"Сны о Хасане" Влада Сколова

[Влад Соколов]

Одно издательство заинтересовалось «Снами о Хасане», и очень долго взвешивало «финансовые перспективы его издания». Теперь, когда все переговоры закончились ничем, у меня развязаны руки и я считаю возможным опубликовать эту повесть в «Погранце», вынести её на суд самых близких мне по духу людей. Буду публиковать по одной, две главки до тех пор, пока вы будите ЭТО читать.
Ваше мнение, друзья, для меня -- превыше всего.

Предисловие автора

Три обстоятельства поспособствовали тому, что настоящее повествование родилось на свет.
Во-первых – это бурное развитие науки и техники в Советском союзе в конце тридцатых годов двадцатого столетия. О серьёзных достижениях предвоенных учёных во многих таких прорывных направлениях, как, например, ракетостроение, широкой публике стало известно значительно позже, в середине пятидесятых. Но опытные образцы Катюш именно тогда уже превращали в пепел скудную растительность степных полигонов. Новые танки, огнемёты, истребители и бомбардировщики заходили в серийное производство. Только война тогда помешала создать лазер. Принципиальная возможность разработки этого прибора (и нового, лучевого, оружия на его основе, конечно же) была показана нашими учёными в предвоенные годы.
Созданный в одной из шарашек (тех, кто не знает, что такое шарашка, отправляю к произведениям Александра Исаевича Солженицына, лучше него об этом явлении не поведал миру никто) сонограф был засекречен семьдесят лет назад!
Лазерам, можно сказать, повезло, их, по второму разу, изобрели. На этот раз – американцы. Чтобы не потерять приоритет в этой области, что с нами, кстати, не однажды уже бывало ранее, наши лазерщики были срочно «отпущены на свободу». Слава богу – в переносном смысле, то есть рассекречены. Шарашек-то уже в то время не было. Но, повторюсь, работы в лазерном направлении оставались засекреченными до тех пор, пока не появились публикации американских учёных.
Сонографу, увы, повезло значительно меньше, он оставался невостребованным до самого последнего времени. Американцы подвели, не додумались за столько лет до такого прибора!
Во-вторых, изобретённое, на этот раз украинскими учёными, несколько лет назад сновидение хотя и не получило пока столь широкого распространения, как, скажем, фотография, видеосъемка, те же лазеры, но оно сразу же пришлось по душе людям творческих профессий. Писатели, композиторы, художники уже обзавелись сновизорами и создают собственные сонотеки, широко используемые ими при написании произведений.
Сновидение «выпустило на волю» узника секретных архивов – сонограф. «Недоделанный» секретный прибор был, наконец-то, рассекречен.
Как и в случае с лазером, в тридцать девятом году была показана «принципиальная возможность», возможность записи человеческих снов. Как теперь стало известно из рассекреченных архивных материалов, были сделаны записи снов нескольких десятков узников застенков НКВД. Но сонограф – это ещё не сновизор. Записать-то записали, а вот просмотреть… Как и во многих других случаях война и наше извечное разгильдяйство помешали довести дело до ума.
Современным инженерам, на счастье, не составило большого труда сконструировать адаптер, позволивший воспроизвести записи, сделанные на сонографе, при помощи современного сновизора.
И, наконец, в-третьих: мне всю жизнь снятся одни и те же сны. Мне снятся сны о Хасане! Я десять лет прожил в Посьете, четыре года – во Владивостоке. Не раз бывал на Хасане…
Именно поэтому, когда мне стало известно о «хасанских» снах Штерна и Терёшкина, я забыл обо всём на свете и два года своей жизни посвятил познанию того, что для меня было самой большой тайной моей жизни. Как же оно всё там происходило, на Хасане?
Мне удалось просмотреть сны Штерна, записанные в те часы, когда после долгих допросов с пристрастием он отключался в своей одиночке. Я думаю, в те минуты легендарному командарму снилось всё самое дорогое из того, что этому предшественнику команданте Че Гевары (самого «раскрученного» на сегодняшний день революционера, соратника Фиделя Кастро) пришлось пережить за его не слишком длинную, но бурную, жизнь.
По иронии судьбы биография Григория Михайловича Штерна оказалась на долгие годы тоже засекреченной, наравне с открытиями и изобретениями засекреченных Королёвых, Харитонов, Басовых и Прохоровых.
В застенках ему снилось детство, проведённое в небольшом украинском городке Смела (в настоящее время – районный центр Черкасской области). Юношеские гимназистские проделки. Конные походы времён гражданской войны. Курсантские счастливые годы в белокаменной столице. Испания. Халхин-Гол.
Сны о Хасане, как я их условно, для себя стал называть, дальневосточные сны, составили чуть ли не половину его сонотеки. Как и во всяких снах, здесь причудливо переплетаются люди и события из разных времён, ландшафты и интерьеры разных уголков Союза, Испании и Монголии.
Автору, может быть, не во всех случаях удалось с полной достоверностью идентифицировать все эти пейзажи, обстановку помещений, «задействованных» во снах, отдельных персонажей, предстающих перед взором человека, погружённого в гущу событий далёких тех лет.
Автор, тем не менее, берёт на себя смелость утверждать, что события, происходившие в Приморье, а, в особенности, во Владивостоке, в Посьете и на Хасане, в родных и дорогих мне местах, не могут быть отнесены к каким-либо другим географическим точкам.
В равной степени и все «дорожные» сны, вне всякого сомнения, относятся к одиннадцатидневному путешествию нашего главного героя к месту нового назначения. Нам, во всяком случае, не известны другие поездки Штерна инкогнито на поезде Москва-Хабаровск.
Кроме снов Григория Штерна в сонотеке ГБ-шного архива, среди множества других экспериментальных записей, оказались и сны, одного из немногих оставшихся в живых, непосредственного участника хасанских боёв, героя-пограничника Петра Фёдоровича Терёшкина. О нём мне известно, что после хасанских событий он, вместе с группой других выживших бойцов, был отправлен в Москву на учёбу. В Москве Терёшкин окончил Высшую партийную школу, а затем и Военную академию имени М.В. Фрунзе. В дальнейшем он прошёл долгий и трудный путь по дорогам Великой отечественной войны, дослужился до звания полковника и преподавал, кажется, в пограничном училище.
Некоторые детали снов Петра Терёшкина удалось идентифицировать благодаря дошедшим до нас его воспоминаниям.
Каким образом сны лейтенанта Терёшкина попали в сонотеку, мне не известно. Можно предположить два варианта. Или он участвовал в экспериментальной отработке сонографа, будучи курсантом, а пограничные войска входили тогда в состав НКВД, и это вполне вероятно. Или, что тоже не менее вероятно, он, как и Штерн, участвовал в этих экспериментах вовсе не добровольно…
Сны иногда дополняют, а иногда и противоречат один другому. Нередко мне приходилось прибегать к своеобразной компиляции из нескольких снов, воссоздающих одно какое-то событие.
В отличие от снов двух непосредственных участников хасанских событий, сны автора не могут считаться подлинными историческими документами. Они записаны по памяти, и не зафиксированы на сонографе или сновизоре. И даже если расшифровка сна ложилась на бумагу по горячим следам, утром следующего же дня, искажения неизбежны. В этом может убедиться каждый, попытавшись пересказать вчерашний сон. Это – своего рода реконструкции снов, по большей части, а не подлинные сны. Невозможно ведь заказать самому себе тему сна. В равной мере невозможно записывать все подряд сны, а потом выбирать нужные. В тех нескольких случаях, когда я попытался записать свои сны на сновизоре, снилось всё, что угодно, но только не Хасан.
Не скрою, мне очень хотелось бы увидеть сны полковника Кузьмы Евдокимовича Гребенника, начальника Посьетского пограничного отряда. Он все эти месяцы, все эти дни, все эти часы, минуты и секунды был в самом центре событий, ставших предметом нашего повествования. Тот факт, что его снов нет в фонотеке, всё-таки обнадёживает. Хочется верить, что жизненные невзгоды обошли стороной этого мужественного, решительного и мудрого человека. Известно, что он прошёл всю войну, стал Героем Советского союза. В ноябре 1947 года генерал Гребенник выступал в Токио свидетелем обвинения на процессе, где судили главных японских военных преступников. На этом же процессе, кстати, были допрошены командир полка подполковник Пётр Фёдорович Терёшкин, начальник отдела боевой подготовки Пограничных войск СССР Иван Давыдович Чернопятко и его заместитель Гильфан Абубекерович Батаршин.
Для удобства восприятия данной книги, для того чтобы не нарушать целостности развития сюжета, некоторые сны (исключительно сны автора) выпадают из хронологической последовательности, принятой автором за основу подачи материала.
Автор далёк от мысли выдать настоящее повествование за некий научный труд. У меня нет таких амбиций. Я хотел лишь (и не мне судить о том, как это у меня получилось) из мозаики попавших в мои руки записей воспроизвести более или менее целостную картину событий. Событий, которые, как я уже упоминал, всю сознательную жизнь будоражили мою душу.
Именно по этой причине вы не найдёте в книге обязательных атрибутов любого научного труда: отсылок к номерам единиц архивного хранения, дат записи снов, фамилий операторов, производивших записи, продолжительность каждой записи и т. п.
Мой труд предназначен для так называемого «широкого читателя», не желающего, по большей части, забивать себе голову подобными вещами.
Исключение составляют только даты происходящего во снах.
Чтобы не утомлять читателя, я не буду в каждом случае объяснять, каким образом эти даты установлены, какой инструментарий при этом использовался. Скажу только, что этот процесс очень похож на процесс установления даты написания стихотворения тем или иным поэтом, ушедшим от нас.
Каждый сон предваряет упомянутая дата и фамилия сноавтора (термин придуман не мною, так они именуются на заголовках архивных папок).
Фантазии сноавторов нередко создают образы, причудливо сочетающие в себе отдельные черты нескольких реальных исторических лиц, характеров, событий. Автор взял на себя ответственность трактовки таких снов.
Ещё один нюанс: сны – это не свидетельские показания под присягой, которые можно «пришить к делу». Нам снится не только то, что происходило когда-то с нами, но очень часто и то, что мы где-то видели или слышали, или, о чём мечтали. Доказательство тому – всем нам (думаю, что всем) снились полёты. Взмахнул руками, и… Не важно, чуть выше забора или под облака.
Все необходимые авторские комментарии и отсылки по ходу дела даются непосредственно в тексте в квадратных скобках, курсивом.
Не будем забывать этическую сторону вопроса – фактически несанкционированный просмотр чужих снов. Сны – это даже не интимные письма, это – нечто гораздо большее…
Если я невольно перешёл здесь некую невидимую грань – читатель мне судья. Ну, и моя совесть.

[Влад Соколов]

Погранцовский редактор. почемуто убирает абзацы, не хочет печатать квадратные скобки, курсив передаёт обычным текстом. Не знаю, можно ли это читать.

27 апреля 1938 года. Штерн.
- Здравия желаю, товарищ комкор, товарищ маршал Советского Союза ждёт вас, проходите, - бравый, подтянутый и одетый «с иголочки» майор стоял навытяжку перед легендарным генералом.В 1940 году, когда указом Президиума Верховного Совета СССР для высшего командного состава Красной Армии были введены генеральские звания, Григорий Михайлович Штерн стал генерал-полковником. Но уже в конце тридцатых годов комбригов, комдивов, комкоров и командармов вполне справедливо в народе называли генералами. Это происходило, видимо, потому, что в 1935 году командирам вернули привычные звания: лейтенант, капитан, майор, полковник, а самые главные военачальники получили принятое во многих странах мира звание маршала. Парадокс советского менталитета состоял в том, что слово офицер, вплоть до его легализации в сороковые годы, оставалось тогда ругательным.
В глазах майора светилось почти трепетное уважение, и преклонение его перед вошедшим было абсолютно искренним.
Он понимал, что выдавать свои чувства нельзя. Просто опасным это может оказаться, зачем-то же отозвали комкора в Москву. Но в приёмной больше никого не было. Только он – двадцативосьмилетний майор и этот, с посеребрёнными висками, грозный и отважный генерал. Десять лет разделяли двух преданных до мозга костей военной службе людей. Но какие десять лет!
Майор осознавал, что он – уже из другого поколения, можно сказать, из другой эпохи. Григорий Штерн – один из тех «комиссаров в пыльных шлемах», которым посчастливилось с шашкой в руках скакать по туркестанским барханам, громить басмаческие банды, устанавливать советскую власть в Хорезмской республике. Григорий Штерн – герой Испании. А он, майор, кроме казармы училища и этой приёмной, можно сказать, ничего в жизни и не видел. [Мы могли бы утешить майора. На этом самом месте, что называется, не отходя даже по нужде, он очень быстро выслужится в генералы, отрастит брюшко, заматереет, и будет смотреть «через губу» на маршалов и наркомов.]
Штерн был «при всём параде». Новенькая, отутюженная форма, хрустящие, сияющие и пахнущие свежим хромом ремни портупеи. Ему редко удавалось покрасоваться в военном наряде. Помощник наркома обороны для особо важных поручений чаще вынужден был одеваться по цивильному. Без знаков различия и орденов. Только просвечивающиеся через любую одежду натянутые струной нервы и пробегающие по гладко выбритым скулам желваки выдавали в нём кадрового военного.
- Здравия желаю, комкор, - с несколько иной интонацией в голосе произнёс Климент Ефремович Ворошилов, слышавший приветствие своего адъютанта.
Штерн уловил в этих словах и почти отеческую заботу, и некоторую иронию. Нарком обороны, тем не менее, очень на то похоже, тоже вполне искренне желал ему здоровья.
- Об Испании сегодня говорить не будем. Твой доклад на политбюро признан удовлетворительным. – Ворошилов не удержался от того, чтобы напомнить собеседнику о своей причастности к самым высшим сферам, к тому «узкому кругу», который определяет судьбы всех и каждого винтика большой государственной машины в отдельности. – Принято решение поручить тебе выполнение нового, чрезвычайно важного задания. С директивами ознакомишься завтра же в секретном отделе. Детально суть задания обсудишь с Мехлисом, он назначен межведомственным координатором. Ему это, как говорится, с руки. Армия, пограничная охрана, ГБ, флот, партийные органы… Принято, также, решение предоставить тебе две недели отпуска. Отдохни. Можешь поехать в Крым, в наш санаторий.
На большом, не меньше бильярдного, столе традиционно обтянутом зелёным сукном, что усиливало сходство, кроме чернильного прибора и авиационных часов на подставке из большого кварцевого кристалла, не было ничего. И хотя у Штерна никогда не было по настоящему своего кабинета, он твёрдо знал, у него так не получится, не получится никогда, ну, в смысле, такого чистого стола. Чистый стол – это особый шик, который могут позволить себе только очень уверенные в своей безукоризненной собранности и ответственности люди.
- Клим Ефремович, вам известно моё сыновнее к вам отношение. Я так благодарен вам за всё, что вы для меня сделали! Не томите, пожалуйста, скажите, какое задание.
Ворошилову явно нравилось, когда его называли не церковным именем Климент, а Климом. В этом коротком имени слышался ему звон сшибающихся клинков, свист ветра, клацанье копыт по спёкшейся как бурый кирпич степной дороге. Горе тому, кто в шутку или по недоумию называл его Климентием, подражая в этом Иосифу Виссарионовичу. Ему одному, Иосифу, было такое позволительно, да пусть бы называл хоть горшком…
- Архиважное задание, как сказал бы Ильич. Тебе придётся пощекотать нервишки японцам, - испытующий взгляд пронзил молодого генерала, - принято решение о создании Дальневосточного Фронта, готовится приказ, ты направляешься в Хабаровск.
- В Китай? К Чан Кайши?
- Я сказал в Хабаровск, к Блюхеру. Заместителем. На основе его Дальневосточной армии создаётся в ближайшее время фронт. Япошки наглеют. Их надо срочно поставить на место. Повторяю, директивы для тебя и Блюхера прописаны достаточно подробно, но главное – ты должен понять суть задания, всего не распишешь. Тебя, надеюсь, не надо учить, это документ больше, чем ОВ ОВ – документ особой важности, гриф секретности, означающий наивысшую, государственную степень секретности. Блюхеру всё передашь на словах. Перед отъездом сможешь освежить память, прочитаешь ещё раз.
Неожиданная идея пришла в голову Штерну.
- Товарищ маршал, у меня к вам большая просьба. Я бы хотел встретить первомайские праздники в Москве, а потом сразу поехать. Ведь поезд до Хабаровска ходит?
- Почему поезд? Проще самолётом. Спецвагона ты не получишь. Больно далеко, да и не по чину.
- Вот и хорошо, Клим Ефремович, поеду в обычном вагоне, под привычной фамилией – Григорович. За десять дней пути и отдохну, и на страну посмотрю.


28 апреля 1938 года. Штерн.
Весна в Москве была в самом разгаре. Правда, кое-где на замусоренных газонах ещё остались островки грязного мокрого снега. Ледоход уже отшумел своё, и Яуза текла между гранитных берегов легко и весело.
Штерн взобрался на парапет. Голова слегка кружилась от бесшабашного удальства, открывшейся высоты и солнечных бликов, бегущих по всему пространству открывшейся водной глади. Он снял пиджак и брюки и повесил их на каменную вазу – архитектурный изыск, долженствующий внушать прохожим чувство уверенности в незыблемости бытия. Взмахнув руками, резко оттолкнулся от шершавой поверхности парапета. Пролетев ласточкой над стремительным потоком, он, почти без брызг, вошёл головой в воду. Прежде чем вынырнуть, он от души наглотался холодной, очень холодной, субстанции, этого коктейля из бензина, городских стоков и талого снега.
На берегу раздались заливистые трели милицейского свистка.
- Вылазь! Вылазь, кому сказал, - милиционер в синей форме и темно-серой панаме подпрыгивал, чтобы через парапет лучше рассмотреть нарушителя общественного порядка.
Хорошо сказал: вылазь. Гранитная подпорная стенка казалась не вертикальной, а нависшей под отрицательным углом над головой скалой.
Пальцы скользили по поросшей водорослями поверхности, под ногти неприятно и больно набилась скользкая тина, ладони с размаху ударяли по воде. Ни слева, ни справа не было видно ни ступенек, которые, казалось бы, спускаются к воде через каждые сто метров, ни металлических лестниц, закреплённых не понятно для какой цели на противоположном берегу.
Хотелось кричать, звать на помощь, но голос пропал, звуки застревали в горле. Наружу выходил только бессвязный хрип. Он отчаянно махал руками, но взлететь, как в детстве, почему-то не удавалось. Выхода нет!
Наконец, здравый смысл восторжествовал, и он поплыл, почему-то брассом, вдоль отвесной набережной. Плыл долго, пока ноги не свело судорогой. Остановился. Собрался с силами, взмахнул руками и, о слава тебе Господи, извини, если сможешь, диалектический материализм, взлетел всё-таки.
Милиционер, оказывается, всё это время бежал по набережной вдоль парапета, держа на вытянутых вперёд руках развевающийся, как флаг, пиджак. Он успел достать из внутреннего кармана красное удостоверение и прочитать его.
- Товарищ комкор! Товарищ генерал! Одевайтесь. Простудитесь! Амур-батюшка шутить не любит! [Штерн, конечно же, много раз рассекал кристально чистые амурские волны ладонями своих мускулистых рук. Но это было несколько позже].
Редкие прохожие, кто с восхищением, кто со сладким злорадством, смотрели на мокрого, стучащего зубами, не то спортсмена, не то пострадавшего, не то пойманного злодея.

Влад Соколов добавил(а) 18.01.2015 в 18:29
Без увеличения шрифта - хоть скобки сохранены...

[Колонель]

...Погранцовский редактор. почемуто убирает абзацы, не хочет печатать квадратные скобки, курсив передаёт обычным текстом. Не знаю, можно ли это читать...

Странно... Я тоже в некоторой степени "редактор" данного раздела, но, вроде пока не замечал ничего такого... Давайте проверим? Сейчас я флудить начну, но только для тестировки.

..............
Первый тест.

____________
Второй тест.

++++++++++++
Третий.

Широка страна моя родная!
Много в ней лесов полей и рек!

Тут в абзаце будет.
.... Я другой такой страны не знаю...
.Где так вольно дышит человек.

Вроде порядок?

Колонель добавил(а) 18.01.2015 в 23:49
Да не переживайте Вы. Зачем Вам квадратные скобки-то? Они в математики используются.
В литературе только круглые )

[Влад Соколов]

Сообщение от Колонель

Я тоже в некоторой степени "редактор" данного раздела

Спасибо за ценные советы (честное слово - без ковычек). Надеюсь, Вы не приняли мои слова на свой счёт. Но "редактор" действительно чудит, и после него - отредактировать - ну, никак!

[Колонель]

Сообщение от Влад Соколов

Надеюсь, Вы не приняли мои слова на свой счёт

Нет конечно. Ничего личного.
Просто, я когда чего-то кропаю из своих опусов, то пишу их в Вёрде офисовском, он у Вас наверняка стоит. Потом копирую и переношу уже сюда (клавиши ctrl+v) Вставка.
Удачи вам

[Влад Соколов]

30 апреля 1938 года. Штерн.
Позвонил Валерий, старый товарищ по академии, по Восточному факультету:
- Привет, Гриша, узнал? Ты давно в Москве? Есть предложение вспомнить молодость. Текстильный институт, оказывается, нас ещё не забыл. Звонила Галка, она до сих пор учится и живёт в общежитии. Предлагает встретиться, развеяться.
- Помню такую твою подругу. Она, что, второгодница, десять лет учится в своём тряпичном.
- Да не десять, а восемь, во-первых, а во-вторых, она в аспирантуре. Заканчивает уже. Приглашает отметить праздники, вареников налепила!
- Вареники? Ах да, она же из-под Полтавы, кажется. Вареники я люблю. Вот уж, действительно, вспомним молодость.
Они ехали по Москве на автобусе, потом на троллейбусе. Оба были в курсантской форме так – во сне. Пассажиры смотрели на них с обожанием, военные были в почёте, чуть ли места не уступали.
Перед тем, как садиться в троллейбус, подошли на остановке к бочке с пивом. Была длинная очередь. Засомневались, стоит ли стоять, так и опоздать на свидание можно.
- Пропустите солдатиков вперёд, видите им некогда, - замолвила за них словечко сердобольная тётка, времени у которой было, видимо, море.
«Курсанты» смутились, но не удержались и воспользовались этой, пусть не официальной, но всенародно признаваемой льготой.
Главным достоинством пива было то, что оно было холодным. Второй кружки не захотелось.
Вахтёрша тряпичного института, а они привыкли называть его только так, всенародной любви к «солдатикам», вовсе не разделяла. Они долго и терпеливо объясняли этому церберу, что им обязательно надо попасть на третий, аспирантский этаж. Стояли, засунув большие пальцы под ремень, и выставив вперёд одну ногу. Красивые и уверенные в своей правоте. Да где это видано, что бы куда-то не пускали курсантов академии имени Фрунзе.
- Мы здесь жили восемь лет назад, пришли вспомнить молодость, - нашёлся, наконец, Валерий, поведав вахтёрше, совершенно неожиданно для себя, голую и неприкрытую правду.
- Жили? Это другое дело, солдатики. А в какой комнате вы жили?
Никакой опасности этот вопрос для наших героев не представлял. В самом деле восемь лет прошло. Да кто и где жил здесь тогда? Да где жила тогда эта вахтёрша?
- В триста четырнадцатой, - сказал полуправду в свою очередь и Штерн.
В триста четырнадцатой они не жили не с кем восемь лет назад. Но там теперь живёт Галка. И им надо туда, в триста четырнадцатую.
- А, в триста четырнадцатой, - вахтёрша порылась в журнале со списками проживающих, - там сейчас девочки живут, смотрите, без хулиганства, - произнесла она тоном, не оставляющим сомнения в том, что высочайшее соизволение снизошло на лжевыпускников этого главного московского «женского монастыря».
Лестница была широкой и, если бы по ней постелить красную дорожку, можно было бы вообразить, что они попали в серьёзное учреждение. Коридор на третьем этаже, наоборот, был узкий, как колодец, так что разойтись двоим было бы проблематично.
- Знакомьтесь, мальчики, это Лина, - представила Галка свою младшую подружку, явно студентку.
Чёрные волосы девушки подстрижены «под рабфаковку», не хватает только красной косынки для полного сходства. Большие тёмные глаза смотрят на гостей с обожанием, но взгляд – смел и открыт. Стройная фигурка угадывается под свободным крепдешиновым платьем.
- Лина? Это, может быть, тоже Галина? Или Магдалина? Или Акулина? – Имя понравилось Григорию не меньше, чем сама красавица.
- Просто Лина. Родители меня так назвали, чтобы потом не придумывать уменьшительно-ласкательные варианты, как это всегда приходится делать. У меня есть подружка Анна, так её зовут и Аня, и Анюта, и Аннушка, и Нюшкой кое-кто зовёт. А я для всех – Лина. И никаких проблем. Я благодарна за это своим родителям.
Галка не успела представить молодых людей, они представились сами:
- Петя.
- Вася.
При этом каждый показал пальцем на друга. Галка махнула рукой.
- Ой, ребята, оставьте ваши штучки, мы уже не дети, вы – серьёзные люди. Это они так шутят, - ответила она на немой вопрос Лины, - называют в новой компании друг друга первыми, попавшимися на язык именами, причём при каждом обращении разными, а потом, когда запутают всех окончательно, чему-то радуются. Вы – взрослые мальчики. Мы – взрослые девочки. Это – Григорий. Это – Валерий. Уменьшительно-ласкательные имена – обычные, Гриша и Валера.
- Ты заматерела, подруга, шутки наши тебе уже не нравятся, будем серьёзными, как пожарные инспекторы, - сказал Валерий.
- Гриша, - протяжно произнесла Лина, - Галя говорила, что вы куда-то исчезли несколько лет назад, Валера вас потерял.
- Слава Богу, уже нашёл. Работа такая, с разъездами.
- А, правда, что вы уже генерал?
- У Валеры язык без костей, но это правда. Да он и сам уже далеко не лейтенант.
- Гриша, а скажите, война будет?
- Война? Война давно идёт. И в Испании она не закончилась, и в Китае – в разгаре. А на нашей территории войны не будет.
- Замучаете Григория. Галя, ты мне так и не сказала, как называется твоя будущая диссертация, - Валера решил поговорить на более приземлённые темы, - впрочем, я сейчас сам угадаю. « Безверетённое производство крепдешиновых тканей, как альтернатива тутовому шелкопряду». Так, примерно?
- Тогда уже и я свой вариант предложу, - Григорий почесал пальцем лоб, - « нетканые материалы – будущее мировой швейной промышленности». Как, перспективное направление?
Как известно, нетканые материалы появились только в сороковых годах, так что шутка оказалась провидческой, а вовсе не смешной.
- Мальчики, садитесь за стол, что за разговор на пустой желудок, Лина, положи им селёдочки, винегрет, картошечку берите, пока горячая. А я поставлю воду для вареников. Мы их с Линой вместе лепили, надеюсь, удались.
Мужчины достали из карманов галифе бутылки. Не для этого ли такие роскошные брюки и были придуманы когда-то. Налили всем водочки. Первая пошла соколом – за вождя мирового пролетариата и организатора всех наших побед великого Сталина. Вторая – орлом – за ленинское политбюро, советское правительство и Красную армию. Третья полетела ласточкой – за самых красивых, умных и целеустремлённых в мире русских женщин.
Незаметно все перешли на «ты».
- Гриша, а ты завтра будешь на трибуне стоять?
- Да нет, я до этого ещё не дорос. Пойду в колонне. Если не просплю. У меня отпуск, а в отпуске надо много спать. В нашу «коробку» меня не взяли, все тренировки и репетиции пропустил. В праздничных композициях и гимнастических этюдах я тоже не участвую, пойду в колонне ножками.
- А меня не включили в список на демонстрацию, я должна была уезжать, но билет не взяла, не было. Поеду после праздников, придётся пропустить несколько дней занятий. Но может быть – это к лучшему. Давно не встречалась с такими интересными людьми. Когда Галя сказала – будут большие люди, я, честно говоря, засомневалась идти ли. Менуэт я танцевать не умею, а вы, наверное, танго не танцуете.
- Намёк понят! Галочка, можно тебя пригласить на менуэт, давай поучим молодёжь - Валера вскочил из-за стола и по-гусарски тряхнул головой.
Они сделали несколько па, дружно рассмеялись, пошептались о чём-то, Валера завёл музыку.
Григорий, естественным образом, получил приятную возможность пригласить Лину. Патефон голосом Леонида Утёсова запел про Одессу. Потом был вальс, во время которого мужчины думали только о том, чтобы не отдавить дамам ноги. Потом опять что-то медленное, будто специально созданное для того, чтобы можно было всласть пообниматься.
За окном незаметно стемнело. Свет не зажигали. Как-то само собой получилось, что они, попарно, оказались сидящими на кроватях, разделённых праздничным столом и сумраком.
- Гриша, а ты теперь будешь жить в Москве?
- Я буду бывать в Москве, а сейчас я уезжаю в длительную командировку.
- Надолго?
- Не знаю, как получится, в последней командировке я был два года. Ты была в Третьяковке? – это он спросил неосознанно, по старой привычке уходить от нежелательных разговоров. На самом деле ему очень хотелось с кем-нибудь поговорить о своих командировках, но это была запретная тема. - Давай сходим в Третьяковку, если по времени сложится. У меня поезд третьего вечером, а ты когда уезжаешь?
Галкина кровать музыкально поскрипывала. Но они слышали только друг друга. Скатерть, свисавшая до самого пола, делала вид, что она ширма, или даже перегородка, а может быть – стенка.
Они легко и с удовольствием поцеловались.
- Ты – прелесть!
- И ты – прелесть!
Под крепдешином не оказалось лифчика. Груди у Лины были небольшие, но упругие, как теннисные мячики. Кожа была гладкой и казалась шёлковой. Волосы на голове вовсе не жёсткие, как могло бы показаться, скорее даже лёгкие, как голубиный пух. И рассыпчатые! Из-под небольших трусиков, плотно облегающих бёдра, с двух сторон выглядывали пушистые воробушки.
- Нет, Гриша, не надо. У меня ещё никого не было. Не сейчас. Не здесь. Ты мне очень нравишься, но не надо. Я сделаю для тебя всё, что угодно, но только не это.
- Ну, сделай мне что-нибудь. Я умираю, как хочу тебя. Я сейчас разорвусь на куски.
И она сделала.
И он разорвался на куски.

[Petrovich-svp]

Сообщение от Влад Соколов

"Сны о Хасане" Влада Сколова

Доброй ночи Влад.
С интересом просмотрел предисловие
Вашей повести. Меня она заинтересовала.
Чуть позже начну потихоньку читать.

[Влад Соколов]

1 мая 1938 года. Штерн.
Он сидел в кабине истребителя на месте пилота и до хруста в пальцах сжимал штурвал. Это был не учебный самолёт, и инструктора рядом не было. Самолёт был боевой! Места для инструктора в боевых самолётах не предусмотрено.
Предстояло звеном из семи машин, клином, пройти над Красной площадью. Слегка завалив свои аппараты на крыло, они делали большой круг над столицей, чтобы строго в назначенное время появиться над трибунами.
Они летели почти на предельной высоте, и центр Москвы был виден, как на ладони. На трибуне мавзолея стояли и махали руками проходящим колоннам вожди. В толпе нарядных демонстрантов он явственно увидел Лину. Она всё-таки попала на демонстрацию! Лина смеялась и тоже махала двумя руками. Если бы она сейчас увидела Штерна! Сталин запрокинул голову и вдруг помахал ему, Штерну – ну-ка покажи, на что ты способен комкор!
К площади сразу по двум примыкающим улицам уже подтягивалась техника. Танки и бронетранспортёры напоминали больших и сильных жуков. Шли грузовики с бойцами, сидящими рядами в кузовах на скамейках. Они сидели, если можно так сказать, по стойке смирно. Головы красноармейцев были повёрнуты к трибунам, и, казалось, что они неподвижны, а разворачиваются тела вместе с автомобилями, по мере движения. Самоходные огнемёты – грозное секретное оружие, пошли вслед за артиллерией.
Похоже, пора выходить на последнюю прямую. Штерн скосил глаза на панель приборов. Вместо часов стояла оранжевая фальшпанель. Перевёл взгляд на левое запястье. Его швейцарские часы, подарок весельчака Хосе, стояли. Внутренний хронометр, который ни разу до сих пор его не подводил, просигналил? Просигналил! Огнемёты пошли по площади? Пошли!
Штерн слегка толкнул штурвал от себя, вышел на высоту, которую подсказал ему внутренний высотомер, вернул штурвал на место, и, проигнорировав жгучее желание ещё раз взглянуть на доску приборов, добавил газу. Внутренний спидометр дал добро. Две тройки ястребков, повторив маневр ведущего, «нарисовали» идеальный клин.
Купола Василия Блаженного пролетели под брюхом машины. Москва-река, изогнув упругое тело, блеснула чешуёй мелкой ряби на масляной поверхности. «Куда летим?» - Задал самому себе вопрос самозваный пилот, самозваный ведущий семёрки металлических птичек. Пощёлкал подвернувшимися под руку тумблерами. Никто его не вызывал, никто не давал так нужных ему сейчас мудрых указаний и директив.
Он стал генералом потому, что в критических ситуациях, в отсутствии приказов и инструкций, всегда находил единственно верное решение. И для командира полка, и для командира дивизии, а потом и для командира корпуса, где он был комиссаром, он был той последней инстанцией, тем высшим авторитетом, к которому эти командиры много раз обращались перед серьёзным боем для прикрытия собственной задницы.
Сейчас был тот самый случай. Из любого безысходного положения всегда есть как минимум два выхода, не раз повторял Штерну хитроумный Мехлис. Не обращая больше внимания на судьбу ведомой шестёрки сияющих в восходящем солнце ястребков (они-то знают, как долететь до родного аэродрома), комкор плавно вывел машину на фарватер реки и пошёл на снижение.
Главное не сломать о стальную поверхность речки, застывшей в ожидании неминучей встречи с новоявленным Икаром, такое хрупкое шасси.


3 мая 1938 года. Штерн.
Чёрный кабриолет, взвизгивая резиной и практически не выключая звукового сигнала, нёсся по тихим московским улочкам. Рабочий день закончился, и негустой поток служебных авто совсем иссяк. Комкор Штерн при каждом манёвре автомобиля привставал и взмахивал руками. Светофоров на выбранном опытным водителем маршруте не предвиделось.
Тепловоз пыхтел на холостом ходу на третьем пути Северного вокзала. Точно в назначенное время машинист известил сиплым двойным сигналом публику, отъезжающих и провожающих, о скором отправлении поезда дальнего следования Москва-Хабаровск. На языке телеграфного кода Морзе этот сигнал – точка, тире – означал первую букву алфавита. Что, в свою очередь, означала озвученная машинистом буква «А», Бог её, железную дорогу, знает. «А-а-атъезжаю», может быть. Проводники с жёлтыми флажками в руках высовывались из тамбуров. Зелёный семафор манил в дальние дали. Поезд хрустнул суставами, по составу прошла судорога, и, набирая обороты, завертелись чугунные колёса.
За десять минут до этого кабриолет разворачивался перед неожиданно возникшим перед ним препятствием – безобразной, залитой водой траншеей, протянувшейся во всю ширину улицы.
- Нагоним на следующей станции, - оптимизм водителя обнадёживал.
Поезд дальнего следования не собирался останавливаться на каждом полустанке. Но они догнали его ещё до первой остановки. Загородное шоссе шло параллельно железнодорожному пути, в десяти метрах от натянутых струной и поющих протяжную песню рельсов. Белая табличка «Москва-Хабаровск» притягивала взгляды повеселевшего экипажа кабриолета.
На ближайшем переезде шофёр сделал смелый манёвр. Чуть приотстав от поезда, он повернул на просёлочную дорогу, пересекавшую железнодорожную ветку, тут же повернул направо, и автомобильные колёса застучали по шпалам. До открытой площадки последнего вагона было два метра.
Штерн перегнулся к заднему сидению, схватил свои чемоданы, и с размаху бросил их на площадку. Теперь других вариантов не было. Он встал, шагнул на капот, держась одной рукой за ветровое стекло, сделал ещё полшага. Вдохнув полную грудь горячего дымного воздуха, упал двумя руками вперёд, ухватился за металлическое ограждение, перекинул тело на рифлёный пол вагонной площадки.
Автомобиль притормозил, перевалил через рельс, скатился с поросшего пыльной травой откоса, и оказался на дороге.
Григорию не пришлось стучать в дверь вагона, он не успел этого сделать. Человек в железнодорожной форме (проводник? охранник?) решительно ступил на площадку.
- Возьми чемоданы, и вперёд! – Скомандовал комкор, и проводник по тому, каким тоном этот человек в штатском произнёс свою короткую фразу, понял, что спорить, и даже задавать глупые вопросы, не стоит.
Они прошли через последний вагон, толи багажный, толи почтовый. Два общих вагона. Три плацкартных. Отдышались в коридоре купейного. Проводник попросил показать билет, взглянул в него, и, подхватив чемоданы, двинулся дальше.
В мягком вагоне он с облегчением передал своего спутника коллеге. Тот, уже без всякой команды, принял чемоданы, и через минуту укладывал их в сундук под диваном купе.
Штерн опустил окно в коридоре и высунул наружу голову, поймав ртом поток упругого воздуха.
Берёзовая роща вдоль дороги стояла, как нарисованная. Ни одна прядка распущенных зелёных причёсок, ни одна веточка не колыхалась. Полный штиль. Оказывается, это не поток воздуха бил по лицу, это лицо летело вперёд, расталкивая желеобразную массу неподвижного воздуха.
- Гриша, это ты? – В дверях купе стояла, и в упор смотрела на него своими большими глазами Лина.

[Влад Соколов]

3-4 мая 1938 года. Штерн.
Станционные часы Шатуры показывали 20 часов 32 минуты. Вдоль вагонов поезда дальнего следования сновали озабоченные тётки с большими коленкоровыми сумками, и что-то громко кричали, размахивая руками, пассажирам, выглядывающим из открытых окон.
- Ой, в Шатуре всегда продают такие кулебяки! – спохватилась Лина, она и не обратила вначале внимания на то, что поезд стоит.
- Сейчас организуем. А какие они из себя, эти кулебяки, слышал много раз, но, честно говоря, ни разу не пробовал.
- Если хочешь попробовать, поспеши, мы здесь недолго будем стоять. Обязательно возьми с рыбой, вкуснятина-а-а.
Спустившись с подножки вагона, Штерн оглянулся. Тётки с сумками переместились поближе к общим и плацкартным вагонам. Похоже, пассажиры мягкого не баловали их своим вниманием. Они предпочитали вагон-ресторан сомнительной пристанционной кормёжке. Однако, как только Григорий сделал движение в их сторону, они дружно устремились ему навстречу.
Кулебяки были со всем на свете, как и любимые с детства вареники. Разве что с рыбой вареников ему есть не приходилось. Через минуту он держал в руках большой свёрток из плотной яркой бумаги. Похоже, это были листы иллюстраций из «Огонька» с какой-то живописной классикой. Кулебяки были горячими, только с печки, как уверяли тётки. Запах от них шёл умопомрачительный.
Тепловоз в нетерпении уже прогудел своё: «А-атправляемся», и Григорий, чтобы не испытывать судьбу, трусцой побежал к своему вагону. Проводник из тамбура протянул ему руку, чтобы помочь подняться, но он проигнорировал этот джентльменский жест – что я дама, что ли. Легко взлетел по ступенькам.
- Вот и твои любимые кулебяки, с какой начнём? Здесь – с рыбой, как ты просила, с максуном [Максуном эту рыбу называют в Хабаровском крае. В Сибири и на севере она известна под названием муксун. Водится ли максун-муксун в европейской части России? Не ведаю.], ещё – с мясом, с рисом и яйцами, с капустой. Пахну-у-т!
Они разложили пироги на столе. Григорий достал бутылочку водки, сходил в купе к проводнику и принёс два гранёных стакана в подстаканниках с чаем. Порывшись в одном из чемоданов, достал два позолоченных серебряных стаканчика из своего любимого набора. Выпили. Отведали, отломив руками по кусочку от каждой, кулебяк.
Продолжили прерванный такой своевременной остановкой разговор.
- Это судьба, что мы оказались в одном поезде, да ещё и в одном купе. Будет несправедливо, если ты выйдешь в своём Муроме. Поехали со мной в Хабаровск. В институт я тебе организую неубойную бумагу, с этим проблем не будет. Назад, в Москву, отправлю самолётом, с этим тоже проблем не будет. В Муром съездишь как-нибудь в другой раз, тем более, что на свадьбу своей сестрички ты всё равно опоздала.
- Ты меня искушаешь, как библейский змей. Действительно, посмотреть всю страну – очень заманчиво, вряд ли мне это удастся когда-нибудь потом. Но, решиться на такое!? Да и билет в твоё купе от Мурома наверняка продан. Мы что, поедем на одном диване?
- Тогда решено! Я через пятнадцать минут вернусь. Не скучай тут и, смотри, никого незнакомого в дом не пускай, а то ходят тут всякие, я постучусь условным стуком.
Штерн причесал перед зеркалом на двери свою непослушную шевелюру. Сделал, автоматически, движение, как будто расправляет гимнастёрку под ремнём. Так как гимнастёрки, да и широкого армейского ремня на нём не было, ограничился тем, что застегнул нижнюю пуговицу пиджака и одёрнул его полы двумя руками. Молчание Лины он вполне справедливо расценил, как окончательное согласие. Вышел в коридор, узнал у проводника, где находится начальник поезда, тот располагался в соседнем вагоне, и, пройдя через два тамбура, решительно постучал в служебную дверь.
Не дожидаясь ответа, он и стучал-то не для того, чтобы получить разрешение, а чтобы не застать хозяина врасплох, распахнул дверь и вошёл. Чтобы не затягивать разговора, Штерн сразу достал из внутреннего кармана пиджака и положил перед начальником поезда своё удостоверение личности. Пока тот тщательно его вычитывал, объяснил, что он намерен воспользоваться своим правом на отдельное купе. Ставить начальника поезда в известность, что он едет не один, Штерн не счёл нужным. Тот сделал чуть заметную гримасу недовольства, придётся связываться с ближайшим станционным начальством, объяснять всё на пальцах, все билеты, наверняка, давно проданы. Однако он счёл за благо не выступать, ну их, этих комкоров, этих генералов. Он откозырял, привстав, и произнёс по-военному:
- Так точно. Будет исполнено.
Штерн вернулся к своему купе. Стучать условным стуком не пришлось, Дверь легко открылась, Лина и не подумала запирать её на щеколду. Она стояла перед дверью. Когда зеркало уехало от неё, её глазам предстал довольный собой Григорий.
Лина не посторонилась, и Григорию не оставалось ничего другого, как крепко обнять её и поцеловать.
Пока Лина убирала со стола остатки кулебяк и стелила постели, Григорий пытался сформулировать вопрос, который мучил его сейчас, но которым он боялся обидеть Лину.
- Лина, - наконец решился он, - как это так получилось, что Галина на встречу с нами пригласила именно тебя, студентку?
- Это-то как раз очень просто, никаких загадок и никакой мистики. Она на нашей кафедре проводит испытания новых тканей на специальных установках, ну, там, на истирание, на прочность, на многократный изгиб, на ползучесть. Тебе это, скорее всего, не интересно. Так вот, я работаю по вечерам у неё лаборанткой. Истираю, изгибаю, разрываю…
- И ползаешь по ткани?
- Нет, ползучесть – это удлинение материала под воздействием
постоянной нагрузки. К полотну подвешиваем груз и замеряем удлинение раз в неделю.
Последующую сцену мы опускаем. Любопытному же читателю сообщим, что заявление Лины там, ещё в аспирантском общежитии, в комнате её старшей подруги, о том, что у неё «никого не было», оказалось не вполне искренним. Скорее всего, как это часто бывает в жизни, то была полуправда, а Лина была до того полудевочкой, в одесском смысле этого слова. И девочкой - в общепринятом смысле. Впрочем, Штерна это обстоятельство, похоже, не сильно опечалило.

[Влад Соколов]

6 мая 1938 года. Штерн.
Пейзажи за окном поезда постепенно преображались. Резко континентальный климат западной Сибири всё более явственно и решительно проступал характерными изменениями в окружающей природе. Вместо широких полей и лиственных рощ перед глазами теперь пролетали тёмно-зелёные массивы монументально стоящих хвойных лесов. Сосновые, еловые, пихтовые, лиственничные, иногда кедровые боры.
Мозг уставал от этих мелькающих живописных картин. В то же время в голове возникали мысли: а не бросить ли всё к чертям собачьим. Сойти с поезда, срубить пятистенную избу, завести корову, забрать из Москвы Сонечку [Они поженились с Софьей Марковной в 1925 году, когда той было 18 лет, и теперь она жила в Москве с его мамой. Не знаю, были ли у Григория Михайловича Штерна любовницы. Может быть, всякое бывает… Точно знаю, что они с Сонечкой нежно любили друг друга. Она терпеливо ждала его из таких длительных «командировок». А через несколько месяцев разлуки ему снились вот такие сны. Любимая жена не снилась…], родить десяток сорванцов, перевести сюда весь свой арсенал (ружья, пистолеты, карабины, шашки, бинокли, фотоаппараты), забыть весь остальной мир, и просто жить.
От однообразия походной жизни, от ограниченного жилого пространства у пассажиров появились явные признаки пресыщения и муторошной какой-то усталости. Поэтому когда проводник, обходя с утра поочерёдно своих подопечных, заглянул к ним в купе и объявил о том, что сегодня – банный день, в глазах приунывших путешественников запрыгали весёлые чёртики.
- А парная тоже будет? – спросила Лина и игриво посмотрела на проводника.
Проводник глянул в сторону Штерна и, уловив в его взгляде нотки осторожного одобрения и недоверчивого сомнения, невольно улыбнулся.
- Для вас организуем, но времени у вас будет два часа, с двенадцати
до двух. Надеюсь, уложитесь?
- А как же веничек? – Не унималась вошедшая в раж Лина.
- Будет вам и веничек, организуем.
«Баня» была организована в одном из туалетов. В половине двенадцатого, когда очередной посетитель закончил процедуру «помойки», проводник принёс туда и включил самодельный электрический обогреватель. Электрики называют такие устройства «козлом». Но это был скорее не козёл, а козлик, аккуратно, вполне профессионально закреплённая на куске асбестовой трубы проволочная спираль, которая тут же налилась малиновым светом. На крышку унитаза проводник поставил ведро с кипятком и погрузил в него зелёный, остро, и в то же время приятно пахнущий, веник.
В начале первого парилка была готова. Григорий и Лина, а они решили париться вместе, разделись в коридорчике перед импровизированной баней. «Предбанник» был вполне комфортным, стеклянное окошко в двери, ведущей в вагон, завешено плотной занавеской, дверь в тамбур закрыта на ключ, мусорный ящик превратился в скамейку, на которую они сложили одежду.
Штерн вошёл в «парную» первым и затащил за собой за руку Лину. Собственно, она не сильно и упиралась.
- Ой! – деревянная решётка на полу была неожиданно горячей, но не настолько, чтобы обжечь.
- Пижма! Веник из пижмы, это же надо. А запах! Ну, веселись душа! – Григорий, отставив ведро с водой в уголок, взобрался на крышку унитаза. У потолка воздух был совсем горячим. Он хлестнул себя несколько раз веничком по бокам. - Красота! Сейчас я тебе уступлю место.
Они поочерёдно поднимались на импровизированный «полок», затем опускались на пол, и, присев на корточки, тяжело дыша, отходили от таких приятных истязаний тел жаром, хлёсткими ударами веничка, резким запахом эфирного масла. Явственно ощущался во рту какой-то дубильный привкус, слегка напоминающий тот, которым бывает наполнена вся носоглотка при использовании дубового или берёзового веника. Но вкус во рту от пижмы был неподражаем!
Казалось, все поры тела открылись и жадно впитывают в себя этот витающий в воздухе аромат. Голова была лёгкой и ясной. Раскрепощённый организм звенел и улетал в небеса.
Два часа пролетели, как один миг. Облившись холодной водой, они вышли в предбанник. Распахнули до отказа окно. Попили прохладного весеннего воздуха.
Прихватив свои вещички, проскочили коридором в купе. Там, не одеваясь, они долго лежали на похрустывающих от крахмала простынях, каждый на своём диване. Проводник не только заменил постели, на столе появились стаканы с крепким чаем. Как ни странно, пить не хотелось. Они лежали, приходя в себя. И думали. Каждый о своём.


9 мая 1838 года. Штерн.
Хвойные леса западной Сибири после Новосибирска уступили место лугам, с их разнотравьем и ковылями, и степям, перемежаемым берёзовыми и осиновыми колками. Перед взором открывались пространства, по своим размерам, своему размаху не уступающие степным просторам Украины.
От Новосибирска до Иркутска простирались огромные чернозёмные зоны, находящиеся в плену многолетней мерзлоты. Их бы отогреть и приголубить. Когда-то человек сумеет это сделать. Сумел же он осушить огромные болота, оросить пустыни, повернуть реки вспять. И здесь когда-то будут цвести фруктовые сады!
Патриархальные домики почти трёхсотлетнего Иркутска, вопреки ожиданиям, были вовсе не мрачными, а скорее нарядными и какими-то весёлыми. С узорчатыми деревянными наличниками и кружевными фронтонами. Только крепкие тяжёлые ворота поддерживали реноме ожидаемой сибирской основательности. Было ясно, что живут здесь такие же крепкие и основательные люди.
Железнодорожный вокзал Иркутска находится на самом берегу величавой Ангары, даже здесь у истока демонстрирующей свою мощь. В свете полуденного солнца арки моста, соединяющего два берега великой сибирской реки, монументальны и ажурны одновременно.
Снег в городе ещё не сошёл, но сугробы, прилизанные лучами весеннего солнца, блестели и кое-где сочились у оснований первыми ручейками.
Май, может быть, не лучший сезон для байкальского омуля. Но разве можно побывать на Байкале и не отведать столь специфического местного деликатеса. На станции, однако, сегодня омуля не продавали. Пришлось просить о помощи проводника, который стал за время поездки и мамой и папой, и начальником и денщиком. За полчаса стоянки он обегал окрестности и принёс-таки две полуторакилограммовые рыбины. Одну из них Штерн незамедлительно вернул, в подарок, добытчику.
Деликатес и в самом деле оказался очень специфическим. Но, как говорится, бесплатно и уксус сладкий. Все чмокали губами (пришлось угостить и соседей, также впервые увидавших байкальское чудо), нахваливая «тающее во рту» лакомство. Знаменитого «душка» в рыбке было от души.
- Почему не ешь, когда ещё удастся попробовать этот гастрономический шедевр.
- Знаешь, Гришенька, всего на свете попробовать, не прописано нам на роду. Вон в Африке, говорят, едят всяких личинок, в Китае – яйца, пролежавшие в земле несколько лет, во Франции – живых устриц и улиток, сколько всяких съедобных диковинок на свете - это уму не постижимо. Мы уж как-нибудь обойдёмся варениками да кулебяками, борщами да щами. И тебе не советую, не налегай. Попробовал и будет. Можешь поставить галочку в списке героических поступков. Я, кстати, слышала, что здесь делают пельмени из медвежатины и из изюбря, вот бы чего попробовать.
- Что же ты раньше не вспомнила об этих пельменях, попытались бы достать, а теперь уже Иркутск проехали, следующая большая станция – Улан-Удэ. Не знаю, готовят ли буряты пельмени, но что-нибудь вкусненькое из медведя и изюбря у них наверняка имеется.
- Опять о еде разговорились. Значит, пора идти в ресторан. Там гороховый супчик с солёным огурчиком вприкуску и котлеты с макаронами – точно вкусные.