Прощание славянки

[mikimi]

С памятником на Белорусском вокзале опозорились. Мосинскую винтовку не смогли от коротышки-курца бошевского отличить... Эх, искусствоведы хреновы. Ну, ничо, ничо, ничо! Зато люди те ещё остались.
***************************************************************************

Славка понял, дальше откладывать объяснения с Ленусей нельзя. Подобрался осторожно со спины. Жена стояла на кухне и возилась с тарелками. Обнял за плечи, поцеловал в шею под мочкой ушка, обходя дарёную золотую серёжку. Самодовольно отметил, что украшение жена не меняет, хотя есть чем. Значит - не зря вкалывал, зарабатывая деньги на подарок, подумал он. Жена развернула голову, довольно улыбнулась ласке, глянула снизу вверх, ещё не замечая, во что Славка одет. «На рыбалку что-ли собрался», - мелькнула мысль, когда отстранилась и заметила камуфляжную расцветку военной формы - «Ну, я тебе щас устрою проводы! Снова с мужиками в лес на природу!?»

- Любимая, отпустишь меня с парнями домой? К родакам? - огорошил муж. Отпуск намечался на осень, а сейчас стояла весна в преддверии мая. Поэтому Лена не сразу сообразила, о чем спрашивает любимый.

- А что ты там будешь делать, милый? Рано ж ещё, - ещё не сложила кусочки головоломки в кучу женская интуиция, но уже встревожилась.

- Своих защищать, - ответ расставил все знаменатели на места и раскрыл карты. «Вот он куда собрался», - верить в ужас правды не хотелось никак.

- От кого? - по инерции пошла за словами мужа жена, надеясь, что это шутка, бред, недоразумение.

- От бендеровцев, - «Ох!» - аж вздрогнула душа, как после неожиданного выстрела из крупняка рядом...

- А это кто? - надежда умирает последней, и растянуть время хочется, и закрыть глаза, может сон, и руки задрожали сами по себе, отражаясь от вскинувшегося понимания в подсознании, куда собрался Славка.

- Ты - моя хорошая. Я тебя люблю. Фашисты это, сладкая моя, как гитлеровцы с воххабитами, только наши, - кошмар какой-то.

- Как - наши? - верить не хотелось. Славка, муж, любимый, родной, отец Наташки и Борьки собрался на войну.

- Не доглядели после развала Союза, - да и черт с ним уж больше двадцати лет прошло, перегоревали, отмучались от боли за распад державы, вроде раны затянулись, привыкли. И тут на тебе - третья отечественная? А дети как же? А я? Слава?

- От жеж сволочи! Жалко, зачем рвали по живому? Так хорошо было, страна была большая. Все вместе жили, - сказала одно, а подумала другое: «Неужели пойдёт. Ведь если не пущу, то сам уйдёт или останется и весь изведётся дома, как предатель после совершённой гнусности. Господи, ведь придётся согласиться с его мальчишеским патриотизмом по Родине», - женщины они существа нежные, хрупкие, но ссображают сразу, всем мозгом быстро и точно, как самонаводящаяся ракета, что неотвратимо находит цель.

- Так щас поправим, ласочка моя. Только надо помочь народу, - виновато шмыганул носом и обрадовался муж, думая, что прощание дастся ему легко.

- Ну, если надо и ты, точно, хочешь, уверен - иди, только осторожно ттам, - затряслись плечи, рука прикрыла рот, тряпка сиротливо выпала на кафельный пол. Обнял, но от этого не легче. Ведь может и не вернуться. Совсем. Или подранят. А если искалечат?

- Ну, конечно осторожно, я даже автомат в руки не возьму (сразу гранатомёт прихвачу или СВД), буду в хате сидеть, и ставни закрою, - юморит ещё. Это ж беда страшная.

- Врёшь ты всё, - и вода в глазах заплескалась солёным морем, - А без тебя никак?

- Ну, а шо делать, сердце моё?

- Там другие есть! Пусть они воюют!

- Так я ж умею хоть пристрелять автомат, местность читаю, в картах понимаю, пулемёт, пушка, миномёт - меня ж учили, а они гражданские: их дело работать, а не воевать. И потом, у меня паспорт украинский есть, мама сохранила, и ни одна тварь не посмеет обвинить Россию, что та послала меня завоёвывать Украину. Тож освобождение, а не захват получается. Понимаешь? А я гражданин, а не наёмник.

- Ты за них подумал, за государство, за Украину. А я, Слава?

- Солнце, та я быстро, за месяц управлюсь.

- А если не управишься, родной мой, что мне делать?

- Управлюсь, ты только верь, душа моя, и я вернусь быстренько. Наша кошка шерсть поменять не успеет.

- Там же холодно ночью. А у тебя спина и связки на плечах порваны, хотя бы попыталась отговорить мужа Лена.

- Та ничо, там быстро вылечат. Я оденусь, шмотки возьму. Ты не поверишь - на свежем воздухе, с мужиками, без вас красавиц, хворь - как рукой снимает.

- Не пущу, - брызнули слёзы, прижалась, руками обняла.

- Ну, ласточка моя, а если они до нас доберутся или до сестры с мамой, батя - ветеран отечественной – убьют же гады только за это? Шо тогда? - убеждал мягко муж, поглаживая по спине и плечам большими ладонями трясущееся тело жены.

- Ну, не добрались же! - нельзя бабам такое оружие в руки давать, как плач и слёзы, хуже шрапнели и разит наповал, так что скулы сводит от внутренней боли и переживаний.

- Так шо, ото ждать? Раз уже дождались, когда СССР этот алкаш на куски раздал. Не - надо их гнать до самой границы. Дед за бугор их выпер, но видать не в коня корм. Ты не помнишь, де мои ботинки с высокими голенищами и пояс офицерский с оперативной кобурой? - отвлечь надо, та и засунула куда-то при наведении порядка в доме, попробуй, найди без неё - шиш.

- Под диваном лежат уж лет пять как. А может, не поедешь?

- Ну, котик, ну надо, уси наши там. Нельзя так.

- Убьют тебя, - та шож ты так ухватилась, милая, порвёшь ещё афганку...

- Та шо ты ото меня хоронишь? Носки лучше теплые найди и маска горнолыжная дето была с прорезями для глаз? Спальник де, с палаткой? На антресолях? И нож мой охотничий верни.

- А как я консервы открывать буду без тебя?

- Ну, рыбонька моя, не реви. Он же не для этого предназначен. Вон открывачка висит специально для банок.

- Отдыхать хотели поехать в Испанию? - тоски столько, что хоть в карманы рассовывай на память.

- Так приеду и смотаемся. Какие наши годы? Прямиком в Мадрид. Корриду смотреть. Но пасаран там, венсеремос! Буэнос ночес, - зачем-то бурчал он радостно в конце и потянул на глазах удивлённой жены почти собранный рюкзак из кладовки возле входной двери. Надо было кое-что добавить. Где лежат недостающие предметы, знала только жена Елена. Еленка наблюдала за действиями Славки с грустным пониманием, что муж всё решил заранее и подготовился. Вот только сам разговор оттягивал до последнего. Не решался огорошить самого своего любимого человека и сделать ему больно. Ленка стояла и смотрела, а слёзы уже снова начали пробиваться наружу, прорывая плотины в уголках обрамлённых ресницами глаз. Муж собирался шустро, как привык в армии по тревоге, одевался ещё проворнее. Подбородок у Ленки дернулся, глаза заморгали быстро, осознавая безысходность происходящего по другому пути.

- На, вот это ещё возьми, - неожиданно для себя вытянула из холодильника ворох таблеток в упаковках и протянула.

- Та куда столько?

- Бери, я сказала, а то дальше порога не пройдёшь, - всхлипнула так, что у Славки сердце сжалось. Отвернулась, вытирая слёзки со щёк. И быстро пошла в спальню. Славка старался не смотреть на жену, затягивая клапаны и подгоняя ремни на туристическом мешке. Ленка вернулась с красными и сухими глазами, и шерстяным одеялом в руках. Без слов пхнула прямо на вещмешок, сверху.

- Ленусь! Та нашо мне отое одеяло? Намокнет, тяжесть лишняя будет! Ты б ещё подушку в мешок сунула! - осторожно недовольно попытался возразить Славка, внутренне, соображая, что смирилась Ленуся, но ещё не простила за то, что сам всё решил.

- А что, можно? - как то совсем уж жалобно спросила жена, и глянула с такой готовностью, что Славка чуть-чуть разозлился. Он потом пожалеет, что погарячился. Но пока надо было ускоряться, а то ведь можно и остаться дома на эмоциях.

- Ага, сразу две и кровать сверху, - грубовато пошутил он, напуская недовольства в тон.

- Давай, я с тобой пойду? - так наверно смотрят на икону или с иконы, когда молятся в полумраке храма при свечах о самом сокровенном. Пришлось вставать с корточек и обнимать, а тож пойдёт же «дура» моя дорогая!

- Ккуда? - даже представить страшно стало. На войну? Она? Нее. Ни в коем разе.

- Ттуда, - так просто ответила и прижалась в дрожи, вроде и аксиому подтвердила про одну сатану. Аргумент Слава приготовил заранее. Бронебойный, железобетонный и жестокий. Обнял, поцеловал и сказал в ушко, увитое со всех сторон мягкой нежностью завитков причёски.

- А дочка? А Борька? Солнце, - отпускай. Мужики уже сигналят внизу. Телефон вон трещит, как вибратор в мясорубке.- И рывком к двери. - Всё бай. Я умчал. Да не реви ты. Всё будет путём, - быстро оторвался от косяка, чтоб не рвать себе далее и более душу и сердце.

- Я звоонить буудуу! - Муж убегал по лестничному пролёту, спеша навстречу знакомой неизвестности, поправляя слетающий с плеч громоздкий туристический вещмешок и прыгая, как молодой, через две ступеньки - бухая при этом толстыми резиновыми подошвами на весь подъезд. Матерился сгоряча о себе и про себя: про вес, отдышку, годы и отсутствие лифта...