связанное с «красной кавалерией» времен гражданской войны. Видимо, Великая Отечественная война Советского Союза с немецким фашизмом так ничему и не научила высших военных руководителей страны того времени. Конечно, офицер-пограничник на заставе должен уметь владеть конем, без него там действительно не обойтись, особенно в горно-лесистой местности. Но кавалерийские атаки с саблями наголо, лобовые или фланговые удары с криками «Ура-а-а!». Это было уже лишнее. Тратили учебное время впустую на то, что в жизни уже отжило и кануло в вечность. Для меня лично такие занятия были не обременительными. С детства в деревне привык к лошадям и в седле чувствовал себя уверенно.

В общем, мы благоустраивались на новом месте. Пилили, строгали, красили, белили и т.д. К октябрю все было готово, и мы приступили к занятиям. Но прозанимались недолго, т.к. поступил приказ из Москвы училищу всем составом убыть в оперативную командировку в Литву, для обеспечения безопасности предстоящих в феврале 1947 года выборов в Верховные Советы союзных республик.

Мы догадывались, и так оно стало на самом деле, что едем мы не для обеспечения выборов, а вернее не только для этого. На дворе был октябрь 1946 года, и до выборов было более 4-х с половиной месяцев. Предстояла предварительная борьба с антисоветско-националистическими бандформированиями. Борьба, вооруженная с так называемыми в Прибалтике «лесными братьями», большая часть из которых, как потом выяснилось, во время прошедшей войны состояла на службе у Гитлера. Многие служили в СС-ских войсках или являлись полицаями и принимали активное участие в карательных экспедициях против партизан, действовавших в то время на территориях республик Прибалтики, Западной Украины и Западной Белоруссии. Вот с этими «лесными братьями» нам и предстояло иметь дело, встретиться и поговорить «языком автоматно-пулеметных очередей и взрывов гранат».

Наш 1-ый дивизион в полном составе был дислоцирован в г. Паневежисе. Разместили нас на окраине города в клубе сахарного завода. Правда, появлялись мы там редко, на один, от силы на три дня, и опять в леса: проческа, засады, заслоны, а, в общем-то, поиск, обнаружение и, в конечном счете, уничтожение бандгрупп различной численности. Действовали мы во взаимодействии с оперативными войсками, которые вели эту «работу» еще до нашего прибытия в Литву и продолжали ее после возвращения училища в Махачкалу. Мы им были даны как подкрепление на период предвыборной кампании и на время ее проведения. Боевых стычек и других интересных моментов было предостаточно.

Во время одной из первых прочесок лесного массива, а начали мы его где-то часа в четыре утра, произошел такой случай. Часов в 12 дня до чертиков уставшие мы, наконец, получили переданную по цепи команду «Движение прекратить, часовой отдых, подкрепиться». Сняв со спины вещевые мешки и подоставав из них кое-какую снедь, стали перекусывать. При этом каждый оставался на своем месте. Цепь не нарушали и в кучки не собирались. Оружие держали при себе. Через некоторое время лежавший правее меня в 3-5 метрах курсант Исмагилов обратился ко мне
-Товарищ сержант! Я вот смотрю на вершину вон той высокой сосны и никак не пойму, то ли облако так низко опустилось на сосну, то ли верхушка её дымиться.
Исмагилов слыл у нас немного фантазером, и я сначала не придал значения его словам. Но потом все же повернул голову в ту сторону, куда он показывал рукой. На сей раз вижу – это не фантазия, вершина сосны действительно вроде бы дымилась. Небо было совершенно чистое, ясно-голубое, и облачку здесь неоткуда было взяться. Смотрим уже всем отделением вверх и приходим к общему выводу – это не облако, а дым. Но ни внизу на земле, ни по стволу дерева огня не было видно.
Стали вокруг сосны обследовать местность. Заключение было одно – внутри ствола дымоход. Я по цепи доложил о находке командованию и к нам вскоре прибыли три офицера с группой курсантов. Тщательным осмотром местности вскоре обнаружили тщательно замаскированный люк, а вернее лаз в бункер, бандитский схрон. Остальное оставалось, как говорится, делом техники. За кольцо люка привязали длинную веревку и приготовили оружие.
Идея была такова: натянув веревку, поднять крышку люка и дать команду находившимся в бункере бандитам сдаться, выбросить наверх оружие, а затем подняться самим. При первом открывании люка из-под земли раздались длинные автоматные очереди, и наш офицер не успел даже произнести ни одного слова. Крышку люка опустили. Такая картина повторялась трижды.
На четвертый раз офицер все же громко произнес заготовленную фразу сначала на русском языке, а затем через переводчика на литовском. И опять бандиты ответили яростным огнем автоматов. Еще дважды повторялась такая сцена – результат прежний. Тогда решили не тратить время попусту.
Подготовили три связки гранат ф-1 и после открытия люка, несмотря на бешеную стрельбу бандитов, все три связки гранат бросили в бункер. Прогремело три громких взрыва, и настала тишина. От крышки люка, конечно, ничего не осталось, и из отверстия повалил густой дым. Почва кое-где осела после взрывов. Подождали еще некоторое время. Клубы дыма постепенно редели. Вновь дважды повторили команду выходить и сдаваться. Ни звука. Ни стрельбы, ни человеческих голосов. Мертвая тишина. Короче говоря, когда спустились в бункер, вместо бандитов обнаружили три разорванных на части трупа.
Схрон был большим. Состоял, если так можно сказать, из трех комнат да еще одно помещение оборудовано под склад оружия, боеприпасов и продовольствия. Спальное помещение – двухъярусные нары. Небольшая комната в виде кухни и столовой вместе. Маленькая плита и две металлические печки-буржуйки были соединены одним дымоходом, выведенным через ствол большой старой сосны, дым над вершиной которой и помог нам обнаружить бандитский бункер, на «крыше» которого мы так удобно разместились отдохнуть и перекусить. Три убитых бандита – это, конечно, не вся банда. Её в бункере не было. На задание отправились «лесные братья», а эти трое остались просто охранять бункер и решать другие хозяйственные вопросы.
Наше командование связалось по рации с руководством одной из оперативных частей и проинформировало их о вышеизложенном. По прибытию представителей оперативных подразделений всё из обнаруженного в схроне нами было передано им честь честью, а мы стали продолжать проческу дальше. А оперативники в районе размещения бункера организовали засаду. Но как потом мне стало известно, положительных результатов это мероприятие не принесло. Банда к бункеру не вернулась. Можно предположить, что во время перестрелки бандитов и взрывов трех связок гранат, банда, возможно, находилась на небольшом удалении и все это слышала или где-то были оставлены их наблюдатели, которые, не обнаруженные нами, скрылись и доложили потом руководителю банды об уничтожении бункера и оставленной там засаде.
Из наших товарищей никто не пострадал. Дальнейшая наша проческа закончилась безуспешно, и мы возвратились на свою базу передохнуть.

…другой случай. Долгое время мы гонялись за одной бандой. Настигали ее, окружали и практически уничтожали. Но руководитель банды непонятно, каким образом, исчезал, казалось бы, из совершенно безнадежной ситуации. Скрывался, сколачивал новую банду, и вновь мы охотились на него. Настигали, опять, кажется, уничтожали, но он, как оборотень, через некоторое время появлялся опять в другом месте во главе другой, сколоченной им же, банды.
Помню, долго готовилась очередная операция. Были подключены к нам оперативные подразделения, придано двое или трое местных чекистов. Место нахождения банды было установлено точно. Четко разработан план ее окружения. Все лесные тропы были перекрыты снайперами и одиночками наблюдателями.
И вот в одну из ночей операция началась. Все шло по плану. Банду застали врасплох. Отчаянно защищались окруженные. Никто из них не хотел сдаваться. Уничтожены были все – 21 человек. С нашей стороны один из оперативных войск был убит и трое раненных. Курсанты училища никто не пострадал.
Трупы бандитов сложили на сани и вывезли в ближайшее небольшое селение, где временно дислоцировался штаб нашего дивизиона. Через оперативников выяснили, что в одном их населенных пунктов живет мать главаря банды. Решили её привезти, чтобы она среди убитых опознала своего сына, так как никто из оперативников в лицо его не знал. Так и поступили. К ее приезду все трупы разложили во дворе рядами лицом вверх. Привезли мамашу. Объяснили ей, что от нее требуется. Женщина была относительно не старая, лет 50-55. держалась она в такой вот ситуации довольно-таки спокойно. Мне поручили вместе с ней пройтись по рядам убитых и внимательно следить за выражением ее лица. Все остальные стояли в стороне на значительном расстоянии, чтобы не мешать нам.
Женщина идет среди трупов, смотрит на их лица и никаких волнений. Ни на одном она долго не сосредотачивала своего взгляда, ни один мускул на лице не дрогнул. Всех обошли, и через переводчика спокойно заявила, что сына ее здесь нет. Отвезли ее домой, а наши отцы-командиры схватились за головы, беспрестанно повторяя: «Вот гад, опять ушел, или его в момент операции не было в банде». Чекисты, правда, возражали и говорили, что данные у них точные – главарь был с бандой. Вывод один – опять ушел, и надо готовить новую операцию по установлению его местонахождения и взятия живым или мертвым. Решили трупы пока сложить в сарай, стоящий над обрывом большого оврага, густо заросшего лозняком и другими деревьями. Вырыть яму и на другой день всех убитых захоронить в ней. Так и поступили.
Сарай, конечно, специально не охранялся. Нужды не было стеречь трупы. Двое часовых целую ночь охраняли два дома, стоящих практически рядом с сараем, в которых размещался наш штаб, и отдыхали мы.
Яму вырыли в этот же день, а на другой день стали стаскивать в нее трупы бандитов. И тут выяснилось, что одного трупа не хватает. Вчера было их 21, а сегодня только 20. Кинулись в сарай и обнаружили подкоп со стороны оврага, а затем и следы, уходящие в лес. Стало ясно, что один труп кем-то и по непонятной причине был похищен. Впоследствии было выяснено, что похищен был труп главаря банды. Мать опознала его среди убитых и за большие деньги и старинные фамильные ценности наняла людей, чтобы они выкрали труп сына, которого она и похоронила потом вблизи своего дома. Никто ее за это, естественно, преследовать и тем более наказывать не стал. Все были довольны тем, что главарь банды уничтожен, и в этом районе наступит, наконец, относительное спокойствие.
Вспоминая этот случай, меня и сейчас поражает он своим драматизмом и невероятной выдержкой этой женщины-литовки. Ну, скажите мне, какая мать смогла бы так спокойно вести себя, увидев труп своего сына? Я допускаю, если бы такой эксперимент опознания проводили среди живых, взятых в плен. Тогда еще можно было бы понять, что в целях сохранения жизни своему сыну она взяла свои нервы в железный кулак и вот так повести себя. Но это же были трупы. Зачем же весь этот спектакль с ее стороны? Видимо, ее поступками руководила величайшая ненависть к нам, «оккупантам», как некоторые литовцы нас тогда называли. К нам, русским, была такая ненависть. К немецким фашистам, действительно оккупировавшим их страну, эта категория литовцев так не относилась, они встречали их с хлебом и солью, всячески помогали им в войне с советскими солдатами-освободителями. Вот такие были люди, вот так платили они нам за их же освобождение от фашистского рабства. Наши люди проливали свою кровь, отдавали свою жизнь за свободу трудового народа Литвы, а находились лица, которые платили черной неблагодарностью. Конечно, далеко не весь литовский народ так поступал. Многие помогали нам в борьбе с бандитизмом. Правда, часть людей и не помогала, придерживалась нейтралитета. Но это были запуганные люди, они боялись мщения своих «лесных братьев». А факты мщения были. Об одном из таких случаев, даже о двух, я расскажу ниже.

Проводя одну из операций, мы где-то часа в два ночи достигли одного хутора, затерянного в густом сосновом лесу. В доме, куда мы подошли и решили передохнуть, проживала одна семья. Вернее даже не семья, а женщина с тремя малолетними детьми. Мужчин в доме не было.
На нашу просьбу разрешить передохнуть у ней в доме, она на достаточно сносном русском языке попросила нас не останавливаться у ней. Чувствовалась ее растерянность и скрытая боязнь чего-то. Потом она объяснила, что ей не жалко ничего в домке для нас, но она боится. Боится не нас, а мщения «лесных братьев» за то, что предоставила нам дом для отдыха. Мы, как могли, успокоили ее, пояснив, что долго мы не задержимся и через 1,5-2 часа покинем ее «гостеприимный» дом.
Так мы, собственно, и поступили. Перекусив и перекурив, через пару часов мы цепью двинулись дальше. Пройдя по лесу с километр, мы увидели позади себя возникшее зарево, что-то горело. Командование отрядило группу курсантов во главе с офицером, я тоже входил в эту группу, на выяснение. Ускоренным шагом мы двинулись к недавно покинутому хутору, в районе которого по нашему определению возник пожар. Прибыв на место происшествия, мы увидели, что горели постройки и дом той самой хозяйки, которая «приютила» нас на короткое время. В стороне стояла окруженная детьми наша хозяйка и горько плакала.
Спасти дом от огня практически уже было невозможно. Нам удалось кое-как погасить огонь в одной из построек и кое-что вытащить из вещей. Женщина эта, плача, нам объяснила, что вскоре после нашего ухода явились «лесные братья» и, обвинив ее в помощи «советским оккупантам», совершили поджог её строений. Все её объяснения, что она не пускала нас в дом и что мы заняли помещения силой, к положительным результатам не привели. Мщение, а я бы сказал, неслыханное злодеяние, было совершено. Такая месть была своеобразным назиданием другим, если кто из местных жителей позволит в какой-либо форме оказать нам содействие или помощь.

Нас всех очень строго предупредили о том, чтобы мы хорошо относились к местным жителям. Ни в коем случае не допускать грубостей в обращении, не злословить, не поддаваться ни на какие провокации со стороны отдельных лиц из числа местного населения. Ну, а мародерство это вообще было немыслимым явлением. Мы понимали все это, ибо своими глазами видели, что творилось вокруг нас в республике, где советская власть практически делала только свои первые шаги, а национализм был зловещим. Прибалтийские республики ведь только в 1940 году стали называться советскими, а уже в 1941 году их оккупировали гитлеровские войска. Ну, и после войны время прошло чуть больше года. Поэтому нам и понятны были наставления наших командиров о взаимоотношениях с местным населением. Но один оскорбительный для нас всех случай все же произошел. И совершил его курсант нашей группы по фамилии Беспалов во время кратковременного ночного отдыха в одном из домов населенного пункта Упита.
Как обычно, остановились мы в этом домике где-то часа в 3-4 ночи. Задержались-то мы там недолго, всего 1,5-2 часа. И вот была подана команда - выходить строиться. Причем построили нас не в походную колонну, а шеренгами, и группа офицеров со старшиной дивизиона стали прохаживаться между нами, каждого внимательно осматривали и прощупывали наши вещмешки. Мы были в недоумении. Такой процедуры никогда не проводилось. Наконец, слышим, как наш старшина громко сказал: «Нашёл». Все посмотрели в его сторону.
Старшина стоял около Беспалова и показывал всем приличный кусок колбасы. Оказывается, он его обнаружил за широкими голенищами кирзовых сапог Беспалова. Командир дивизиона майор Оболенский быстро подошел к Беспалову и, строго посмотрев ему в лицо, дал такую оплеуху, от которой Беспалов чуть не свалился на землю. Затем нам объявили, что эту колбасу Беспалов украл у хозяйки дома, где мы останавливались, и она пожаловалась комдиву, сказав при этом, что лицо курсанта она в темноте не разглядела.
Все мы были возмущены проступком нашего курсанта. Он у нас вообще-то не в почете был. Ни с кем не дружил, трудиться не любил, в занятиях рвения не проявлял, но в отношении покушать – только поспевай, подавай, да и урвать, что повкуснее и побольше у него было запросто. Мог и товарищескую пайку уложить в свой живот, нисколько не задумываясь о том, что оставляет сослуживца голодным. У нас у всех тоже чесались руки дать ему хорошую трепку. Но мы сдержались, да и время подпирало – надо продолжать проческу дальше. Колбасу, конечно, офицер (или старшина, не помню уже) возвратили хозяйке. Извинились перед ней, сказав, что курсант, совершивший этот проступок, будет строго наказан или пойдет под суд военного трибунала. Женщина очень расстроилась и стала просить не судить его и что она его прощает и сейчас переживает, что затеяла эту бучу. У нее даже слезы на глазах появились.
Следует сказать, что Беспалов затем был отчислен из училища, и дальнейшая его судьба мне неизвестна.

Интересен сам по себе был наш командир дивизиона на первом курсе майор Оболенский Дмитрий. Он был очень строг к курсантам, безмерно требователен, не всегда владел собой, допускал нарушения офицерской этики. Не деспот, конечно, в прямом смысле этого слова, но отдельные «завихрения» в его поступках просматривались.
Курсанты между собой величали его Митей. Часто можно было слышать возглас какого-нибудь курсанта: «Тихо, братцы, Митя идет!» и все смолкали. В нашем же училище учился и его сын. Вспоминается такой случай, это уже в Махачкале, когда вернулись из оперативной командировки. Вышли мы на построение то ли в столовую, то ли на занятия, сейчас не помню. Собирались во дворе, шутили, смеялись и понемногу баловались. Вдруг крик курсанта: «Хлопцы, тихо, Митя идет!». Мы попритихли и стали строиться. Майор подошел к нам и спросил
-Кто кричал Митя?
Молчание. Он еще раз повторил эту фразу и опять молчание. Тогда, увидев своего сына-курсанта, обратился к нему
-Сын, кто кричал Митя?»
Но и сын молчит.
-Пять суток гауптвахты, курсант Оболенский, и выйдите из строя.
И что вы думаете, ведь посадил сына на гауптвахту. Потом мы уже слышали разговор офицеров между собой, что жена майора спрашивает, что, мол, что-то сын давно не забегает домой, не услали ли его куда. Майор Оболенский, наворачивая борщ, приготовленный женой, спокойно ей отвечает
-А он на гауптвахте сидит.
Та удивилась, за что же его наказали и кто. Муж спокойненько ответил
-Наказали за дело, и посадил его я.
Шум, гам, конечно, в семье поднялся, но потом все утряслось. Видимо, она хорошо знала характер своего мужа и не собиралась зря тратить время и нервы на его переделку.
После первого курса майор Оболенский был переведен в Казань. Там то ли создавалось, то ли уже функционировало какое-то училище МВД, где оказалось вакантное место. Вот его из погранучилища и перевели, а сын остался продолжать учебу в нашем училище.

Но вернемся к нашим делам в Литве. Командировка продолжалась, и наши скитания по лесным чащобам в поисках банд тоже. Было как-то в одно время примерно недельное затишье, и мы все это время находились в Паневежисе. В город нас не пускали, все время пребывали в клубе сахарного завода. Дважды за это время по просьбе администрации завода помогали разгружать прибывавшие железнодорожные составы со свеклой. За это наши котелки наполнялись сладкой патокой, а командиры получали чистенький сахар, который потом был вывезен своим семьям в Махачкалу. В это время и родилась у нас с Толиком Лидским, курсантом нашего отделения, мысль сочинить «Поэму о Литве». Это была, вернее, шутливая песенка на мотив: «…а ну-ка песню нам пропой, веселый ветер…». В свою затею мы никого не посвящали, делали это до поры до времени в величайшей тайне. Фиксировали отдельные, интересные на наш взгляд, моменты из нашей жизни и рифмовали их. И так до конца нашей командировки, пока не сели в железнодорожные вагоны для отправки в Махачкалу. Увидел, например, Толик в бане, как курсант Долгирев Василий стирал свои и курсового офицера кальсоны, а затем ему почему-то было присвоено звание «мл. сержанта» - раз и куплетик готов. Замечали все, как курсант Акимов Юра, с которым мы и сейчас дружим и переписываемся регулярно, гордо вышагивал за капитаном Балябиным, являясь как бы его ординарцем, - и на этот счет был сочинен куплет. Или, был у нас такой курсант во взводе – Юрий Задирако. Пописывал он стишки, небольшие статьи и рассказики про курсантскую жизнь, и отдельные из них даже печатались в нашей училищной газете. Вот за это его курсанты и прозвали кто «взводным поэтом», кто «взводным литератором». Но вот с этой положительной чертой характера в нем уживалась неряшливость, расхлябанность и несобранность. Даже умываться иногда ленился. Обмундирование на нем всегда было в грязных пятнах, не глаженное. Сапоги и те приходилось его заставлять чистить. Ну, а в Литве, практически в боевой обстановке, он совсем опустился. Одним словом, неряха парень.
Как-то, находясь на кратковременном отдыхе в Паневежисе, в своем клубе ребята мне, как помкомвзвода, докладывают, что Задирако не поднимается на физзарядку и что по нему ползают вши. Рассердился я и приказал
-Хлопцы, берите его за руки и за ноги и тащите во двор. Поваляйте его хорошенько в снегу.
Ребята с энтузиазмом и смехом «безоговорочно выполнили мое приказание». Начальство, правда, потом узнало об этом эпизоде, но выслушав меня и поняв причину нашего поступка, командир дивизиона майор Оболенский, улыбнувшись, промолвил:
-Я ничего не видел и ничего об этом не слышал. Понял?
Я ответил, что понял, и удалился во взвод. И этот моментик нашел затем отражение в нашей песенке.
В общем, шло время, и росла наша «поэма». Длинная песенка получилась, но в памяти моей сохранились только некоторые ее моменты. Текст у меня был полный, но, к сожалению, как и многие другие документы тех лет, были утрачены. Вот небольшая часть тех куплетов, которые помню, и по сей день.

Мы споем вам про чащи лесные,
Про бандитский запутанный след.
Про поиски ночные, про хутора лесные,
Где ждал горячий нас обед!

Мы расскажем про случай в Упите,
Где Беспалов стянул колбасу,
Майором был он битый, но все уже забыто,
Хоть «пара лет» висела на носу.

Засекли мы, как Долгирев Вася
Курсовому кальсоны стирал.
Стирал их долго, с жаром, как видите – не даром,
И Вася наш сержантом стал!

Вспоминаем, как братец Акимов
За Балябиным гордо шагал.
Но проку было мало, он нюхал только сало,
Которое Балябин жрал!

Мы споем вам, как Юру-поэта
На мороз выгоняли взашей.
Завел наш «литератор» в рубашке инкубатор –
Породистых и злющих вшей!

Вот в таком, сатирически-веселом, тоне и была вся песенка. Мы с Толиком были горды своим «изобретением» и с энтузиазмом распевали ее в вагоне в два голоса перед своими сослуживцами, продвигаясь в Махачкалу. Не знали мы тогда, что слова ее «достигнут ушей» тех офицеров, фамилии которых или занимаемые ими должности упоминались в тексте. Прибыв на постоянное место дислокации училища, мы с Лидским вскоре были приглашены в политотдел, начальник которого, строго посмотрев на нас, попросил спеть несколько куплетов из нашего сочинения. Здесь же присутствовали и те офицеры, фамилии которых упоминаются в песне. Подрастерялись мы, но затем, переглянувшись между собой и собравшись с духом, невесело запели, опуская, конечно, «каверзные» куплеты. Когда мы замолчали, присутствующие офицеры чуть ли не хором заявили, что это не все и у нас есть еще и «крамольные» куплеты. Но начальник политотдела, улыбаясь, сказал, что и этого достаточно. Он отпустил «обиженных» офицеров и Лидского, а меня попросил задержаться. Попрорабатывали меня солидно. Упор был сделан на то, как же это я, член комсомольского бюро дивизиона, первый заместитель секретаря (должность офицерская, освобожденная) комсомольской организации допустил такую «аморалку». Но все обошлось разговором, наказания я никакого не понес. Факты-то имели место в действительности. Мы ничего не придумали, только изобразили их, как говорится, «сатирическим пером». Тем не менее «поэтическая струнка» во мне на некоторое время заглохла. «Сатирой и юмором» в таком плане я больше не занимался.

Это опять, как видите, отступление от хроники. Оперативная командировка, однако, продолжалась. Мы еще гонялись за бандами в Литве и только перед самым Новым 1947 годом мелкими подразделениями встали на гарнизоны по охране избирательных участков.

Наша группа в составе 15 человек во главе с капитаном Балябиным разместилась в небольшом населенном пункте Яришки (или Еришки), я уже сейчас точного названия не помню. Заняли одну из пустующих изб в 150 метрах от здания школы, где должен быть и стал потом избирательный участок. От операций по ликвидации бандгрупп мы были освобождены. Деревушка была небольшой, где-то домов 30-40,тянувшихся одной улицей. Селение со всех сторон окружал сосновый лес, оставляя незначительное место для приусадебных участков, и огороды. Население держало домашний скот, птицу, почти каждый крестьянин имел одну - две лошади. Жили неплохо, достаток имелся. Неподалеку от нас размещалась католическая церквушка (костел), а вправо от него кладбище. К нам население относилось настороженно. Явной вражды не проявляло, но и любви тоже. Боялось, что о нашем поселении узнают «лесные братья» и тогда, после нашего ухода, кары им не миновать. Мы иногда покупали у них различные продукты питания для группы, т.к. централизованного снабжения ими, как такового, практически не было. Изредка понемногу привозили, но этого надолго не хватало. Да и привозили-то нам в основном сухари и различного рода консервы. В общем-то, жили мы, как говорится, на самообеспечении. Внутри занятой избы смастерили двуярусные нары, набили матрасные мешки и подушки соломой – и постель готова. Отопление было печным, дрова заготовляли сами.
Вот так и жили, охраняя себя и избирательный участок, несли патрульную службу. Проходя как-то мимо кладбища, я обратил внимание, что могил 5-6 хорошо убраны, подчищены, на крестах гирлянды искусно сделанных из разноцветной бумаги цветов. Я поинтересовался у местных, кто там захоронен. Мне ответили: «Борцы за свободную Литву». Поняв эту фразу в доскональном смысле, что в могилах лежат борцы за советскую власть, я был удовлетворен ответом и на этом мой интерес был исчерпан. Но через несколько дней к нам приехал оперативный работники из местной госбезопасности и, увидев убранные могилы, возмутился: «Вот черти! Опять могилы бандитов разукрасили». Стал все разбрасывать, но потом, махнув рукой и плюнув, прекратил это занятие.
Это был тот самый ст. лейтенант, который работал с нами во время прочески лесов в поисках банды. Он продолжал поддерживать с нами связь до конца нашей командировки. Часто помогал нам, снабжал необходимой информацией.
Припоминаю такой случай. Мне и еще троим курсантам, капитан Балябин приказал взять у местных лошадь с санями и съездить в лес за сушняком для топки печи. Пошли мы «добывать» транспорт. К одним местным сунулись – не дают, к другим – результат тот же. Пошли к третьему дому. Там встретили старика, у которого и попросили лошадь. Тот хитро сощурил глаза и стал по-русски шептать мне
-Разве можно так. Ты ударь меня, ударь.
Я растерялся.
-Ты что, - говорю, – дедушка! В своем уме!
-Да ты смелей, смелей, - отвечает он, - прикладом меня ударь.
Я ничего не понимал.
В это время и подошел ехавший к нам вышеуказанный оперативный работник. Узнав, в чем дело, он вытащил из кобуры наган и, имитируя удары, повалил старика в снег. Тот лежа улыбался, а потом, поднявшись, стал запрягать в сани лошадь. Уже позже чекист мне разъяснил
-Ты пойми, в деревне у «лесных братьев» есть свои «глаза» и «уши». Дай нам старик лошадь без «насилия», по доброй воле, висеть бы ему в петле бандитов на ближайшей сосне. А так все вроде правильно. Он не давал, а его стали «избивать» и «угрожать» пистолетом. Значит, невиновен старик, он как бы свой человек для «лесных братьев». Не за что его наказывать. Видел, как он лежа улыбался нам?
Я подтвердил, что видел, и мне все стало ясно. С этим стариком мы и потом нередко встречались на улице, и он всегда мне хитренько улыбался. Но делал это осторожно, незаметно для других жителей деревни. Я отвечал ему тем же и тоже с соблюдением мер конспирации.

В этом же населенном пункте был и другой тяжелый случай. Если мне не изменяет память, я с двумя или тремя курсантами был послан на закупку продуктов. Ходим по дворам и кое-что покупаем. Остановившись около одного дома и увидев на цепи у входа огромную собаку, я замешкался на какое-то время – входить или не входить. В это время слышу сзади себя
- Командир, командир!
Я обернулся.
- Не оборачивайтесь! Слушайте меня. Я хочу встретиться с вашими офицерами и поговорить об одной банде, в которой я состою и которую хочу сдать вам.
Далее она назвала место и время встречи, а затем я услышал звук закрываемого окна.
Улица в деревне была узкой, 10-15 метров ширины. Дома стояли на незначительном удалении друг от друга, и поэтому этот разговор мог быть услышан кем-либо. Я при повороте головы только успел заметить, что это была девушка или очень молодая женщина в возрасте до 25 лет с белокурыми волосами. Возвратившись в свою казарму, я о случившемся доложил капитану Балябину. Он, конечно, не поверил девушке и высказал мысль, что нас хотят заманить в засаду. Безусловно, этот вариант провокации исключать было нельзя. Но я почему-то не считал его единственно правильным. Поэтому высказал мысль, что такой случай упускать нельзя и, приняв все меры предосторожности, попытаться пойти на эту встречу.
За этим разговором нас и застал прибывший к нам вышеупомянутый оперативный работник. Выслушав нас, чекист предложил рискнуть, т.к. ему стали уже известны подобного рода факты, происходящие в Литве, особенно после Указа Верховного Совета СССР о помиловании всех, кто добровольно сложит оружие и сдастся местным органам советской власти.
Поспорив еще немного, решили на встречу идти. К назначенному сроку мы прибыли в указанное девушкой место, где она уже ждала нас. Разговор с ней вели Балябин и оперработник, а мы, рассредоточившись, охраняли место встречи. По окончанию ее быстро возвратились к месту нашего базирования и стали готовиться к предстоящей операции.
С соседнего гарнизона к нам прибыла группа поддержки в составе 20-ти человек и мы бесшумно двинулись к месту засады, определенное, кстати, этой же девушкой. Рассредоточились, залегли и стали ожидать появление банды. Рассвет и назначенное время подошло, а банды все нет. Уже совсем рассвело, стало хорошо все вокруг просматриваться – но опять тишина. И уже когда совсем стало светло, все поняли, что операция провалилась.
Балябин ликовал и все время повторял: «Ну, что я говорил! Надули нас, как мальчишек…». Еще переждав некоторое время, оперработник с группой курсантов, в которую был включен и я, прошли лесной дорогой вперед за поворот метров 300-400 и увидели два повешенных на деревьях трупа. Один был молодым парнем, а другой – наша знакомая девушка. У обоих на груди висели плакаты с надписью на литовском языке: «Так будет с каждым предателем свободной Литвы». Таков конец этой печальной истории. Истинные причины провала операции мне неизвестны. Можно только предположить, что девушка в банде была на подозрении. Тем более, что она на встрече с нашими офицерами рассказывала, что сдаться властям и сдать банду они со своим любимым парнем решили давно, об этом не раз вели между собой разговор и ждали удобного момента. Она была жительницей той деревушки, в которой мы дислоцировались. Узнав о нашем прибытии туда и размещении для охраны избирательного участка, решила воспользоваться представившейся ей возможностью и осуществить задуманный план. Её парень был согласен с этим. Возможно, являясь «поднадзорной», за ней следили. Не исключено, что и ее разговор со мной не прошел мимо ушей соглядатаев «лесных братьев», стал им известен, и они решили покончить с этой парой. Я склонен полагать, что эта моя версия наиболее реальна. Других причин я не нахожу, да их, видимо, и не существовало. Банда эта, видимо, передислоцировалась в другой район, и каких-либо сведений об их дальнейшей судьбе я не имею.

А вот печальная участь, постигшая контактировавшего с нами оперативного работника, стала нам известна уже позже, когда мы были далеко за пределами Литвы. Офицеры рассказывали, что в училище пришло письмо от жены этого чекиста, в котором она сообщила, что ее муж погиб. Бандиты выследили его, поймали и издевательски убили. Оперативная группа, разыскивающая его после исчезновения, обнаружила в лесу, неподалеку от одного из населенных пунктов, труп чекиста, привязанного к дереву. Труп был оголен, на груди, животе и спине вырезаны красные звезды. Отрезаны уши, нос. Вырван язык и выколоты глаза. Садизм, в полном его проявлении. Все курсанты, кто встречался с ним в Литве и знал его, были опечалены его смертью и возмущены действиями литовских националистов.

Потери в период оперативной командировки были и с нашей стороны. Из нашего дивизиона погиб курсант Саша Мыльцев, который был хорошим моим товарищем. Он из другого взвода, но мы с ним дружили. Вот как это произошло.
Когда мы встали на гарнизоны по охране избирательных участков, Саша находился в группе, которая дислоцировалась в населенном пункте, отстоящем от наших Яришек в 10-15 километрах. Занимались они тем же, что и мы. Так же, как наша группа, периодически покупали продукты у местных жителей. И вот перед самым Новым годом их коллектив решил кое-что приобрести для новогоднего стола.
Группа курсантов в составе 5-ти человек во главе с сержантом Василием Зарудневым, вооруженные, конечно, был взят даже ручной пулемет, пошли в близлежащий хутор, расположенный у кромки большого лесного массива. Достигли хутора. Заруднев организовал внешнюю охрану, поставив Мыльцева с автоматом во дворе у хозяйственных пристроек, двоих курсантов с ручным пулеметом расположил у входа в дом, а сам с одним курсантом вошли к хозяевам.
Дома оказалась одна пожилого возраста женщина, которая показывала слабые знания русского языка, и товарищам словами и руками приходилось разъяснять ей, чего они хотят и зачем пришли. Пока проходило вот такое изъяснение, во дворе послышались выстрелы. Выскочившие во двор Заруднев и курсант увидели лежащего на земле Мыльцева и уже достигших леса двух убегающих мужчин. Стрельба и короткое преследование положительных результатов не дали. А пулемет молчал. Как на грех в нем что-то заклинило, и к стрельбе он был непригоден. Саша Мыльцев был мертв.
Эти два скрывшихся в лесу бандита выстрелили в него из сарая, с близкого расстояния, попали в голову и сразу же наповал. Вот чем обернулся праздничный новогодний стол. Снова вошли в дом и к женщине – что это за люди у нее были и как у нее оказались. Она вся дрожала и повторяла одно и то же, что ничего не знает и никого не знает.
Начали осматривать дом. Вскоре обнаружили подземный ход, который начинался от русской печки в комнате, тянулся под землей через весь двор и имел выход внутри сарая. Как впоследствии выяснилось – двое убегавших в лес мужчин оказались сыновьями этой женщины, хозяйки хутора. Оба состояли в банде, и домой пришли тоже за продуктами. Увидев подходящих к хутору пограничников, через печной лаз спустились в подземный ход, и вышли в сарае. Но уйти незамеченными в лес им мешал Саша Мыльцев, который с автоматом в руках прохаживался около сараев. Бандиты поняли – уйти, тихо не удастся. Выход был один – прикончить курсанта и броском достичь леса, где их взять уже будет небольшой группе преследователей трудно или почти невозможно. Судьба Саши была решена. Он погиб, а бандиты скрылись. Вот такую весть мы получили 31 декабря 1946 года. Переживали все и очень жалели Сашу.
Этот печальный случай произошел до описанных мною выше событий, происшедших с девушкой и ее парнем. Грустили мы, но и понимали, что в Литву прибыли не на праздничный парад. Борьба с бандитизмом сложна, и без жертв не обойтись. Здесь хуже, чем на фронте. Там хоть знаешь, где находится твой противник, а здесь одни предположения и догадки. За каждым кустом или болотной кочкой враг может оказаться и пустить в тебя пулю. Обидно было в том, что Саша погиб не во время наших прочесок лесных дебрей в поисках бандитов, не при столкновении с ними, а так сказать в «мирной» обстановке, когда уже прямого участия в боестолкновениях с бандами мы не принимали. Несли, как говорится, обычную караульную службу.

Бежали дни, приближались выборы. Вместе с тем приближался и конец нашего пребывания в Литве. Охрана избирательного участка была продумана до мелочей и ежедневно практически в учебных целях репетировалась. Каждому из нас было определено место нахождения в этот день, кому и как действовать при возникновении различных ситуаций. Тишина и спокойствие царило вокруг. Не гремели выстрелы, неслышно было и о бандах. Многие из них, естественно, были уничтожены, другие, малочисленные, на время попритихли и ушли в глубокое подполье. Мне думается, положительную роль в этом вопросе сыграл и вышеупомянутый мною Указ Верховного Совета СССР о помиловании добровольно сдавшихся властям участников банд.

И вот, наконец, 10 февраля 1947 года – день выборов. Еще глубокой ночью мы незаметно заняли указанные нам в расписании места. Все, конечно, были вооружены автоматами, гранатами, а я с двумя курсантами был помещен в учительской комнате в придачу с ручным пулеметом. Из учительской в небольшой дверной глазок хорошо просматривался весь зал, где проходило голосование, сидящие за столом члены участковой избирательной комиссии и урны, куда опускались бюллетени. Были наши люди и на чердаке школы, откуда хорошо просматривались все подходы к ней. Охрана была и в других хозяйственных пристройках. Никакого видимого патрулирования не проводилось. Ни одного «человека с ружьем» избиратели не видели. Внешне картина в день выборов выглядела спокойной и благопристойной. Надо сказать, день прошел нормально, без эмоциональных всплесков. Задачу мы свою выполнили. По окончанию выборов и подсчету голосов нам оставалось единственное – доставить избирательные бюллетени в окружную избирательную комиссию в г. Паневежис, что также сделали успешно, без каких-либо помех и курьезов, а затем со всем своим «скарбом» собрались в Паневежисе. Где-то с полмесяца мы еще привлекались к прочесыванию лесных массивов, оказывая помощь оперативным войскам. Затем, погрузившись в эшелоны, тронулись к себе домой, «на Родину», как мы тогда говорили. В Махачкалу прибыли в праздник, в Международный день 8 Марта и, разгрузившись, построились в колонны. Под звуки училищного духового оркестра мы стройными колоннами «победителей» и с песнями двинулись от вокзала через весь праздничный город к стенам родного училища. Гуляющий в этот день по улицам народ города приветствовал нас, махая руками и флажками. Наших же командиров радостно встречали их жены и другие члены семьи, одаривая их, в нарушение устоявшейся традиции, букетами цветов.
В этой оперативной командировке наше училище не досчитало в своих рядах пяти человек. Погибли ребята в литовских лесах и хуторах, выполняя свой воинский долг. Память о них сохранилась в наших сердцах навечно.

Курсантские годы. Какими они далекими кажутся сейчас. И с каждым днем все отдаляются и отдаляются. Уходят в прошлое. Но не забыть их. Нет, не забыть! Ибо было в них многое от пылкой юности. Были и свои радости, когда тебя замечали, похваливали, поощряли за успехи в учебе. Были и относительные неудачи, ошибки, за которые тебя журили. А происходили они, эти неудачи, в основном из-за того, что где-то не подрассчитал свои силы и способности, что-то не учел, проявил самонадеянность. Были и забавные моменты, смешные. Все было. И это естественно, ибо юность есть юность. Ей это присуще, т.к. жизненный опыт был еще не велик, он еще только начинал вырабатываться и постепенно накапливаться.

В те годы в военные училища набирали в основном из солдат. У нас, например, в дивизионе был только один человек с гражданки, да и тот был сыном старшины, проходящего службу в нашем же училище. Подавляющее большинство курсантов было с неполным средним образованием 7-8 классов. С десятилеткой – единицы. Вступительных экзаменов не существовало. Набор проводился по желанию, а зачастую и по решению командиров, где ты раньше служил. У меня, например, никто моего желания не спрашивал. Начальник учебной заставы школы сержантского состава ст. лейтенант Пядухов вызвал меня в канцелярию и сказал
-Товарищ Беляев! Я думаю, из вас получится неплохой офицер-пограничник. Поедете в училище.
Я молчал, хотя желание у меня родилось раньше, а он посмотрел на меня и строго добавил
-Так надо.
Ну, что тут скажешь? Раз надо, значит надо. Тем более в Ленинградское погранучилище попасть у меня желание было. В данной ситуации я сказал: «Слушаюсь!» и четко повернувшись, удалился из канцелярии. Из рассказов сокурсников аналогичные истории с направлением в училище были и у многих из них. Но хочу сказать, что и при такой системе набора народ в училище в подавляющем большинстве подобрался хороший. Учились все с желанием, и избранной профессией будущего многие гордились, в том числе и я.
В училище наряду с военными и специальными (пограничными) дисциплинами велась и общеобразовательная подготовка. Преподавались: русский язык и литература, история СССР, алгебра, геометрия и иностранный язык – немецкий и английский. Я изучал, если так можно сказать, немецкий язык. Кстати, об иностранных языках. На третьем завершающем курсе были образованы две небольшие группы по изучению турецкого и фарси, для тех курсантов, которых после выпуска планировали направить на турецкую и иранскую границу. Правда, просуществовали они недолго и под возглас одного из преподавателей турецкого языка: «Ну и турки вы, хлопцы, в этом вопросе» - были распущены. Усвояемость была ниже всякой критики, а времени на преподавание отводилось очень мало. Да и курсанты такому финалу были рады.
Запомнилось несколько смешных эпизодов из курсантской жизни, происшедших со мной. Один из них произошел на артиллерийском полигоне, где мы в один из дней вели практическую стрельбу из противотанковых орудий по мишеням танков. По классическим правилам и чтобы получить оценку «отлично», необходимо было произвести три выстрела. Один – недолет, второй – перелет, а третий уже по цели. Попадешь или не попадешь в цель – это уже другой вопрос. Преподаватель будет решать, какую оценку ставить – далеко или близко от мишени упал третий снаряд, зацепил или не зацепил ее, но правила должны быть нерушимо соблюдены. Когда я занял место первого номера (наводчик) в расчете у орудия, к позиции подошел начальник училища полковник Кривоногов и, приняв рапорт от офицера, руководившего стрельбой, разрешил продолжать занятия. Сам же, вооружившись биноклем, присел неподалеку на бугорок и стал вести наблюдение. Я ждал команду, и после ее поступления, тщательно прицелившись, произвел первый выстрел. Мишени как не бывало. Снаряд угодил прямо в ее центр, и на месте осталась только кучка щепок. Раздосадованный преподаватель подбежал ко мне и стал отчитывать меня за нарушение правил стрельбы, пригрозив, что ставит мне за практическую стрельбу двойку. Услышав это, полковник Кривоногов подошел к нам и, обращаясь к преподавателю, сказал
-Как же так? Курсант с первого выстрела уничтожил вражеский танк, а вы ему двойку? Не пойдет так. Если бы во время прошедшей войны все артиллеристы стреляли так, как этот курсант, то многое стало бы не так, как было. И Гитлер бы до Волги не дошел, и жертв бы было меньше, и война бы кончилась раньше.
Похвалил он меня, а после занятий объявил мне благодарность перед строем «за стрельбу на пять с плюсом», как он выразился. Офицер – руководитель занятий действительно потом поставил мне отличную оценку (правда, без плюса), заявив при этом - «в порядке исключения». Мы все понимали, что это за «исключение», против начальника училища не попрешь. На этом сей инцидент был исчерпан.

Другой комический эпизод произошел со мной на занятиях по тактической подготовке в горах. Правда, комическим он выглядит с позиций сегодняшнего дня, а тогда мне было не до смеху, не до комизма. Дело было так. Наше подразделение выполняло роль наступающей стороны. Поэтому необходимо было разведать оборонительные позиции условного противника, защищенность его флангов, возможность обхода и удара с тыла. Для этих целей была создана разведгруппа, в состав которой вошел и я. Вот и двинулись мы в обход искать «трещины» в обороне у «противника», чтобы проникнуть в тыл. Горная местность была покрыта лесом, ущелья, тоже заросшие кустарником и деревьями, следовали одно за другим. Осторожненько идем, осматриваемся, прислушиваемся. В одном месте надо было нам из ущелья подняться наверх. Карабкаемся понемногу. Но вот достигли узенькой тропы, а выше почти вертикальная скала. Не подпрыгнешь и не ухватишься за растущий вверху кустарник. Свалиться в ущелье можно запросто. Командир принимает решение – на тропу поставить лицом к скале высокого и физически крепкого курсанта, а на плечи ему забраться другому. Затем немного подпрыгнуть, ухватиться за ветки торчащего деревца, подтянуться и забраться наверх. Закрепить веревку за дерево и вытащить всех остальных. Роль второго курсанта должен был сыграть я, как самый маленький по росту и легкий по весу. Забираюсь на плечи своего собрата по оружию. Укрепляюсь на его плечах. Осторожненько бросив взгляд вверх, заметил торчащий сучок дерева и, напружинившись, подпрыгнул. Но когда глянул на сучок, вскрикнул от испуга. Это был вовсе не сучок, а обвившая дерево змея, которая, сверкая глазами, «играла» своим жалом. Второй рукой я все-таки успел схватиться за другой, настоящий, сучок и повис над пропастью. Чуть оба мы не загремели в ущелье, но все на наше счастье обошлось благополучно. Ухватившись и другой рукой, подтянулся и выбрался наверх. Вскоре и все остальные были вокруг меня. Змею, конечно, прикончили, не успела она от нас скрыться, но страху я тогда натерпелся. С то времени я стал бояться и ненавидеть змей еще больше. Даже безобидных ужей не терплю. Не могу смотреть и на артистов цирка, работающих на арене с дрессированными змеями. А в зоопарках и зверинцах у их клеток никогда не задерживаюсь. Вот такой был «комический эпизод».
Ну, а задание командования по разведке позиций «противника» в тот раз мы все же выполнили успешно. Прошедший тогда «бой» наша сторона выиграла, и была оценена положительно. Особенно высоко оценили действия нашей группы разведки с учетом, конечно, вышеописанного эпизода.

На полевые занятия вне стен училища мы всегда выходили строем и с песнями. Запевал во взводе было двое – я и Николай Казаков. Вот мы по очереди и запевали, когда на этот счет подавалась команда. Если здорово уставали на занятиях, а нас еще и петь заставляли, мы иногда допускали вольность, стараясь как-то досадить своему взводному. Подает командир команду: «Беляев, запевай!», я и начинаю с молчаливого согласия моих сослуживцев:

Жила-была бабушка, на краю местечка!
Захотелось бабушке искупаться в речке.
Бабка хитрая была, купила пуд мочала.
Эта песня хороша, начинай с начала.

Эх! Жила-была бабушка…» Ну и так до бесконечности можно повторять. Или Коля Казаков запевал: «Жил-был у бабушки серенький козлик!» После этой фразы полвзвода хором: «Иди ты!». Вторая часть группы тоже хором: «Гад буду» и все – «серенький козлик».
Взводный раскусил нас быстро и уже после первых же куплетов этих песенок обычно подавал команду: «Отставить песню. Взвод бегом марш!» И мы выполняли команду. Гоняет до тех пор, пока мы с Николаем не запоем нормальную строевую песню. Вот таким манером он отучил нас дурачиться. Тем не менее, мы иногда предпринимали попытки вновь подурачиться нашими песенками. Но устав от беготни, «сдавались на милость победителя».

Следует отметить, что подавляющее большинство курсантов нашего дивизиона были веселыми и жизнерадостными ребятами. Любили попеть, поплясать, пошутить, позубоскалить. Оптимизма никто не терял. Каждый дивизион училища имел свою художественную самодеятельность, и в ней участвовали почти все. Между дивизионами устраивалось соревнование на клубной сцене училища. В период вот таких «конкурсных» выступлений на просмотр приходили семьи офицеров и сверхсрочнослужащих. Приглашались и гости со стороны. Зал клуба всегда был переполнен. Был и училищный ансамбль, куда стягивались лучшие исполнители из дивизионных участников художественной самодеятельности. Я был активным участником художественной самодеятельности дивизиона, а также входил и в состав училищного ансамбля. Пел сольные номера, дуэтом, участвовал в плясках. У меня сохранилась одна фотография, на которой запечатлена сценка из солдатской пляски. В составе училищного ансамбля мы выступали на сценах городских театров, в клубах заводов и фабрик, иногда выезжали с гастролями в близлежащие от Махачкалы населенные пункты. Везде нас встречали радушно, много рукоплескали и всегда просили приезжать к ним почаще. Из песен, запевалами которых были я и Борис Маршилов, мне запомнились две. Это «Вася-Василек», который «голову повесил», я его партию пел, и «…один паренек был калужский, другой паренек костромской…». Борис Маршилов был родом из Костромы и ему все в песне подходило. Решили мы тогда с ним слово «калужский» поменять на слово «самарский», рифма при этом не терялась. Борис, показывая на меня пальцем, пел: «…один паренек был самарский…», а я продолжал, также указывая на него пальцем: «…другой паренек костромской…». Находящиеся в зале курсанты, зная о наших местах рождения, смеялись и бурно нам аплодировали. Доброжелательно отнесся к новому «словообразованию» в песне и наш руководитель ансамбля. В таком плане мы и продолжали исполнять эту песню везде, где по программе концерта она должна была исполняться.

Приобретенный опыт концертно-исполнительской деятельности мною потом, уже работая офицером на погранкомендатурах и в отрядах, был использован при организации солдатской художественной самодеятельности. А это, в свою очередь, помогало мне более успешно решать свои профессиональные по занимаемой должности задачи. В нашей среде тогда бытовала и была расхожей такая фраза «Хороший чекист - это хороший артист». Возможно, это и так. Я лично не придавал таким заключениям особого значения. Но вот такая связка с военнослужащими и близость к ним на этой основе способствовала решению многих вопросов – это факт неоспоримый. Я это прочувствовал на практике и в этом твердо убежден. Я, конечно, не утверждаю, что это единственный путь сближения с народом. Способов, приемов и методов на этот счет имеется множество. Я хочу только сказать, что и этот прием положителен по своей сути, и что отказываться от него не следует, если, конечно, у тебя есть задатки и способности провести его в жизнь на профессионально грамотном уровне.

После окончания первого курса в 1947 году я первый раз за 3 года службы в армии поехал в отпуск в Куйбышев. Встреча с сестрой, с племянниками, встреча со старыми школьными товарищами и друзьями. Радостно было на душе, и я с достоинством щеголял в своей новенькой военной форме курсанта пограничного училища в зеленой фуражке на голове. Посещали кино, театры, городские парки с танцплощадками. Ходили и на концерты куйбышевских и заезжих артистов эстрады.

После отпуска в училище продолжались занятия. Осваивали все, что нам преподавали. Жизнь на втором курсе протекала так же, как и на первом. Исключением было только то, что ни в какие оперативные командировки вроде литовской нас не направляли.

Правда, одно интересное событие все же было. Не помню, в каком месяце, но было тепло, шинели мы еще не одевали, небольшая группа курсантов училища, в которую попал и я, направлялась в экскурсию на родину молодогвардейцев – в г. Краснодон. Удачная и полезная была поездка. О ней я и хочу коротко рассказать.
В местах действий молодогвардейцев мы пробыли где-то дней 5-7, не больше. Осмотрели посвященный им и очень чтимый тогда музей, поставленный им скульптурный памятник. Нам показали и чудом сохранившиеся некоторые квартиры и места встреч и заседаний подпольной молодежной организации, шахту, в которую сбрасывали фашисты тела молодогвардейцев. Встречались с родителями и родственниками некоторых молодогвардейцев, в частности Ульяны Громовой, Ивана Земнухова, Сергея Тюленина, Вали Борц и другими. С матерью Олега Кошевого встретиться не удалось, хотя в плане нашем эта встреча значилась. Нам объяснили, что она плохо себя чувствует. Очень много приезжает различных делегаций, со всеми приходится встречаться и своими воспоминаниями о сыне вновь и вновь тревожить незажившую еще сердечную материнскую рану. Она просто этого не выдерживает. Понять ее, конечно, можно – хоть и геройски, но погиб ее сын, родной сын, которого никто не заменит. Мы очень сочувствовали ей и никаких обид на то, что она нас не приняла, не возникало. Встречались мы и с оставшимся в живых Жорой Арутюнянцем. Он тоже рассказал много интересных моментов из деятельности молодогвардейцев. Пересказывать здесь их я не вижу смысла, т.к. в вышедшем потом романе А. Фадеева «Молодая гвардия» они фактически полностью нашли свое отражение. Кстати, Жора в своем разговоре с нами подметил, что об этом, обо всем он в свое время рассказывал с беседовавшим с ним несколько дней подряд писателем А. Фадеевым.
Хочу отметить одно, что наибольшей популярностью у жителей Краснодона из всех молодогвардейцев пользовался тогда Сергей Тюленин. Его смелостью восхищались все – и старики, и люди средних лет, и особенно молодежь. Таких подробностей о его жизни, начиная даже с подросткового возраста, ни о ком не рассказывали. Об Олеге Кошевом такого никто не говорил. По сравнению с Сергеем Тюлениным он выглядел как-то бледнее. Сдержанно как-то о нем рассказывали.
Сложилось впечатление, что Тюленин был заводилой во всех делах, как в детстве, так и во время оккупации. И не только заводилой, но и основным исполнителем проводимых молодогвардейцами смелых акций против фашистских оккупантов и их прихвостней из числа местных полицаев. Да это, кстати, наглядно было показано как в романе «Молодая гвардия», так и в одноименном кинофильме, в котором роль Тюленина играл артист Сергей Гурзо. Хорошие отзывы мы услышали и об Ульяне Громовой, и о Любе Шевцовой.
В общем, поездка наша в Краснодон была очень для нас полезной, интересной и сыграла, я бы сказал, большую воспитательную роль в становлении наших характеров, в выработке у нас еще более высоких патриотических чувств и любви к Родине.

Два года учебы в училище позади и вот мы уже на третьем, последнем курсе. Последний год обучения, в августе выпуск, офицерские погоны на плечи и… да здравствует граница! Через месяц после начала учебы меня вызвал к себе замполит дивизиона майор Ефимов и поинтересовался, почему я не подаю заявление о вступлении в партию. Я не мог ничего ответить. Откровенно говоря, я как-то и не задумывался над этим вопросом. Даже такая мысль не рождалась в моей голове. Хотя к этому времени я уже являлся секретарем комсомольской организации дивизиона, фактически был на офицерской должности, которая в связи с переводом офицера оставалась вакантной. Деньги-то мне платили как курсанту. Короче говоря, майор Ефимов сказал, чтобы к исходу дня у него на столе было мое заявление о приеме в партию. Указание было выполнено точно и в срок.

И опять я как-то отключился от этого вопроса. Текущих дел было много, которые в течение оставшихся месяцев надо было решить. Дело в том, что по существовавшему в то время правилу к госэкзаменам допускались только те курсанты, которые имели на руках документы, подтверждающие, что человек имеет не ниже третьего разряда по одному из видов спорта, а также права шофера-любителя.
У меня же к описываемому времени ни того, ни другого не было. Это первые две проблемы, требовавшие своего разрешения. Кроме того, надо было готовить комсомольские характеристики, хотя бы в черновом варианте. А комсомольцев в организации было больше сотни. Эта работа тоже лежала на моих плечах. Здесь, правда, я имел право привлечь к составлению комсомольских характеристик и двух своих заместителей по комсомольской части, являвшихся членами бюро. Я их использовал. Но написанное ими корректировал опять-таки я. И что греха таить, зачастую вместо корректуры приходилось самому многие характеристики пересоставлять заново, т.к. их содержание меня не удовлетворяло. Вот еще одна проблема.
Ну, а потом и самому надо было серьезно готовиться к госэкзаменам. Не к лицу ведь было вожаку комсомольцев получить на экзаменах низкие оценки. Вот я и вертелся, «как белка в колесе». Тут уж было не до дум о вступлении в партию. Тем не менее, примерно через неделю я был приглашен на заседание партийного бюро дивизиона, где рассматривалось мое заявление. На вопрос рассказать обязанности члена КПСС я отвечал бойко. Но члены партбюро почувствовали, что «шпарю» я в основном по Уставу членов ВЛКСМ. Поэтому один из них прямо спросил меня, глубоко ли я проработал Устав членов КПСС. Пришлось честно признаться, что просмотрел я его бегло. Принимая во внимание мою честность и откровенность, решили заявление мое пока не рассматривать, дав мне месяц сроку на подготовку. Неловко как-то мне стало. Но что поделаешь – сам виноват. Потом, конечно, меня приняли кандидатом в члены КПСС, как говорится, «без сучка и задоринки», но вот такой не похвальный для меня эпизод в моей жизни имел место. Я уж потом только узнал, почему меня так торопили с вступлением в партию. Оказывается, политотдел решил оставить меня в училище в должности секретаря комсомольского бюро дивизиона или взять в политотдел училища в качестве инструктора по комсомольской работе. Предлагали потом мне эти должности, уговаривали дать согласие, но я отказался. Я, как и все тогда, рвался на границу, на заставу. Только там, на передовой линии, на передовом рубеже Родины я видел свое место. Меня, да и большинство курсантов, «тепленькие» места в крупных городах не прельщали. Трудности предстоящей пограничной службы нас не пугали. «Только вперед, только на линию огня…» - вот был девиз моего молодого поколения. И руководство училища понимало такой наш порыв и всячески поддерживало его. Правда, судьба готовила мне другой крутой поворот, но и он был связан с моим пребыванием на границе.

С получением спортивных разрядов я справился относительно быстро. В течение 2-3 месяцев у меня в кармане уже лежало два «классификационных билета спортсмена». Я получил 3-й спортивный разряд по стрельбе и бегу на различные дистанции. Итак, одна проблема была решена.
Осталось решить вопрос с правами шофера-любителя. Но и тут поначалу все шло нормально. Но один эпизодик подпортил на какое-то время мое настроение. Занимался я, конечно, старательно, усваивал все твердо. Проблем, как говорится, не было. Но вот во время практического вождения машины, когда мы уже со двора училища выезжали на улицы города…
Веду я как-то машину по городу, а сидящий со мной в кабине преподаватель практики, офицер, подает периодически команды. Начинаешь движение с первой скорости. Потом следует команда: «Переходи на вторую». Перехожу. Опять через определенный промежуток: «Переходи на третью», затем «переходи на вторую…», «…первую…», «…вторую…», «…третью…».
Так повторяется в течение всего времени, отведенного мне на практическое вождение. В этот раз мне в душу как будто «бесенок вселился». Когда я шел на третьей скорости, быстро, ветерок в опущенное стекло дверцы на меня дует, на душе радость от быстрого движения. Инструктор обычным голосом подает команду: «Переходи на вторую». Я не отреагировал. Он вновь повторил: «Переходи на вторую». Я опять не отреагировал. В третий раз он, матюгнувшись, дал команду переходить на вторую, и я опять не выполнил команду. Подъехав к училищу, остановились. Инструктор открыл дверцу и грозно сказал
-Вылазьте, курсант Беляев. Идите и доложите командиру дивизиона, что я вас удалил с занятий и к сдаче на права вас не допущу.
На мои жалостливые просьбы простить меня и, что я так больше поступать не буду, никакого ответа не дал.
Я, опустив голову, поплелся в здание дивизиона. У дежурного узнал, что командир дивизиона еще не появлялся. Я зашел в свой кабинет комсомольского секретаря, уселся на стул и стал думать, как выкрутиться из этой ситуации и что предпринять.
Мои горькие размышления прервал вошедший в кабинет командир дивизиона подполковник Вакуленко. Увидев меня сидящим за столом, он спросил, почему я не на занятиях. Я ответил, что у нас сейчас автоподготовка, практическое вождение. Я был на них, но «газанул», и преподаватель меня удалил с занятий, грозился не допустить к экзаменам и об этом велел мне доложить по команде. Посмотрев на меня, подполковник промолвил:
-Я вот тебе «газану» сейчас суток пять гауптвахты, тогда будешь знать, - помолчав немного, сказал, - идите на занятия и скажите преподавателю, что я прошу его допустить вас на занятия. Потом я с ним все обговорю.
Бросив короткое «слушаюсь», я побежал на занятия и передал преподавателю все, что сказал подполковник Вакуленко. На занятия я был допущен и впоследствии сдал на права шофера-любителя, которые храню и по сей день. Был я безмерно рад, что обошлось все благополучно для меня. «А могло быть и гирше», - как в таких случаях сказал бы знаменитый артист Тарапунька.

Ну, а подготовка к госэкзаменам шла своим чередом. Готовились к ним и поодиночке, и небольшими группами. Каждый старался «зубрить» тот предмет, в котором он чувствовал себя не совсем уверенно. На выпускные экзамены выносилось семь дисциплин:
1. История ВКП(б) и партполитработа.
2. Тактика.
3. Военная топография.
4. Служба войск.
5. Огневая подготовка.
6. Физическая подготовка.
7. Методика.
Кроме того, в течение третьего курса следовало сдать еще восемь предметов: история СССР, военная история, Уставы ВС, строевая подготовка, военно-хозяйственная подготовка, русский язык и литература, математика и иностранный язык. Впоследствии по 12 предметам я получил «отличные» оценки, а по трем – служба войск, военная история, русский язык и литература – «хорошо». Об этих «хороших» оценках я расскажу ниже. В свидетельстве об окончании училища отмечено, что курс обучения по специальности пограничного профиля я закончил по второму разряду с общей оценкой «хорошо». На первый разряд не вытянул. Здесь роковую роль сыграла хорошая (а не отличная) оценка по службе войск, полученная на выпускных экзаменах. Ну, да обо всем по порядку.
Четверка, поставленная за русский язык и литературу, это оценка за сочинение по русскому языку. Мой спор с преподавателем русского языка по правилам написания одного единственного слова. Я написал «идти», преподаватель исправил на «итти», и мне засчитали ошибку. Оценка за сочинение – 4. Не связывая с этим случаем и не считая главной причиной снижения оценки, хочу просто описать, кто это такой, преподаватель русского языка ст. лейтенант Мятлев.
Сам он во время войны воевал в блокадном Ленинграде. Во время знаменитой, хотя и неудачной попытки прорвать блокаду в районе ст. Мга, попал к немцам в плен. Затем каким-то образом, подробностей я не знаю, вновь появился в Ленинграде и продолжал служить в армии. Затем стал преподавателем бывшего ленинградского пограничного училища, в составе которого и передислоцировался в Махачкалу.
Уже после наших экзаменов он был арестован как агент немецкой разведки. В его аресте чекистами принимал участие капитан Литвинов Иван Иосифович, который потом оформлял меня в органы, а в последующие несколько лет был моим непосредственным начальником. Он мне об этом факте и рассказывал.
Мятлев на следствии признался, что он действительно был завербован немцами во время его пленения и, внедренный в группу советских солдат, переброшен к нам. Эта заброска была имитирована под побег наших военнослужащих из немецкого плена. Насколько я помню, Мятлев показал, что практической деятельностью в пользу немцев он не занимался и никакой связи с ними не имел. Видимо, это не являлось вымыслом, и он был осужден на самый минимальный срок. Единственное, о чем он просил, со слов Литвинова И.И., не помещать его в местах заключения с уголовниками, т.к., прознав, за что он осужден, последние могли его прикончить. Да, такое могло случиться, ибо, как я потом узнал, уголовный мир люто ненавидел тех людей, которые предали свою Родину, продались фашистам. С ними они расправлялись жестоко, и никакая, самая бдительная администрация мест заключения, не могла своевременно воспрепятствовать этому.
Еще раз хочу сказать, что описанное мною выше я ни в коей мере не связываю с результатом моей оценки по русскому языку. Здесь, скорее всего, главной причиной явилась недостаточная грамотность самого Мятлева и амбиционная боязнь потери преподавательского престижа.
Причиной снижения оценки до 4-х баллов по военной истории явились мои препирательства с майором Дементьевым, который вел этот предмет. Он был приверженец военной истории Клаузевица и преподносил ее нам на уроках с упоением. Многие из нас не были с этим согласны. Для нас, молодых, кумирами были русские полководцы, под водительством которых русский солдат и наш народ в целом веками одерживал победы над врагом, вторгавшимся на нашу землю. Вот и дернул меня черт за язык поспорить с преподавателем по этому вопросу, да еще во время экзаменов. Результат спора – четверка. Ниже оценку он поставить не мог, т.к. материал я знал на «отлично».
Правда, эти две четверки не влияли на снижение моей разрядности в свидетельстве. Они не учитывались, т.к. оба предмета не выносились на госэкзамены. А вот четверка по службе войск - это другое дело. Предмет включен на госэкзамены, и мои знания оценивались уже государственной комиссией. Надо сказать, что инструкцию службы пограничных войск я в то время знал почти наизусть. Но и здесь подвел меня мой «язычок».
А дело было так. Председателем выпускной государственной комиссии был начальник штаба войск Армянского погранокруга, был тогда еще такой округ, полковник. Он меня и доконал. Когда я ответил без запинки на вопросы доставшегося мне билета, полковник стал задавать мне дополнительные вопросы. Я отвечал на них уверенно, ссылаясь на Всесоюзную инструкцию. Он согласно кивал головой, но все время добавлял, что с учетом особенностей Армении у них это делается несколько иначе. И так после каждого его вопроса и моего ответа. В конце концов, я не вытерпел и после очередного его такого «разъяснения» «ляпнул»
-Ну, вот когда я буду служить в вашем Армянском погранокруге, тогда и буду поступать так, как вы говорите. А пока я руководствуюсь Всесоюзной инструкцией.
Он, видимо, не ожидал такой моей строптивости и, помолчав некоторое время, глядя на меня, сказал
-Вы свободны, товарищ курсант, - четверка.
Я четко повернулся и вышел из зала. Результат моей несдержанности – 2-й разряд. Потом наш преподаватель службы войск, входивший в состав комиссии, говорил мне, что после моего ухода они еще немного между собой поспорили по моей оценке. Председатель, якобы, сказал, что я парень серьезный, знания у меня твердые, и включил меня в список выпускников, направляемых после училища в Армянский погранокруг, записал мою фамилию себе в блокнот, но оценка так и осталась – «четверка».
Я впоследствии действительно попал в Армянский погранокруг, но только по другой линии работы, не в его подчинение. Мы с ним потом встречались в Арташатском погранотряде, куда он приехал по делам службы, а я работал следователем в Особом отделе этого отряда. Зашел он к нашему начальнику подполковнику Чилингарову Гургену Александровичу. Им потребовался какой-то документ, и «шеф» по телефону вызвал к себе меня. Услышав мою фамилию, полковник спросил, уж не выпускник ли я Махачкалинского погранучилища. Шеф подтвердил это. Когда я с требуемым документом вошел к начальнику, полковник, улыбаясь, поднялся мне навстречу и, протянув руку, сказал
-Здравствуй, старый знакомец! Узнаешь?
Я ответил, что узнаю и, как он советовал на экзамене, прибыл вот служить в Армению. Полковник засмеялся и вымолвил
-Хитрец ты парень! В Армению-то ты прибыл, но не под мое начало. Теперь, скорее всего я от тебя в зависимости, чем ты от меня, - и продолжая улыбаться, пояснил подрастерявшемуся моему начальнику ситуацию, при которой произошло наше с ним знакомство. Кстати сказать, отозвался он обо мне весьма положительно и был в свое время якобы огорчен, не встретив меня в числе выпускников, прибывших после училища для прохождения службы в Армянский пограничный округ.

Вот и такой эпизод сохранился в моей памяти. Правда, это было уже потом, а пока я еще в училище и продолжаю сдавать экзамены. Сдал все успешно и облегченно, как и все, вздохнул. Оставалось ждать из Москвы приказа о присвоении воинских званий. Ребята отдыхали, а я еще продолжал трудиться. Готовил к сдаче комсомольское хозяйство. Назначение я получил в Молдавию. Это была мечта каждого выпускника и моя тоже. Любили мы эту республику за веселые песни и зажигательные народные танцы. Одна «Молдавеняску» чего стоила. Кстати, этот танец мы ставили в училищной самодеятельности, и я был одним из исполнителей этого танца.

Сижу, корплю над бумагами. Вдруг заходит дежурный по дивизиону и говорит мне
- Коля, тебя зачем-то вызывают в «Смерш».
Так мы в обиходе называли тогда Особый отдел. Такое сообщение подействовало на меня как «ушат холодной воды». Стал быстро прокручивать в голове свою прошедшую жизнь, ища в ней изъяны, которые бы могли заинтересовать Смерш, но ничего «контрреволюционного» в своем прошлом и настоящем не нашел. Несколько успокоившись, но все-таки с легкой тревогой я направился в это «заведение».
Войдя в кабинет, я увидел сидящими за столом майора и капитана. Представился о своем прибытии старшему по званию. Майора я знал. Это был училищный «особист», а капитана видел впервые. Посадили они меня на стул за приставной столик и в спокойном русле повели со мной разговор. Вопросы задавали попеременно то майор, то капитан. Однако капитан был более активен, держал себя непринужденно, на его лице постоянно играла улыбка.
Я постепенно успокаивался, напряженность спадала. Мне казалось тогда, что если бы меня хотели «заарестовать», то так бы со мной не разговаривали. А вопросы их были самые обыденные: откуда родом, есть ли родители и где они сейчас, с какого времени в армии, был ли на фронте, где служил до училища, как сдал госэкзамены и куда получил направление. На все эти вопросы я кратко, не распространяясь, отвечал.
А затем последовал вопрос, ради которого я и был вызван: не желаю ли я поработать в органах военной контрразведки. Для меня он был, естественно, неожиданным. Поборов в себе минутную растерянность, я ответил, что над этим никогда не задумывался, да я и ничего не знаю и не понимаю в этом деле, т.к. такой предмет мы в училище не изучали и не проходили.
Оба они улыбнулись и в пределах возможного стали мне разъяснять, что и как. Из всего сказанного я понял, что мне предлагают должность оперуполномоченного на погранкомендатуре по обслуживанию застав, входящих в ее состав, где и буду проживать. Буду подчиняться только своему начальнику отдела контрразведки при погранотряде, а в погранкомендатуре никому не подчинен. На мой удивленный вопрос:
-Что, и коменданту участка не буду подчиняться? - они улыбнулись и ответили, - и ему тоже не будете подвластны.
Далее стали успокаивать меня, что работу предстоящую усвою на практике с помощью моего непосредственного руководства, а на первых порах буду прикреплен к опытному оперработнику, и с ним определенное время буду ездить по заставам, учиться работать.
Я находился в затруднении дать какой-либо ответ и попросил у офицеров разрешить мне подумать до завтра. Они охотно согласились. Также ответили согласием и на мою просьбу разрешить посоветоваться с ребятами. С тем я и «отбыл восвояси». Хлопцы меня уже ждали в дивизионе и наперебой стали задавать вопросы. Главный вопрос был один – зачем вызывали. Разместившись в моем кабинете, я стал им рассказывать ход состоявшегося разговора в «Смерше» и о предложении чекистов. Попросил у них совета: как мне поступить, и какой ответ дать завтра. Ребят шокировал тот момент моего рассказа, где говорится, что буду жить сразу же на погранкомендатуре, и не буду подчиняться коменданту участка. Они чуть ли не хором воскликнули
-Ну, Колька, если уж даже самому коменданту не будешь подчиняться – соглашайся!
Так и порешили. На другой день вот с таким решением я и прибыл к своим вчерашним офицерам. Принял меня капитан, майора в кабинете не было. Это был тот самый капитан Литвинов Иван Иосифович, о котором я упоминал выше. Он тогда работал в аппарате отдела контрразведки Азербайджанского погранокруга в Баку, на который в оперативном плане замыкалось и наше училище. Оказывается, была разнарядка из Центра подобрать из наших выпускников 10 человек для последующей работы в органах военной (пограничной) контрразведки Закавказья. Пять человек для Азербайджанского, два человека для Армянского и три человека для Грузинского погранокругов. Вот я и попал в эту десятку. Капитан Литвинов И.И. поинтересовался в беседе – куда я получил назначение по распределению. Я ответил, что в Молдавию.
- От Молдавии, браток, придется отказаться, - заявил он. – Мы набираем только в Закавказские погранокруга.
Здесь же он предложил мне Армению. Я дал положительный ответ. На этом мы, довольные друг другом, распрощались.
Вот так повернулась моя судьба. Я стал военным контрразведчиком и в течение 40 лет был им, занимая различные должности и обслуживая пограничные войска. Прошел все Закавказье, служил в Казахстане и Киргизии, затем Дальний Восток – г. Хабаровск, и завершил службу в Ленинграде, постоянно бывая в пограничных частях, дислоцированных в Архангельской, Мурманской, Ленинградской областях и в Карелии.
Обо всем об этом я еще расскажу, а пока я со всеми своими сокурсниками находился в училище. Ждали все приказа о присвоении лейтенантских званий и расчета. И вот, наконец, приказом от 23.09.49 года мне присвоено первое офицерское звание – лейтенант. Прощальный банкет в училище, короткие сборы и в новом «одеянии» разъехались мы все по необъятным просторам нашей Великой Родины. Конечно, сначала в отпуска, а затем к местам предстоящей службы. Разъехались, чтобы потом с большинством из сокурсников никогда не встретиться.





На обороте фото отец написал:
Фотокарточка друзей по учёбе и оружию передовая группа училища 5 месяцев державшая первое место. Этот спаянный коллектив в большинстве своём комсомольцы честно выполняли свой долг перед Родиной.
Фотографировались 28 марта 1948 г. г. Махач-Кала. ЛВУ МВД.

В первом ряду слева направо:
1. Фарутин Виктор
2. Волыхин Анатолий
3. Беляев Николай
4. Булас Владимир (лучший друг)
5. Исмагилов Ахмет

Второй ряд - / - / -
1. Оляр Костя
2. Акимов Юра (лучший друг)
3. Покалюхин Михаил (лучший друг)
4. Кузнецов Саша (лучший друг)
5. Тахаутдинов Сагир

Стоят - / - / -
1. Паринов Василий
2. Александров Борис
3. Задирако Юрий
4. Глазатов Антон
5. Яров Николай

[свернуть]

[hor117]

Интересные воспоминания. Аромат и атмосферу той далекой эпохи хорошо передают. Если будет продолжение - заранее спасибо.

[Беляев Сергей Николаевич]

Спасибо за оценку. Продолжение будет.

[Рогов Сергей]

Сообщение от Беляев Сергей Николаевич

Продолжение будет.

Интересно, ждем.

[Беляев Сергей Николаевич]

Большое спасибо

[Вячеслав Михайлович 45]

С огромным интересом прочитал !
Помните ли Вы моего папу, старшего лейтенанта Ушакова Михаила Григорьевича, преподавателя истории КПСС в Махачкалинском пограничном училище в те годы ???
Мои лучшие детские годы я провёл в училище, с 1-го по 3-й класс учился в 15-й школе напротив училища...
И вообще - Махачкала, летний пограничный лагерь в Каякенте, море и горы мне и сейчас часто снятся !
Жду Ваших дальнейших воспоминаний !
P.S. Вообще-то я в звании капитана РВСН (не рядовой), после срочной службы в 41-м погранотряде в 1964-1967 годах , поступил на физфак МГУ и там на военной кафедре стал ракетчиком...вот такие метаморфозы с сыном пограничника и рядовым пограничных войск...

[Беляев Сергей Николаевич]

[Вячеслав Михайлович 45;3253850] Помните ли Вы моего папу, старшего лейтенанта Ушакова Михаила Григорьевича, преподавателя истории КПСС в Махачкалинском пограничном училище в те годы ???

Вячеслав Михайлович, эти воспоминания не мои, а моего отца. Если Ваш отец в эти годы (1946-1949) служил в училище, возможно он есть на фото (единственное у меня) где курсанты сняты с офицерами училища. Посмотрите внимательно, вдруг он там запечатлён. К сожалению у меня больше ничего нет. Может быть кто-нибудь ещё откликнется на этот рассказ.
Вячеслав Михайлович, не сохранились ли у Вас фотографии училища, или воспоминаний отца об этом периоде его жизни. Расскажите как сложилась его служба в погранвойсках.

[Вячеслав Михайлович 45]

Сергей Николаевич, большое спасибо за отклик.
На Вашем фото среди курсантов всего пять офицеров училища, моего папы там нет.
Несколько фото c офицерами политотдела училища хранятся у моей сестры, попробую их найти и прислать сюда.
Военная судьба папы сложилась так:
в августе 1955-го Махачкалинское погранучилище было сокращено, многих офицеров уволили, некоторым предложили другие места службы, папу перевели в Московское пограничное училище в Бабушкино, но, когда в ноябре приехали в Москву, ему сообщили, что мест в училище уже нет и предложили на выбор несколько мест, он выбрал посёлок Сухобезводное в Горьковской области...
- там, в горьковских лесах располагались многочисленные лагеря, в которых ещё сидели и пленные немцы...

- выбрал потому, что должность была подполковничья, в 1961-м он был переведён в Удмуртское УВД в звании майора...уже после ухода папы из жизни в 1998-м в звании майора, мы узнали от его друга-полковника почему папе не дали подполковника: его старший брат тяжелораненным попал в плен под Харьковым, младший брат-танкист тяжелораненным попал в плен на Курской дуге...

[Беляев Сергей Николаевич]

Сообщение от Вячеслав Михайлович 45

мы узнали от его друга-полковника почему папе не дали подполковника: его старший брат тяжелораненным попал в плен под Харьковым, младший брат-танкист тяжелораненным попал в плен на Курской дуге...

Вячеслав Михайлович, непростые времена были тогда… А что творилось в период хрущевского сокращения Армии. Офицеров выгоняли, даже не дав им дослужить месяцы до пенсии.
А как и когда Ваш отец попал служить в пограничные войска? Заканчивал ли он погранучилище? Как стал преподавателем истории КПСС? Не знаю, как тогда её преподавали, но когда я был студентом, лекции нам читал работник Ленинградского обкома Фролов Михаил Иванович, ему же мы и сдавали экзамены. Надо сказать это были интересные лекции, читал он их мастерски. Я на его лекциях никогда не скучал. А в ВКШ им Ф.Э. Дзержинского у нас был курс, который назывался «Актуальные проблемы научного коммунизма» или как-то так. Преподаватель – Вадим Сычёв, запомнился своим нестандартным к нам слушателям обращением «братцы». Был он не на много старше нас, носил аккуратную бородку эспаньолку, которая как-то не очень подходила к майорской форме с лётными петлицами. По крайней мере, тогда бороды не принято было носить. Правда, когда он проводил свои занятия, мы уже как-то не обращали внимания на его необычный по тем временам вид. В основном занятия проходили в виде монологов самого преподавателя. Знаете, и это было интересно и познавательно.

[Наталья Губина]

Добрый день.
Мой отец Губин Василий Петрович также закончил Махачкалинское погранучилище в 1950 году и отправился к месту службы в Армению, на погрнзаставу. Служил в Арташате, Октемберяне, затем в Азербайджане - в Пришибинском погранотряде. Интересно было почитать о Вашем отце.

Наталья Губина добавил(а) 09.05.2020 в 17:15
Добрый день.
Мой отец Губин Василий Петрович также закончил Махачкалинское погранучилище в 1950 году и отправился к месту службы в Армению, на погрнзаставу. Служил в Арташате, Октемберяне, затем в Азербайджане - в Пришибинском погранотряде. Интересно было почитать о Вашем отце.