Алексей Ефимов "730 дней в саогах"

[Andre03]

От редакции
Тема армии — той армии, какую мы знаем сегодня, — вот уже почти двадцать лет (с поляковских “Ста дней до приказа” и калединского “Стройбата”) одна из популярнейших в нашей литературе. Тем более что для этого есть все условия — дедовщина приобретает все более жестокие формы, пережитое в Афганистане и Чечне не отпускает, периодически возникают новые и “просыпаются” старые горячие точки. Но “730 дней в сапогах” Алексея Ефимова — произведение особое.
Дело в том, что в армию на срочную службу попадают ребята в основном совсем молодые, и когда кто-то из них пробует описать события этих двух лет по свежим следам, у него в силу возраста, из-за неопытности мало что получается. А если человек пишет по прошествии времени, из памяти волей-неволей уходит множество деталей, мелочей, выветривается сама атмосфера армейской службы — “совсем другой жизни”, мира “за забором”. Остается самое яркое, какие-то случаи, ситуации, чаще всего трагические или курьезные. Они-то и составляют основу для рассказа, повести, романа. Герой Ефимова проходит путь от призывника и духа до дембеля. Он испытывает жестокость, и ему приходится быть жестоким; он взрослеет, мужает, закаляется. И происходит это не по прихоти автора, не литературно, а естественно и достоверно... Вообще “730 дней в сапогах” трудно назвать произведением литературным. Это нечто другое. На мой взгляд, большую этнографическую да и психологическую правду содержат армейские анекдоты, афоризмы, тексты вроде бы наивных песен, молитв из дембельских блокнотов и альбомов.
Алексею Ефимову удалось поразительно ярко и точно передать подробности этого мира, состояние человека, вынужденного в нем не только существовать, но и постараться остаться человеком, сильным человеком. Личностью.
Роман Сенчин


1. Военкомат
Военкомат страна чудес — туда попал и там исчез…
Красный “Москвич”, сделав круг, остановился возле зеленых ворот военкомата. Я выполз из него под прощальные напутствия близких и, не выдержав приступа тошноты, выпустил в снег содержимое желудка, которое так усиленно пытался сдержать всю дорогу. Кругом шныряли полупьяные и от этого безбашенные призывники, прощаясь с родней, с девчонками, со всеми, кто стоял перед воротами. В самом же военкомате они уже ходили с унылым видом, то и дело знакомясь и растерянно озираясь.
— Эй, молодежь, хватит “шарахаться”! Пять минут — и вы все собрались в шестом кабинете! — крикнул здоровый, с большими усами прапор.
Мы, как стадо баранов, дыша перегаром и громко шаркая, расположились в маленьком и душном классе кто на чем — стульев хватило всего на треть нашей
толпы — и включили стоящий в углу телевизор.
— Ну и духота, может, форточку откроем! — послышалось где-то у окна.
— Ну попробуй, — сказал стоящий возле меня алтаец, которому впоследствии была присвоена кличка Сапай.
Какой-то маленький коренастый пацанчик в засаленной телогреечке влез на подоконник и, краснея от напряжения, стал ворочать мудреные задвижки форточки, матерясь и покряхтывая.
— Какого х… включили ящик?! А ты, урод, куда полез? Всем встать! — заорал диким голосом появившийся в дверях капитан, и в классе возникла глухая тишина. — Садитесь. Я — капитан Панченко и отныне все телодвижения — только с моего разрешения или приказа! Все, кто будет замечен в нарушении моих требований, будет строго наказан. Вы меня поняли?
Послышалось невнятное мычание.
— Теперь я прочту список ваших фамилий и попрошу, чтобы вы вставали и громко, четко произносили “Я”.
Он начал перечислять замысловатые фамилии, то и дело ошибаясь в произношении.
— Ну, все шестьдесят в сборе, и я введу вас в курс дела. Попали вы, пацаны, в элитное подразделение погранвойск. Находиться ваша часть будет на острове Сахалин, может, кто слышал о таком…
— А там бананы растут? — раздался чей-то пьяный голос.
— Встать!
Маленький узкоглазый паренек, пряча глаза и шурша пакетами, нерешительно встал под дружный хохот нашей толпы.
— Как фамилия, боец? — спросил капитан Панченко (впоследствии переименованный нами в Панка).
— Тамчелаев, — сказал парень и ссутулился, ожидая наказания.
— Впредь если кто захочет задать вопрос, должен четко сказать: “Разрешите обратиться, призывник Пупкин!” Ясно?
— Так точно! — донеслось из толпы.
— Задавай, Там… Тал… Толмачев или как там тебя?
— А там бананы есть? — робко спросил Тамчелаев.
— Есть там и бананы, и кокосы, и пальмы с обнаженными загоревшими туристками. Садись. Сейчас я попрошу вас никуда не отлучаться из кабинета. Можете включить телевизор.
— А покурить можно?
— Можно Машку за ляжку или козу на возу, а у нас — разрешите. Понял? Боец… Можно, но только группами не больше и не меньше пяти человек, и в курилке. — С этими словами Панк вышел, и в классе послышались гул и хихиканье. Я пошарил в карманах и обнаружил там смятую пачку сигарет.
— Кто курить пойдет?
Сразу несколько человек собрались у двери, и мы метнулись в место для курения.
— Ну чё, пацаны, давайте знакомиться!
— Валя, — протягивая руку, сказал здоровый парень в порванной фуфайке.
— Леха, — ответил я.
— Саня, — это худощавый.
— Юра, — низкий, с большой головой алтайчик.
— Чё-то башка трещит! — сказал я, жадно затягиваясь сигаретой. Открылась дверь, и я увидел своего соседа Антоху, которого, признаться, недолюбливал и время от времени поколачивал.
— О, ёшкин кот, и тебя тоже! — сказал он.
— Да, но тебя же вроде позавчера загребли? — спросил я.
— Да я уж тут два дня кантуюсь. Теперь сказали, что в погран поеду куда-то к черту на рога. А ты куда попал?
— Туда же, — ответил я. — Значит, будем вместе служить.
— Речи нет! — ответил Антон и улыбнулся.
— Пацаны, короче, держимся всей толпой — может, как-нибудь проживем, — сказал Валя, глядя в никуда.
— Да, братва, один хорошо, а своя мафия лучше! — сказал я. — Пойдем, а то чего-то я задубел, — и мы пошли опять в этот уже порядком надоевший класс.
Четыре часа мы просидели там и пропялились в телевизор. Вдруг Саня зашуршал сумкой:
— Чё, босота, может, опохмелимся? У меня четок есть.
— У меня тоже, — ответил я и достал полторашку пива.
Поцедив из железной кружки крепкой Саниной самогонки и запив моим пивом, мы через полчаса порядком повеселели и травили анекдоты, как вдруг в класс вошел Панк со своим помощником-контрактником и дал приказ выходить и организованно рассаживаться в красный “Икарус”.
Толпа провожающих стояла вокруг автобуса, махая руками и плача. Никто не знал, куда нас везут и что нас ждет впереди. “Икарус” тронулся, и мы понеслись туда, где рассчитывали хлебнуть романтики и стать настоящими мужчинами.
Я проснулся на железнодорожном вокзале, еще не отрезвев. Дорога пролетела в пьяном дыму и на гражданских поездах. Под монотонный стук колес и пьяную речь пацанов мелькали города и села, поля и перелески, бескрайние российские просторы, менялись лица пассажиров и темы разговоров.
Ехали мы весело, то и дело знакомясь с девчонками в вагонах и приглашая их за наш небогатый стол. Бабульки охали, узнавая, что мы призывники, а мужики приходили в купе и выпивали с нами, уча службе и рассказывая, как они служили и переносили все тяготы и лишения армейской жизни. Тут же мотались пьяные дембеля, то наезжая на нас, то сочувствуя, некоторые давали почитать нам свои дембельские блокноты с солдатской самодеятельностью.
— А чё, босота, может, наголо побреемся? — сказал, тряся своей шевелюрой, Валя. — Там ведь все равно нас стричься озадачат, а мы уже лысые приедем.
— Базара нет, вот только чем ты стричься будешь, не консервным же ножом?
— Зачем ножом? Можно станком для бритья.
— Это как?
— А гляди. — Валя достал из сумки станок и обломал у него ограничитель, так, чтобы лезвие торчало открытым. — Вот этой хренью и будем головенки шоркать. Так волос в станке забиваться не будет.
Накатив для смелости, вся наша мафия в количестве четырех человек побрела в вагонный сортир, заблокировав туда путь мирным гражданам самое малое на два часа.
— Э, бля, башка-то не казенная.
— Я же не виноват, что поезд качает… Ой, кажется, я тебе жбан немного покоцал, извини.
— Ну ты и урюк. Брей скорее, колотун невыносимый.
Вскоре мы уже гоняли по поезду, сверкая, как мухоморы, своими порезанными голыми черепами.
Мы ходили по вагонам в поисках какой-нибудь более-менее приличной одежды у призывников, чтобы на ближайшей станции все это сплавить каким-нибудь старушкам за самогон. Когда шмотье закончилось, продавали сухпайки, отрывая от банок с кашей этикетки и толкая все это как тушенку. Нас прозвали бандой бритоголовых, и ряды наши с каждым днем пополнялись такими же свежими лысинами.
Наконец на десятые сутки нашей поездки мы вышли в порту Ванино, где очень долго не могли отойти от тряски поезда. На вокзале нам пришлось ночевать — вот тут-то мы и вкусили все прелести морского климата. Завывали нескончаемые метели, а когда мы выходили покурить, то слышали где-то вдалеке шум прибоя и ежились от пронизывающего до костей ветра.
— Неужели море?!
— Да, по ходу.
— А мы на корабле поплывем?
— Не знаю, может, самолетом полетим.
— Ты видел море?
— Я — нет.
— И я — нет.
— Да вы чё, пацаны, тут кое-кто от поезда шарахался. С гор за солью спустился, а его в армию забрали! — И мы смеялись, хотя и сами-то недалеко ушли в своем развитии: дальше республиканской столицы многие никогда и не выезжали.
На паром нас везли на ГАЗ-66.
— Напихали, как кильку в банки!
— Да ладно ты стонать!
— Дышать нечем.
— Убери коленки!
— Эй, вы чем там занимаетесь?..
— Да пошел ты!
— Сам пошел!
— Чё, может, подеретесь? Я уже ставки делаю.
— Долго еще ехать?
— Пацаны, море!!!
Кто-то высмотрел через дырочку в тенте кузова море, и несколько человек, толкаясь, полезли глядеть в маленькое отверстие.
— Да чё ты лезешь?! Сейчас приедем — сам увидишь!
— Ну интересно же!
— Надоест еще.
— Гляди, корабли!
Машина остановилась, тент приподнялся, и яркий свет заставил нас прищурить глаза.
— Ну, гаврики, вытряхивайтесь! — сказал капитан и поднял воротник бушлата.
Мы восхищенно смотрели на огромные корабли. Подгоняемые резким ветром, прошли мы неорганизованным строем на паром — наше первое в жизни плавание выгоняло из нас весь хмель.
— Мне плохо!
— Потерпи, завтра приплывем.
— Не могу, похоже, морская болезнь.
— Пацаны, он догундит, точно за бортом окажется.
— А чё, давай его искупаем! — Толпа схватила гундосого земляка и, огогокая и хохоча, стала переваливать его через борт.
— Пацаны, я не буду ныть!
— Молчи, щас поплывешь!
— Пацаны, я плавать не умею!
— Говно не тонет!
— Ну ладно, пацаны, пошутили и хватит, а то он штаны намочил.
Бедного парня опустили на палубу, и он с перепуганными глазами убежал в каюту и до утра не высовывал носа на палубу.
К утру высадились на Сахалине.
— А бананы где? — спросил Тамч.
— В Караганде! Ты чё, откуда здесь бананы? Тут, наверное, круглый год зима.
— Да, похоже, Сахалин — вторые Сочи, солнце греет, но не очень, если выйдешь без тулупа, посинеешь, как за…
Хохот раздался в толпе, но разом прекратился, когда Панк заорал:
— Стройся, мутанты!
И мутанты построились.
Наконец нас привезли в часть. Вот она, романтика! Вопли сержантов, горы снега, почерневшие лица солдат. Куда же мы попали?!
В бане, куда нас, как баранов, загнали всей толпой, мы отдали свою одежонку и получили новенькие камуфляжи и бушлаты, шапки и сапоги. Вышли из бани все одинаковые, с воинственными рожами. И опять команда, и опять ГАЗ-66, и опять как кильки в банке.
— Куда мы едем? — послышалось из темноты.
— Туда, где нет труда.
— А ты кто?
— Я — душара, твой дед, и если ты будешь задавать вопросы, то будешь помирать в упоре для отжима. Понял, запах?
— ?!
— А для тех, кто в танке, повторяю: вы все — духи, дух подчиняется деду, уважает дембеля и боится старших корефанов. Дух — это трактор, который много работает и мало рычит. Дух — это маленький волшебник. А едете вы в учебку. Там вы будете вешаться. Знайте одно: пресекаются суки (стукачи), чухоморы, или чухи (те, кого вечно мучает голод), и олени (слабые и невыносливые). А те, кто будет подсекать, делать все правильно и во всем угождать дедам, кто не будет тупить — отлынивать, — те будут служить как мужики — без проблем. Вам ясно?
Все затихли. Гул мотора “газика”, который вез нас в учебку, то и дело заглушался мощными порывами ветра. Уже порядком стемнело, когда “газик” остановился, и мы не могли разглядеть, куда попали.
— Выгружайтесь и стройтесь! — заорал сержант, и мы послушно стали выпрыгивать на снег.
— Веди их во вторую казарму и покажи каждому его место!
— Есть!
И нас, подгоняя, повели в казарму.
Казарма превзошла все наши ожидания. Вместо того, что мы привыкли видеть в фильмах про армию, нашему взору открылись все “прелести” реальной жизни. Большие окна заделаны полиэтиленом, в дыры врывались потоки ветра со снегом. Стены до половины закрашены в грязно-серый цвет. Пол, на котором стояли двухъярусные кровати и тумбочки, был затянут тонким туманом и был сырым и скользким. Посреди казармы на полу постелен линолеум, эта дорожка называлась “взлетной”, а места, где стояли кровати, были бетонными. Потолок обильно усеян каплями влаги, которые то и дело падали нам то за шиворот, то на макушку. Синие с черными полосками байковые одеяла и грязные желтые подушки наводили непонятную тоску.
Кругом ходили худые, с черными лицами и ввалившимися глазами солдаты и курсанты в латаных камуфляжах и растоптанных кирзовых сапогах, в грязных шапках, натянутых на самые уши. В глазах читались усталость, подавленность и отчаяние. Со стороны они были похожи на зомби или на каких-то загнанных животных.
— Неужели мы будем так служить? — с отчаянием в голосе спросил Тамч.
Ему никто не ответил, все молчали, словно в каком-то шоке.
— Так, всем прибывшим строиться на взлетке! — крикнул сержант, и дневальный, который не шевелясь стоял на тумбочке возле выхода из казармы, вдруг, выпучив глаза, заорал:
— Рота, стро-о-иться!
Мы построились вдоль взлетки. Несколько сержантов вышли на середину, презрительно глядя на нас.
— Так, пацаны, вы в армии, — заговорил один из сержантов, самый здоровый и свирепый, со странной фамилией Примак. — Отныне вы уже не люди, а курсанты. Сегодня вы должны запомнить, кто в каком отделении, фамилии и звания ваших командиров отделений, взводов и рот, ознакомиться с распорядком дня, узнать, как заправляется обмундирование на “отбой”. Не производить никаких телодвижений без команды и никуда не отлучаться! Расположитесь вы вот в этой части казармы, — он указал на кровати. — Каждого закрепим за отдельной кроватью и тумбочкой, одной на четверых, где вы должны поддерживать постоянный порядок. Вы должны выучить все приколы, иначе вам будет худо. Питьевая вода вон в том бачке, — он указал на бачок возле тумбочки дневального, — вода кипяченая и всегда горячая, но пить вы будете только ее. Большая часть из вас, уверен, опустится ниже канализации, но некоторые, самые смышленые, будут подниматься, так что как вы себя покажете — такое к вам и будет отношение в дальнейшей службе. Мы не потерпим здесь приступов суицида и дезертирства, а также стукачества и чухоморства. Бежать отсюда некуда, все равно поймают — куда с острова убежишь! — и накажут. По всем проблемам обращаться к товарищам сержантам.
Он закончил свою речь и прошел вдоль строя, еще раз окинув нас свирепым взглядом. Прозвучала команда выбегать и строиться на ужин. Вначале нас построили в одну шеренгу по росту, затем мы выходили по четыре человека и строились в походный строй в четыре колонны.
— Так вы теперь должны стоять, запомните, кто за кем стоит, и не дай бог, какой-нибудь урод встанет не на свое место. Ясно? А теперь — шагом марш!
— Раз-два! Раз-два-а-три! — заорал сержант с узкими глазами по фамилии Хе, и мы дружным шагом пошли по утоптанной дороге по направлению к столовой.
— Рота-а-а, — мы продолжали двигаться.
— Р-рота! — крикнул Хе.
Мы, крутя головами и не понимая его, продолжали идти.
— Рота, стой! — мы остановились.
— К бою! — мы снова не поняли.
— По команде “к бою” вы должны упасть на свое изнеженное брюхо или встать в упор для отжима — в зависимости от обстоятельств, вам ясно?
— Так точно! — крикнули мы враз.
— Не слышу. Ясно?
— Так точно! — еще громче крикнули мы.
— Я не слышу. К бою!
Мы упали на утоптанную дорогу.
— Упор для отжима при-и-нять!
Мы приняли упор.
— На кулачки, и произвольно, но синхронно отжимаемся пятьдесят раз. Начинай!
Мы, косясь друг на друга, начали отжиматься, стараясь не поднимать головы. Хе, проходя мимо каждого из нас, бил сапогом то снизу, под живот, то сверху, по спине.
— Отныне, когда звучит команда “Р-рота!” — вы должны топать своими куриными ногами так, что я должен аж испугаться. При этом должен быть четкий строевой шаг с отмашкой рук, поднятой головой и все такое. Встать!
Мы встали.
— Напра-во!
Мы повернулись направо.
— Если я сейчас не увижу четкого строевого шага, вы будете тренироваться всю ночь! Вам ясно?
Мы, что есть силы напрягая голосовые связки, заорали:
— Так точно! — И эхо разнеслось по всему учебному центру.
— Нале-во! С места. Строевым шагом. Марш! — И мы зашагали опять. — Р-рота… — Мы, отбивая такт, стали усиленно топать. — Не слышу роты!
Мы стали топать еще сильней, и наш топот заглушил все возгласы Хе. Когда приблизились к столовой, прозвучала команда:
— Правое плечо вперед!
Мы начали метаться кто куда, затем еще не раз отжались и научились поворачиваться.
— Справа по одному. Шагом марш!
Мы стали входить в столовую, снимая шапки и пряча головы от порывов ветра.
То, что мы увидели в столовой, повергло нас в ступор. За каждым столом на четырех человек сидело по десять лысых курсантов, которые с неимоверной быстротой метали какую-то похлебку. Мы прошли к столам, расселись на лавки (кое-как) и принялись делить хлеб.
— Команды рассаживаться не было! — заорал Хе.
Мы встали.
— Вот теперь садитесь. Раздатчики пищи, встать!
Мы начали толкать самого мелкого:
— Вставай!
— А чё я-то?!
Раздатчики пищи — за каждым столом по одному — встали. На столе лежала буханка обгоревшего снаружи, но сырого внутри хлеба, нарезанного на двадцать тонких кусков, чтобы всем досталось по два куска, стояла тарелка с кубиками
масла — десять штук, шестилитровая кастрюля, наполовину чем-то заполненная, и кружки с кипяченой водой без сахара.
— К раздаче пищи приступить!
Наш раздатчик принялся раскладывать содержимое кастрюли, каждому по полной поварешке, но почему-то этого “хл****а” хватило всего на пять мисок, и нам пришлось, ругая раздатчика, делить все это пополам. Баланда являла собой нехитрое блюдо, называемое солянкой: оно состояло из квашенной в бочках капусты, срок которой был два, а то и три года (судя по запаху), залитой кипяченой водой. Только мы начали есть это диковинное блюдо, необычайно кислое, и странный хлеб, как прозвучала команда:
— Закончить прием пищи! Встать! На выход шагом марш!
Тем же порядком мы прибыли в казарму и только расположились кто где, лишь бы не попадаться на глаза сержантам, как услышали еще одну команду и выбежали на улицу строиться. Построив нас, сержант начал свою речь:
— Внимание, рота! Среди вас сейчас был обнаружен чухомор. Это боец Чернаевич. Выйти из строя! Рота, напра-во! К бою! По-пластунски в сторону туалета марш! Кто последний приползет — будет отжиматься всю ночь.
Туалет — деревянный, весь в дырах — находился за пятьсот метров от казармы, дорога к нему была сильно заметена снегом. Мы, напрягая мышцы, усиленно ползли по сугробам, а сержант Хе с чухомором шел сзади и, подгоняя пинками нерадивых, приговаривал:
— Ползите, сволочи, и глядите, как вы попали из-за этого чуха.
Мы, изнемогая, кто на карачках, кто на боку, без сил приползли к туалету.
— Встать!
Мы со стонами поднялись.
— Всем минута на оправку.
Мы забежали в туалет и только успели расстегнуть штаны, как прозвучала команда строиться, и мы, на ходу застегиваясь, выбежали.
— Становись! Руки за голову! Сели! До казармы прыжками — марш! Кто последний — тот попал, как хрен в рукомойник.
И мы, уже прыгая на корточках, стали, обгоняя друг друга, продвигаться в обратном направлении. Мышцы на ногах быстро затекли, и уже через пятьдесят метров мы, тяжело дыша и через раз прыгая, проклинали все на свете.
Мокрый снег, налипший на наши “комки” (камуфляжи и “севера” — утепленные куртки), уже растаял и превратился в воду. От нашего стонущего строя вверх поднимался густой туман. До казармы мы допрыгали окончательно озверевшие, готовые перегрызть чуху глотку. Но, как ни странно, “грызть глотку” мы ему не
стали — на его месте мог оказаться любой из нас, потому что новых порядков, которые царили в учебке, мы еще толком не знали. Так что чух отделался легкими тычками и даже подбадриваниями с нашей стороны.
Наконец настали наша первая вечерняя поверка и отбой. Вся казарма затихла в беспокойном сне.
— Дневальный, давай стратегов и одного на секу!
Как мы узнали позже, стратегами назывались те духи, которые всяческим образом добывали у поваров продукты и готовили из них всякую домашнюю “приблуду”, устраивая сержантам вечерний ужин с чаепитием. Они обычно ни к каким работам и занятиям не привлекались, все их ухищрения были направлены на одно: разнообразно и вкусно кормить сержантов.
В повседневное меню входили добытые ими продукты, такие, как запеченные окорочка, которые готовились в пекарне, находящейся на территории части; жареная картошечка, вареная сгущенка, которая варилась в банках прямо в общем котле с солдатской кашей; морские деликатесы — печень, красная рыба, малосольная икра, ну и, конечно, “дембельская каша”, о которой хочется рассказать особо.
Рецепт дембельской каши изобретался годами нашими предками-сослуживцами, но каждое новое поколение привносило что-то свое. Готовилась она обычно из толченого печенья со “сгухой” — сгущенкой, — но также туда могли быть добавлены орехи, изюм, шоколад, некоторые фрукты, курага, мускатный орех, сливочное масло и т.д. — все, что позволяла буйная фантазия стратегов и что имелось под рукой в данный момент. А за неимением продуктов случалось и такое, что “дембелюха” бодяжилась из яичного порошка со сгущенкой.
Дефицитные продукты, которых конечно же не бывает на продовольственных складах части, обычно приходили в посылках из дома или добывались “секатыми” бойцами, которые обычно были местными и уходили на выходные в увольнения.
Также к вечернему чаю сгущенка могла подаваться в замороженном виде или разбавленная сливочным маслом, а к ней — булочки или блины. Готовилось для сержантов и многое другое, что даже не может прийти в голову неискушенным духам, например крабы, осьминоги, кальмары и другие деликатесы. Если все, что подавалось к вечернему сержантскому столу за два года, перечислить, то получится неплохая по толщине книга кулинарного искусства.
“Секой” же называлась какая-нибудь опасность, а также каша-сечка. “На секу” ставился любой боец, который находился на выходе из казармы, — на улице, у окон и т.д. В случае опасности он должен был предупредить всех, если же каким-либо образом проглядел, то его во главе со стратегами отдавали на растерзание сержантам.
Итак, подняли первого попавшегося и определили его на секу, а сами стали доставать заначки и “бульбулировать” в кружки чай. Чай бульбулировался “бульбулятором” — кипятильником, сделанным из двух лезвий и спичек, связанных ниткой так, чтобы спички не давали им соприкасаться. К каждому лезвию прикрепляется проводок, и эти два проводка вставляются в розетку, а лезвия опускаются в воду.
Сержанты ужинали и разговаривали, а стратеги что-то таскали и суетились. Вдруг кто-то закашлял. Кашляли мы все, никак не могли адаптироваться к морскому климату. Кашель был сухой, и приступы длились очень долго, стоило только раз кашлянуть. Остальные терпели как могли, но когда начнет кашлять один, то практически все не могут сдержаться и кашель становится нескончаемым. Один переставал, начинал другой.
— Одолели со своим кашлем! — сказал один из сержантов.
— Если сейчас кто-нибудь кашлянет, все попадут.
Еле слышный задавленный кашель в подушку моего соседа прозвучал для нас как пушечный выстрел.
— Р-рота! Подъем! Подорвались все, чё, кому-то неясно?!
И все подорвались.
— На кроку!
“На кроку”, или полностью “на крокодила”, означало, что боец или бойцы должны были расположиться на шконке так, что руки на одной спинке, ноги на другой, лицом вниз. В таком положении, то есть на двух точках опоры, нормальный человек может провисеть две-три минуты. Те, кто спал на первом ярусе, вешались “на паучка”: ноги на спинке, а руками они держались за сетку второго яруса, при этом нельзя было доставать спиной своей шконки. В таком положении можно провисеть на минуту больше.
Мы повисли “на крокодилах”.
— Будете висеть, пока не прекратите кашлять.
И мы висели, сколько могли, то и дело опуская то одну, то другую ногу. Пот капал на подушки, слышались кряхтенье и стоны постоянно падавших и попадавших под избиения “крокодилов”.
— Ладно, — утомленно произнес один из сержантов. — Листья осыпались!
По этой команде “крокодилы” и “пауки” должны опуститься на кровати так, чтобы не было ни малейшего шороха или скрипа, в противном случае все опять будут подвергнуты наказанию.
Мы осыпались. Понемногу я начал проваливаться в сон, но вдруг где-то дальше по ряду кто-то громко захрапел.
— Один!
По этой команде кто-нибудь должен моментально подбежать, иначе придется подбегать всей казарме.
Подбежал “один” — свободный дневальный, который в это время “заплывал” — мыл пол в ленинской комнате — она же класс, кабинет для занятий, чтения газет и писания писем.
— Глуши дизеля!
“Глушить дизеля”, или “убивать тигров”, означает брать в руки подушку и изо всей силы бить ею по лицу храпящего несколько раз подряд. Дневальный с подушкой потерялся в проходе, послышался удар.
— Кто же так глушит?
Сержант взял подушку и пошел к следующему “дизелю”, послышались глухие удары. Так он ходил по казарме, пока не заглушил всех “тигров”.
— Вот как надо, душара! — сказал он и хотел сесть рядом с ужинавшими. Но я, услышав это, начал храпеть изо всех сил, надрывая горло. Раздосадованный сержант схватил подушку и побежал в другой конец казармы — а это двадцать пять метров. Он бежал, запинаясь за стулья и ища глазами “тигра”. Я замолчал. Сержант зашел в мой проход на цыпочках и затаился в ожидании. Так он стоял, как охотник в засаде, минут пять. Ничего не услышав, потопал обратно к столу, но в тот момент, когда он дошел и сел, я опять изо всей силы захрапел. Он опять побежал искать храпящего. Так я мучил сержанта, который уже потерял аппетит, раз пять, и сам не заметил, как заснул....

[Бурченков Юрий]

Нормальный рассказ. спасибо.

[Andre03]

Бурченков Юрий,Это повесть.Полностью прочитать можно,скачав TXT формат книги.Сам читал разок.В принципе неплохо-правдиво и без прикрас.