Мартьянов С.Н. Дозоры слушают тишину: Рассказы.

[Petrovich-svp]

Дозоры слушают тишину

Минуло двадцать лет, как смолкли залпы Великой Отечественной войны. Там, где лилась кровь, - тишина. Но победу и мир надо беречь. И все эти годы днем и ночью в любую погоду пограничные дозоры чутко слушают тишину.
Об этом и говорится в книжке «Дозоры слушают тишину», где собраны лучшие рассказы алма-атинского писателя Сергея Мартьянова, уже известного казахстанскому и всесоюзному читателю по книгам: «Однажды на границе», «Пятидесятая параллель», «Ветер с чужой стороны», «Первое задание», «Короткое замыкание», «Пограничные были».
В сборник включено также документальное повествование «По следам легенды», которое рассказывает о факте чрезвычайной важности: накануне войны реку Западный Буг переплыл человек и предупредил советское командование, что ровно в четыре часа утра 22 июня гитлеровская Германия нападет на Советский Союз. Автор восстанавливает картину тех драматических событий и прослеживает дальнейшую судьбу их героев.
Действие повествования и рассказов происходит в Белоруссии, Закарпатье, Грузии, Азербайджане, Казахстане, на берегах Балтийского моря, где неоднократно бывал автор, тесно связанный с границей. Прекрасное знание материала, искусное владение сюжетом, точность языка - вот что отличает книгу Сергея Мартьянова, утверждающую подлинную романтику границы.
СОДЕРЖАНИЕ:
Первое задание.
Эндшпиль.
Соломенная шляпа.
Испытание.
Бессмертник.
Письмо дезертира.
Эстафета.
Пятидесятая параллель.
Сложная ситуация.
Листок чинары.
Севастопольские акации.
Волны бегут.
Генацвале.
Семейная реликвия.
По следам легенды.

[Petrovich-svp]

Первое задание.
Рассказ.

Знаете ли вы, что такое граница? Мне она представлялась так: полосатые столбы, настороженная тишина, суровые лица пограничников, вооруженные до зубов шпионы, ночные тревоги, выстрелы… Словом, жизнь, полная романтики и подвигов. Так я представлял границу по книгам и кинофильмам; так рисовалась она мне в пограничном училище, куда я поступил после десятилетки, вопреки настояниям матери выучиться на зубного врача. И вот на последнем курсе училища нас направили на стажировку, или, выражаясь «гражданским» языком, проходить производственную практику. Меня командировали в одно из подразделений, расположенных в Карпатах. О, как я обрадовался этой поездке, каким героем чувствовал себя среди районных заготовителей и участковых агрономов, едущих со мной в одном вагоне! С верхней полки я посматривал на них по меньшей мере снисходительно. Правда, были и сомнения, не скрою. Одно дело – училище, теория, а другое – граница, практика. Как встретят меня, какое дело поручат, справлюсь ли? Последний вопрос я отвергал решительно. Конечно, справлюсь, надо справиться! Но не это было главным в конце концов. Главное – я еду на границу!
В комендатуре меня встретили довольно хладнокровно. Сказали, чтобы отдохнул с дороги, осмотрелся, потом, дескать, вызовут. Но прошел день, второй, а меня никто не вызывал, только политрук поинтересовался, сходил ли я в баню и хорошо ли меня кормят. Люди были очень заняты, во двор штаба то и дело въезжали всадники, в комнате дежурного беспрерывно звонил телефон. Где то шла напряженная жизнь, скрытая от моих глаз, а я, как неприкаянный, слонялся по военному плацу, по гулким коридорам, часами просиживал в библиотеке, перелистывал подшивку многотиражки «Пограничник на Карпатах». Лучше бы я не перелистывал ее! Страницы газеты пестрели интригующими заголовками: «Один против пятерых», «Двадцать километров по следу», «Уловка врага не удалась…». Представляете мое состояние!
В общем, на третий дань я набрался храбрости и сам пошел к майору, коменданту участка.
– Сидай, – кивнул он, продолжая допрашивать какого то седоусого дядьку.
Дядька сидел на краешке стула, мял в руках войлочную шляпу и давал показания, а майор курил и рисовал на «Казбеке» замысловатых чертиков.
– Значит, сегодня ночью? На Малой поляне? – поднял он глаза, когда дядька умолк, покосившись в мою сторону.
– Так, так, правда! Я как узнал, так зараз к вам.
– Добре. Мы это дело учтем, Петр Михайлович, – сказал майор и зачеркнул чертиков.
«Ого, да это не допрос», – подумал я. Как мне удалось понять, сегодня ночью в районе Малой поляны готовилось нарушение границы. Об этом и сообщил Петр Михайлович, по всей видимости, лесной обходчик или пасечник. Каким образом ему стало известно об этом, знал только майор.
Ясно было одно – назревали интересные события.
Петр Михайлович поднялся, чинно попрощался с нами за руку, надел шляпу и удалился. А майор шагнул к стене и, отдернув сатиновую занавеску, открыл секретную карту. Минут пять он рассматривал условные значки и кружочки, что то соображая, потом круто повернулся на каблуках и произнес:
– Вот так…
Он думал о чем то своем и смотрел на меня рассеянно. А мне уже мерещились нарушители границы, ночные поиски, внезапные выстрелы…
– Вот так и решим, – повторил он и задернул занавеску.
Тут я попросил рассказать мне, что случилось.
– Ничего особенного. Братья Лымари решили немного подработать.
Я ничего не понял. Какие Лымари? Как подработать? Майор не стал утруждать себя разъяснениями. То ли дело было очень срочное, то ли он не считал нужным вдаваться в подробности перед стажером.
Поднял телефонную трубку и вызвал к себе капитана Жунусова.
Жунусов явился немедленно, будто давным давно стоял у дверей, ожидая вызова.
– Привет, Степан Иванович! – шумно поздоровался он с комендантом, энергично пожал мне руку и, не ожидая приглашения, уселся в кресло.
Это был круглолицый, полный мужчина, ниже среднего роста. Лицо его, с толстыми, как у негра, губами, сияло добрейшей улыбкой, в раскосых, заплывших жиром глазах плясали веселые искорки.
– Слушай, Ильяс, – сказал между тем комендант, – а эти Лымари опять бузу затеяли.
– Да ну у? – изумленно протянул Ильяс, ерзнув в кресле.
– Только что был у меня Перепелица Петр Михайлович. Божится, что опять хотят переправить через границу двух субчиков. На сей раз – крупных рецидивистов, бежавших из под стражи.
– Вот шайтаны! – шлепнул себя по толстым коленям Ильяс.
Я удивленно поднял брови. Уж больно несерьезно начали командиры: «бузу затеяли», «шайтаны». И потом – вид у этого капитана, развязность.
Майор снова отдернул на карте занавеску и поманил к себе Жунусова. Оба принялись колдовать над кружочками и значками. И хотя они обменивались между собой короткими фразами, как люди, хорошо знающие суть дела и понимающие друг друга с полуслова, передо мной постепенно открывалась довольно ясная картина минувших и предстоящих событий.
Нет, то не были вооруженные до зубов шпионы.
С недавних пор на границе орудовала группа обыкновенных переправщиков. Подозревали, что возглавлял ее житель пограничного села Подгорное Олекса Лымарь, хорошо знающий окрестные леса и горы. Помогали ему двое двоюродных братьев, тоже Лымари, Иван и Микола, люди без определенных занятий. Один из них был соседом Олексы, другой жил в дальнем селе. Эти двое частенько пропадали из дому, потом появлялись и снова уезжали. Ходили слухи, что за большие деньги они переправляли нарушителей границы – главным образом уголовников, бегущих от советского правосудия.
Но это только слухи и предположения. Явных улик против Лымарей не было. А действовать надо наверняка, чтобы одним махом покончить со всей этой братией. И вот пришел буфетчик колхозной чайной Перепелица (да, это был буфетчик) и принес ценные данные. Сегодня ночью, на Малой поляне… Возглавить операцию должен был капитан Жунусов.
Тут я чуть было не вылез со своим замечанием, но вовремя сдержался. Ну какой из этого Ильяса начальник поисковой группы? Сидеть бы ему в штабе над своими бумагами.
А Жунусов как ни в чем не бывало понимающе кивал головой, улыбался и даже оглушительно расхохотался от какой то собственной шутки. «Хорохорится», – злорадно подумал я.
– Действуй, Ильяс! – сказал майор на прощанье. – Выезжай на заставу, бери людей и действуй.
– Джаксы! – Жунусов щелкнул каблуками. Шпоры прозвенели так, будто в кабинете чокнулись серебряными рюмками.
Майор посмотрел на меня, и словно бы его осенило:
– Вот вам и первая практика! Если джолдас не против, я не возражаю. Можете отправиться вместе с ним на Малую поляну. Ты как, Ильяс? – перевел он взгляд на капитана.
– Пожалуйста! – с готовностью воскликнул тот, словно был заранее уверен, что я только и жду его приглашения. – У нас, в Казахстане, говорят: если кто нибудь угощал тебя уткой, приготовь в ответ гуся, – и весело расхохотался, довольный своей шуткой, туманного смысла которой я так и не понял.
Выбора не оставалось. Волей неволей пришлось выразить благодарность за оказанную мне честь.
Быстрыми шагами Жунусов прошел к дверям своего кабинета, пропустил меня вперед и, когда мы вошли, принялся стягивать с себя хромовые сапоги со шпорами. Я удивленно наблюдал за ним. В одних носках он прошел к шкафу, вынул резиновые сапоги, обул их, а хромовые спрятал в шкаф. При этом взглянул на мою обувь и укоризненно покачал головой. Потом надел брезентовый плащ, фуражку и приложил к уху ручные часы. В плаще и резиновых сапогах он был похож на заведующего молочнотоварной фермой…

[Petrovich-svp]

В «газике» Жунусов сел рядом со мной, оставив переднее место пустым. Брезентовый кузов надежно скрывал его от посторонних глаз. А глаз этих, особенно мальчишеских, было предостаточно, пока мы проезжали единственной длинной улицей гуцульского селения.
Всю дорогу капитан о чем то думал, и я не мешал ему своими расспросами. Да и о чем расспрашивать? О Малой поляне, которая находится далеко от границы? Об этих Лымарях, которые хотят подработать, и только? О двух «субчиках», по которым плачет милиция? Нет, не таким я представлял себе первое задание.
Разбрызгивая весеннюю грязь, «газик» мчался по проселочной дороге. Иногда выезжали на сухое место, и тогда о железное днище машины хлестко барабанили мелкие камешки. Буковые, еще не покрытые листвой леса на склонах гор стояли черные, промокшие от апрельской капели. По низкому небу неслись косматые облака.
«И чего его занесло сюда из Казахстана? Да еще на границу! – подумал я о Жунусове. – Разъезжал бы там по своим молочнотоварным фермам, кумыс пил да бесбармак ел». На этом, к сожалению, иссякли мои скудные представления о быте казахов.
На заставе нас уже ждали.
– Люди построены, – доложил Зорин, начальник заставы, молодой лейтенант.
– Сколько? – спросил Жунусов.
– Десять человек.
– Да ты что, Зорин? – с насмешливой укоризной уставился на него Жунусов. – Зачем так много? Для шума?
Я осмотрелся по сторонам. На деревянной вышке стоял часовой, наблюдая в бинокль. У коновязи переступали ногами три лошади, мерно жевали овес. На веревке сушилось белье. По двору, хрюкая, расхаживала жирная грязная свинья с проволочным кольцом, продетым сквозь ноздри. Зачем кольцо? Чертовщина какая то!
Все десятеро держали себя стесненно, натянуто, будто каждый из них проглотил по аршину. Жунусов быстренько отобрал двоих: длинного, как жердь, Спиридонова и застенчивого, как девушка, солдата со смешной фамилией Опрышка. Остальные вышли из строя, но не расходились, а ждали, что будет дальше.
– Вот что, джигиты, – сказал Жунусов, проверив у обоих оружие и снаряжение, – наш брат воюет не числом, а умением. Так?
Спиридонов понимающе кивнул, а Опрышка молча и выжидающе смотрел на капитана.
– А теперь слушайте дальше, – продолжал Жунусов и принялся объяснять обстановку. Он говорил, пересыпая свою речь шутками и пословицами. Солдаты улыбались.
– Значит, так… Лымарь Олекса будет ждать всю шатию братию на поляне. Второй, Микола, приведет туда этих субчиков. А третий, – Жунусов развел руками, – вот где будет третий Лымарь, Иван? Одному аллаху известно.
– Ясно! – с радостью сказал Спиридонов.
– Найдем, товарищ капитан, не беспокойтесь! – проговорил Опрышка.
– Точно, – поддержали остальные.
– Ну, джаксы, – заключил Жунусов. – В общем, меньше шума, больше смекалки. Так, товарищ курсант?
Я равнодушно пожал плечами. Меня все время занимала мысль, почему в ноздри свиньи продето кольцо, и, улучив минуту, я спросил об этом лейтенанта.
– А это изобретение нашего старшины, – небрежно пояснил он. – Чтобы свинья носом двор не копала.
От заставы до Малой поляны семь километров. От поляны до села, откуда ожидалась «шатия братия», еще километра четыре. Поляна находилась между заставой и селом, в густом лесу, далеко от границы.
Так мне объяснил Жунусов. Солдаты и без объяснений отлично знали местность.
Можно было идти напрямик, по тропинке, протоптанной пограничными нарядами, – быстрее и удобнее. Но Жунусов сразу же за воротами заставы свернул в лес и повел нас в обход поляны. За ним шел я, потом Опрышка, шествие замыкал Спиридонов. Было свежо, темно и очень тихо. Но местами попадались лужи, и в них хлюпали сапоги. Иногда встречался снег, и он хрустел, как толченое стекло. Словом, двигались мы не так уж бесшумно.
Несколько раз Жунусов останавливался, чтобы прислушаться. Стоило же нам пойти дальше, как земля под ногами начинала похрустывать, чавкать. Сапоги мои промокли насквозь. Они посвистывали, будто насосы, а ноги в них коченели все больше. Как я завидовал капитану, переобувшемуся в резиновые сапоги! Идет себе, не обращая внимания ни на мокрый снег, ни на лужи, ни на непролазную грязь.
Так мы описали широкую дугу вокруг поляны и оказались на ее противоположной стороне. Жунусов обернулся и шепотом приказал идти как можно бесшумнее. Шаг – и остановка, еще шаг – и снова остановка. Мы крались, ступая след в след.
И все таки нас услышали. В то время, как все четверо по гусиному подняли ноги, со стороны поляны донесся свист: длинный, потом покороче. Так свистит ночная птица. Но то была не птица, мы это поняли сразу. Почему она свистнула только два раза и вдруг замолчала, словно ожидая ответного свиста?
Тут уже начиналось нечто интересное. У меня заколотилось сердце, дыхание как то само собой приостановилось. Что делать? Молча идти вперед нельзя. Нужно подать ответный сигнал. Но какой? Какой сигнал установлен у переправщиков для ответа? Этого старый буфетчик не знал.
Теперь все зависело от капитана. Мы стояли и ждали. Неужели в самом начале поиски бесславно провалятся? И капитан принял единственно верное решение: развернувшись в цепочку, пойти вперед, к поляне. Если главарь переправщиков вздумает бежать, он обнаружит себя треском веток, и тут ему не уйти. Если примет нас за своих – тем лучше.

Вот и просветы между деревьями. Поляна. Она угадывается по звездному небу, по разгулявшемуся на просторе ветерку. Спиридонов остается в лесу. И понятно: Олекса Лымарь ждет троих, вот мы и подходим втроем: Жунусов, я и Опрышка. Он ждет со стороны села, вот мы и подходим со стороны села. Этот Ильяс не такой уж простак…
Шаг – и остановка, еще шаг – и снова остановка. Где же Лымарь? Черная земля. Жесткие ветви кустов. Пни. Бревна. Куча бревен. Пахнет смолой и мокрой щепой. Может быть, здесь?
– Микола, это ты? – раздается шепот из под земли.
– Я, – отвечает Жунусов и приближается к толстенному бревну, безошибочно определив, что шепот раздался именно отсюда.
Я вижу, как что то черное и продолговатое вылезает из дупла в бревне, выпрямляется, превращается в человека. И тут же на бревно со звоном падает топор, сваливается на землю.
– Что, не признал? – шепотом спрашивает Жунусов и наступает на топор. – А ну, руки!
Мне кажется, что он сейчас захохочет.
Человек напряженно всматривается в его лицо, потом смотрит на меня и Опрышку.
– А, товарищ капитан! – обрадованно восклицает он, будто всю ночь только и поджидал нас в своем дупле.
– Тихо! – предупреждает Жунусов. – Гусь свинье не товарищ. Руки!..
– А зачем? – следует ленивый вопрос. – Я же Олекса, Олекса Лымарь, из Подгорного. Вот пришел дров нарубить. Бачите? – и Лымарь нахально нагибается за топором.
– Цыц! – отстраняет его Жунусов. – Дрова в дуплах не рубят.
– Так это же я от холода, – с ухмылкой упорствует Лымарь.
– А ну, руки! – ору я во все горло и подскакиваю к нему, как петух, выведенный из себя его нахальным спокойствием.
– Шайтан! – шипит на меня Жунусов. – Глупый человек.
– А что с ним тут чикаться? – возбужденно говорю я, полный благородного гнева.
Не обращая на меня внимания, Жунусов и Опрышка обыскали Лымаря, связали, оттащили подальше, за кучу бревен, и с кляпом во рту бережно, как стеклянную вещь, уложили на землю.

[Petrovich-svp]

– И чему вас учили в училище, понимаешь? – хмуро сказал Жунусов, подходя ко мне. – Орете, как ишак на базаре.
Видимо, в минуты сильного волнения он говорил с казахским акцентом.
Опрышка деликатно отвернулся. Я сконфуженно молчал, чувствуя, как краснею от корней волос до кончиков пальцев. Даже младенцу понятно, что если Микола с нарушителями услышали мой дурацкий крик, – пиши пропало.
Жунусов оттопырил пальцами оба уха и долго прислушивался, поворачивая их, как звукоуловители, в разные стороны. Нет, ничего не слышно. Или заподозрили, или еще далеко от поляны.
– Будем ждать, – решил Жунусов.
– Ничего. Задержим, товарищ капитан, – заискивающе проговорил я.
Он покосился в мою сторону и вздохнул. Очевидно, вид у меня был довольно пришибленный. Но нужно было действовать, и капитан решил еще раз испытать мои способности.
– Вот что, я останусь здесь, а вы отползите на опушку леса, к Спиридонову. Можете это сделать?
– Конечно! – с готовностью ответил я.
Приказав Опрышке стеречь задержанного, Жунусов залез в дупло. Ясно понятно: теперь роли переменились, теперь лежать капитану и подманивать к себе Миколу и нарушителей.
Я отполз по пластунски к Спиридонову и передал ему приказ: пропустить «шатию братию» на поляну, а потом ударить по ним сзади.
Солдат, видимо, не очень обрадовался моей ненадежной помощи. Он молча посторонился, продолжая наблюдение.
Я не обиделся. Затаившись в кустах, мы стали ждать.
Удивительное это занятие – ждать врага! Когда он появится? Откуда? Как будет действовать? Иной покорно поднимет руки, а другой всадит пулю меж глаз.
Слышали они нас или нет? Придут или не придут?
Мы ждем. Проходит десять, двадцать, тридцать минут… Неужели слышали?
Вот зашумел ветер в ветвях. Вот треснул сучок. Вот упал на землю прошлогодний желудь. Где то пискнула спросонья птица. Где то ухнул филин. Еще раз: «Шу бу!.. Шу бу!..» Подзывает самку. И снова тихо.
Да, услышали.
«Чему вас учили в училище, понимаешь… Чему вас учили…» – твержу я, и злость накапливается во мне с каждой минутой.
Кап, кап, кап… Над самым ухом, капля за каплей. На сухой прошлогодний листок. Нет, не дождь. Капает с высоченного бука. Первая капля, вторая, третья… Или это только кажется? Нет, капает. Пятнадцатая, шестнадцатая, семнадцатая…
Не придут.
А майор ждет. Ждет и рисует на «Казбеке» своих чертиков. И Жунусов ждет в дупле. Вспоминает ли кто о нем сейчас? Волнуется ли? Конечно! Жена, дети… А может, спят себе, привыкли к его вечным скитаниям. И Спиридонов ждет. И Опрышка. Нет, Опрышка скучает. «Опрышка… Опрышка…» – твержу я, и мне становится почему то смешно…
Кап, кап, кап…
Вдруг совсем близко раздался свист: длинный, потом покороче. Пришли!
И сразу: и капли, и посторонние мысли, и смешная фамилия Опрышка – все куда то исчезло. Только свист и ощущение сухого на языке.
Но где же остальные? Шел один, должно быть, Микола. Шел осторожно, прячась за стволами деревьев, останавливаясь и пригибаясь. Шел и пересвистывался с Жунусовым. Вот поравнялся со мной, со Спиридоновым, вот раздвинул кусты, разглядывая поляну.
Можно громко и властно крикнуть: «Руки вверх!» Можно подпустить врага «на штык» и ошеломить грозным «Стой!» А можно подкрасться сзади и шепнуть в самое ухо: «Ложись!» И это слово поражает врага, как гром.
– Ложись! – неожиданно шепнул ему в спину Спиридонов.
Человек крякнул и осел на землю, будто у него подрезали поджилки. Это было даже смешно.
– Чего? – не понял он.
– Ложись, говорят! – властно повторил Спиридонов.
Человек плюхнулся прямо в грязь. А капитан Жунусов тут как тут. Наклоняется, шепчет переправщику на ухо:
– Микола, оружие есть?
– Чего?
– Я спрашиваю: оружие есть?
– Нема оружия, – ив отчаянии добавляет: – Мать вашу так!..
– Тихо, зачем выражаться? – шепчет Жунусов и как бы между прочим помахивает перед Миколиным лицом пистолетом. – Где твоя шатия братия?
– Какая шатия?
– Ай, ай, ай… Как нехорошо говорить неправду. Олекса нам все сказал.
Микола молчит, потом цедит сквозь зубы:
– Ничего не знаю.
– Ай, ай, ай… За чужую голову ты пожертвовал своими ушами, – насмешливо соболезнует Жунусов.
Это был верный удар.
– Там, в лесу, ждут меня, – со вздохом признался Микола.
– А ну, вставай, веди к ним.
– Чего? – испуганно спрашивает он, перестав стряхивать с себя грязь и мокрые листья.
– Не валяй дурака. Веди!
Микола с минуту молчит, потом отчаянно машет рукой:
– Ладно. Чтоб ни дна им, ни покрышки…
Видимо, он дрожит за собственную шкуру, и ему наплевать на своих дружков. Теперь нужно не терять ни минуты.
И мы идем в лес. Жунусов шагает вслед за Миколой, держа пистолет наготове. Мы со Спиридоновым крадемся сзади, прячась за деревьями и кустами, чтобы не попасть на глаза нарушителям, не спугнуть их раньше времени. Удивительная какая то ночь! Уж со мной ли все происходит? Вот это стажировочка!
Жунусов шепчет:
– Позови их.
Микола молчит.
– Ну? – и тычет дулом пистолета в спину.
– Эй, давай сюда! – сипло кричит Микола. – Пошли.
Из за деревьев выходят двое, направляются к нам. Третьего Лымаря что то не видно. Только двое.
– Ну, как? – развязно спрашивает один из них. – Порядок?
– Порядок, – выступает вперед Жунусов. – Руки вверх!
Он уже не шутит и не вспоминает казахские поговорки. Обстановка слишком серьезная. Спиридонов и я держим оружие наготове. Каждый из троих взят на прицел. Чуть что – пулю в башку.
А те двое стоят в оцепенении, словно их хватил столбняк.
– Руки, руки! – повелительно напоминает Жунусов.
– Продал, гад! – свирепо бубнит здоровенный верзила и нехотя поднимает руки.
– Костя, дай я его ударю! – неожиданно плаксивым голосом просит второй, низенький и вертлявый.

[Petrovich-svp]

Микола испуганно отступает, взглядом просит защиты у капитана.
– Кру гом!
Первый поворачивается неуклюже, как медведь, второй – быстро и четко, как заводной солдатик.
– Обыщите, – приказывает мне Жунусов.
Он говорит это так, как говорят: «Прикуривайте», – не повышая тона. Ну, что ж, обыскать так обыскать… И хотя мне страшно, я закидываю автомат на спину, подхожу к задержанным, деловито обшариваю у них карманы. Огнестрельного оружия нет. Есть финские ножи, пачки денег, связки ручных часов, какие то документы. Во всем этом разберутся в комендатуре. Наше дело задержать, сделать обыск, связать руки, отконвоировать – все, как положено.
Я возвращался на поляну героем.
Опрышка похаживал около лежавшего на земле Лымаря и встретил капитана рапортом:
– За время несения службы никаких происшествий не было, – и добавил, заметив беспокойство Жунусова: – Да вы, товарищ капитан, не волнуйтесь. У меня комар носа не подточит.
В это время над лесом, со стороны границы, взвилась ракета. В ее мертвенно красном сиянии заблестели вершины деревьев.
– Спиридонов, за мной! – скомандовал Жунусов, и оба они исчезли в погустевшей сразу темноте.
Меня капитан не взял: нужно сторожить задержанных. Я послушно согласился, поймав себя на мысли, что все больше и больше подчиняюсь этому веселому добродушному человеку. Опрышка и меня успокоил:
– Третий Лымарь на секреты напоролся. Ничего, будем охранять вместе.
Время ползет удивительно медленно, внимание как назло отвлекают посторонние вещи. Звезда сорвалась с небосвода, прочертив огненный след. Прошумел ветер в лесу. Где то далеко далеко прогремел поезд и затих. Бревна пахнут смолой, ноги в сапогах коченеют. Хорошо бы сейчас сухие портянки. А что, если костер разложить? Погреться, обсохнуть…
Задержанные лежат между бревен, каждый по отдельности, и мрачно помалкивают. Встречаются же в наши дни вот такие типы! Правда, верзила и плюгавый – те понятны. Ворюги, взломщики, им терять нечего. А что заставляет Лымарей шататься через границу? Впрочем, тоже понятно. Еще на заставе Жунусов объяснил мне, что при мадьярах и немцах они имели свою лесопилку, свою корчму в Подгорном. Советская власть им – как гвоздь в сапоге. И все же…
Почему же так долго нет Жунусова и Спиридонова? Что с ними? Мы тут о костре думаем, а они… Нет, зря оставили меня сторожить! Мог бы справиться и один Опрышка. Зачем торчать здесь и глазеть на связанную смирную «шатию братию»? Ну зачем это?
Вдруг над лесом снова взвилась ракета. Потом вторая и третья.
Гук ша а… гук ша а… Ударили два выстрела, и вслед за ними срикошетило эхо. По лесистым склонам метнулся беглый гулкий шум.
И снова тихо.
В ожидании прошло еще полчаса. Почему дали ракету? Кто стрелял? Что творится там, на границе? Будь они прокляты, эти задержанные, связавшие нас по рукам и ногам!
Внезапно на поляне неслышно возникли Жунусов и Спиридонов.
– Живы? – спросил Жунусов, устало опускаясь на бревна.
Я бросился к нему навстречу:
– Ну как? Кто стрелял?
Но Ильяс не торопился с ответом. Он достал портсигар и закурил, долго не гася спичку. Огонек медленно подбирался к пальцам и вдруг потух, истощившись.
– Задержали третьего Лымаря. Зорин со своими джигитами. А стреляли? Стреляли, чтобы не ушел, понимаешь.
Мы помолчали. К чему слова? Все хорошо, что хорошо кончается.
…На обратном пути Жунусов ехал рядом с шофером. На востоке уже занималась зеленоватая заря, было свежо, во все щели «газика» задувал холодный ветер. Жунусов поднял воротник плаща и засунул кисти рук в рукава.
Вот сделал человек свое дело и теперь возвращается домой. Да, странно как то все получилось. Даже ни одного патрона не истратили…
Жунусов, видимо, задремал, откинувшись на спинку сиденья. Шофер повел машину тише, тормозя перед каждой колдобиной.
Но капитан не спал.
– Ты чего? А ну, давай! – сказал он.
Шофер ухмыльнулся, поплевал на ладони и повел машину быстрее.
Внезапно, будто видение, в свете фар возникла женская фигура. Женщина стояла на обочине дороги, кутаясь в теплый платок и жмурясь от яркого света.
– Жена, – сказал Жунусов, и в голосе его я услышал испуг.
Машина остановилась. Женщина постояла с минуту, вглядываясь. Потом сорвалась с места и подбежала.
– Ты что? – небрежно спросил Жунусов.
– А ты не знаешь, Ильяс? – взволнованно заговорила женщина. – Уж утро на дворе, а тебя все нет и нет…
– Э э! – махнул рукой Жунусов. – Первый раз, что ли? Спала бы лучше.
Она села рядом со мной и только тут заметила меня.
– Ой, кто это?
– Наш гость, Лиза.
Мы поздоровались, рука у нее была жесткой и сильной.
Машина въезжала в село. Во всех домах спали, только в одном из них, на дальнем конце улицы, светилось окно.
Знаете ли вы, что такое граница? Вам представляется она овеянной дымкой романтики, в громе выстрелов и фейерверке подвигов. Это все есть, не спорю. Но бывает и так, как было в ту ночь, на Малой поляне. И я запомнил границу именно такой: трудная работа, одинокая женщина, ожидающая мужа на обочине ночной дороги.

1957 г.

[Petrovich-svp]

ЭНДШПИЛЬ

День начался с неприятностей. Явился старшина Громобой и сказал мрачно:
– Говорил я, что мы пропадем с этим Сороколитром? Говорил. Так оно и получается.
Речь шла о солдате первого года службы Сороколисте. Старшина вечно путал его фамилию: называл Сорокопутом, Сорокопустом, даже Сорокочистом, но Сороколитром еще ни разу не называл. И капитан усмехнулся.
Громобой посмотрел на него удивленно и строго. Если бы на свете не существовало такой грозной фамилии, никакая другая не подошла бы к этому коренастому человеку с простоватым, суровым лицом и тугой загорелой шеей. Солдаты побаивались его, а капитан уважал за исполнительность и требовательность, хотя в душе и посмеивался над его обидчивостью и полнейшим отсутствием юмора.
Но сейчас было действительно не до смеха. Неделю назад капитан Портнов послал рапорт начальнику отряда с просьбой откомандировать Сороколиста с заставы. И вот снова…
– Опять благородствовал… – безнадежно махнул рукой Громобой. Это слово означало у старшины высшую степень халатности, разгильдяйства и вообще недисциплинированности.
– Что же случилось? – спросил капитан.
Громобой отвечал в обычной своей манере:
– Должен дневальный по конюшне за лошадьми следить? Должен. А этот Сорокопуст опять в шахматы играл.
– В конюшне?
– А то где же?
Старшина замолк, возмущенный до глубины души. Он еще ничего не знал о рапорте и думал, что маяться с Сороколистом придется и завтра, и послезавтра, и целых два года.
Этот Сороколист был притчей во языцех. Он не просто рядовой первого года службы, а шахматист второго разряда. Его часто вызывают на какие то турниры, голова солдата вечно забита этюдами и задачами, а отсюда и нечищеное оружие, и сбитая холка у лошади. А теперь вот, пожалуйста, – играл в шахматы во время дневальства. Черт знает что…
Капитан Портнов спросил, как было дело, и старшина принялся рассказывать. Ночью он пошел проверить дневального по конюшне и во дворе наткнулся на кобылу Кобру. Она разгуливала по клумбам, а Сороколист преспокойно сидел в пустом деннике и при свете фонаря «Летучая мышь» сам с собой играл в шахматы. При этом он заглядывал в какой то журнал с нарисованными в нем шахматными фигурами. На вопрос старшины Сороколист ответил, что решает шахматные этюды и задачи и что это для него, видите ли, очень важно и необходимо…
Капитан снова улыбнулся. Он представил себе, как грозный старшина появился в деннике и как в первую минуту не мог ни слова вымолвить от возмущения. Сейчас он, конечно, деликатно умолчал об этом, но так оно и было.
– Что вы предлагаете? – спросил Портнов.
– Под арест! – решительно заявил Громобой. – И пусть сидит, как миленький. А как же?
Капитан и сам не раз думал об этом, но все как то не решался.
– Стоит ли? По моему, достаточно, если его переведут с заставы, – и капитан сообщил о своем рапорте полковнику.
– Наконец то! – вырвалось у старшины, и он даже повеселел. – И все же надо внушить Сороколисту за безобразия на дневальстве. Надо. Пусть знает, что такое служба.
– Это мы сейчас сделаем, – согласился Портнов. – Позовите его ко мне, а я позвоню полковнику насчет рапорта.
– Правильно! – одобрил Громобой и торопливо вышел.
Капитан поднял телефонную трубку, задумался. Все ли сделано для того, чтобы Сороколист стал настоящим солдатом? Да, кажется все! «И что с ним возиться! – вдруг озлился Портнов. – Человек он неглупый, грамотный, должен понимать».
Капитана долго не соединяли с кабинетом начальника: полковник с кем то разговаривал. Он вообще любил поговорить, вспоминая при этом всякие истории, притчи… Наконец их соединили. В это же время в канцелярию вернулся Громобой и вслед за ним вошел Сороколист. Старшина присел на подоконник, а солдат остался стоять у дверей. Был он невысок ростом, тщедушен, с хохолком редких волос, узким птичьим лицом и острыми оттопыренными ушами. Самым примечательным на его лице были глаза: большие, открытые, удивительного янтарного цвета.
Портнов кивком головы ответил на его приветствие и тут же услышал в трубке вежливый, спокойный голос начальника:
– Слушаю вас, товарищ Портнов.
– Я бы хотел узнать насчет моего рапорта, товарищ полковник.
– А а… про шахматиста? Читал ваше сочинение.
В голосе полковника послышалась насмешка, и капитан насторожился.
– Так вот, слушайте мое решение: «В просьбе отказать. Разъяснить капитану Портнову, что талант – это редкость, и его надо беречь и воспитывать…»
Портнов опешил, он растерянно взглянул на Громобоя.
Старшина, заподозрив неладное, заерзал и чуть не свалил с подоконника горшок с цветком.
– Но, товарищ полковник, – наконец проговорил капитан и тут же осекся: Сороколист с явным интересом прислушивался к его словам.
– Ну, почему вы молчите? – напомнил о себе начальник отряда.
Собравшись с духом, Портнов ответил:
– Я полагал, что причин, изложенных в рапорте, достаточно…
Он хотел добавить, что застава есть застава, а не клуб, что поведение Сороколиста может принести ущерб охране границы, что самое подходящее место ему где нибудь в штабе отряда, в должности писаря или библиотекаря, но тот, о ком шла речь, торчал возле дверей и таращил на него большие, все понимающие глаза. Кроме того, капитан знал, что полковник не любит менять своих решений.
Так и есть. Полковник считал, что причин, изложенных в рапорте, недостаточно. То, что Сороколист плохо несет службу, рассеян и несобран, набивает холку лошади, забывает чистить оружие, все это, конечно, очень скверно, но не значит, что надо переводить его с заставы. Из Сороколиста надо сделать настоящего солдата пограничника. Нужно подумать о том, как пограничная закалка пригодится ему в дальнейшей жизни. Может, на заставе растет второй Ботвинник, чемпион мира, а его – в писаря… Надо уметь смотреть вперед.
Полковник говорил мягко, вежливо, но вместе с тем решительно, не допуская никаких возражений. А Портнов покорно слушал и невнятно поддакивал: «Да… Слушаю…»
Повесив трубку, он долго молчал. Было слышно, как под окошком, в беседке, свободные от службы солдаты гулко забивали «козла».
– Ну как? – спросил Громобой.
– Никак, – ответил капитан и с неприязнью глянул на Сороколиста. Итак, им суждено оставаться под одной крышей. И завтра, и послезавтра – целых два года. Вот с этим лобастым и глазастым солдатом, на котором гимнастерка топорщилась во все стороны, погоны коробились, а под ремень можно засунуть целый кулак.
– Та ак… – сокрушенно вымолвил старшина.
Плечи его опустились, он старался не глядеть на Сороколиста. Любую недисциплинированность подчиненных, любой непорядок на заставе он воспринимал как личное оскорбление. Он просто не понимал, как может жить человек, нарушая уставы и наставления? Как?
Капитан понимал его. Он знал, что этот суровый и прямой человек может быть уязвим и беспомощен, как ребенок, столкнувшись с чем то таким, на что не мог найти управу. И сейчас Портнов испытывал неприязнь к Сороколисту вдвойне – и за себя и за Громобоя. О том, прав ли полковник, он старался не думать.

[Petrovich-svp]

- Приведите себя в порядок, - сдержанно сказал капитан солдату.
Сороколист невозмутимо, словно подчеркивая, что в жизни это не самое главное, одернул гимнастерку и затянул ремень.
- Почему во время дневальства играли в шахматы?
- Видите ли, товарищ капитан, я играл в свободное время, когда все лошади были накормлены и конюшня вычищена. Я полагал, что не обязательно ходить по конюшне, как неприкаянному, если все в порядке.
- У вас Кобра по двору разгуливала, - хмуро вставил Громобой.
- Но я же объяснил вам, товарищ старшина, что не заметил этого. Я уже попросил у вас извинения и дал обещание…
- Вы уже сто раз обещали, - перебил Громобой. - Пора бы исправиться! Пора. А вы все благородствуете.
Сороколист взглянул на него с усмешкой.
- "Благородствуете"? Интересно…
- И ничего тут нет интересного! - запальчиво выкрикнул старшина. - Одна недисциплинированность!..
Портнов слушал, поглядывая на обоих.
- Все таки почему вы отвлеклись от дневальства?
Сороколист поднял на него свои янтарные удивленные глаза, глаза человека, которого никак не могут понять другие.
- Понимаете, товарищ капитан, если бы вам попалась в руки книга гроссмейстера Ботвинника "Избранные партии", вышедшая еще в пятьдесят первом году…
- При чем тут Ботвинник, слушайте? - нахмурился Портнов.
Но Сороколист ничуть не смутился.
- У Ботвинника есть слова о том, - продолжал он, - что каждый шаг по пути творческого совершенствования становится все труднее, что необходимо научиться хорошо анализировать и комментировать партии, чтобы можно было критиковать свои собственные ошибки и достижения.
- Ну и что же?
- Понимаете, в последнем номере журнала "Шахматы в СССР" напечатан очень интересный этюд…
В это время зазвонил телефон, и Портнов, почувствовав облегчение, взял трубку.
С участка докладывал рядовой Семыкин. Он задержал у речки гражданина с подозрительным пропуском.
- А что у него там? - спросил капитан.
- Подпись неразборчива, непонятно, кто выдал…
Портнов немного подумал.
- Так… Сейчас пришлю к вам старшину. Ждите.
Громобой соскочил с подоконника и вопросительно посмотрел на капитана.
- Возьмите одного солдата, в машину, и - на речку! Там Семыкин кого то задержал.
Старшина быстро вышел.
- Разрешите и мне, товарищ капитан? - неожиданно сказал Сороколист.
- Что - разрешите?
- Вместе со старшиной, товарищ капитан! Разрешите? - Он умоляюще смотрел на Портнова. "Может, разрешить? Это будет в духе советов полковника", - подумал капитан. И он сказал:
- Идите. Передайте старшине, что я приказал.
- Благодарю вас! - Сороколист неуклюже повернулся и побежал во двор, где старшина уже садился в машину.
Портнов усмехнулся. "Благодарю…" Не солдат, а доктор наук какой то, честное слово! Но в глубине души он все таки немного завидовал этому Сороколисту. Как он здорово начал объяснять насчет шахматных теорий! Только выйдет ли из него толк? Еще рано загадывать: то ли получится из него второй Ботвинник, то ли нет?
Он представил себе, как Громобой изумленно уставился на Сороколиста, увидев, что тот лезет в машину, и не будет ничего удивительного, если старшина прибежит сейчас в канцелярию…
Нет, уехали. Часовой уже закрывал за машиной ворота. Сейчас они едут вместе, и в душе у старшины, вероятно, все кипит. "Ничего, - усмехнулся Портнов. - Дело у речки не такое уж серьезное. Проверить пропуск и, в случае необходимости, привезти задержанного на заставу. Дело обычное".
Капитан вышел на крыльцо. Стоял жаркий, душный полдень. Небо заволокли тяжелые свинцовые тучи. Они редко когда рассеиваются в этих местах, обильных испарениями и туманами. Дышалось трудно, как в парной.
Портнов прошел к зеленым решетчатым воротам, посмотрел на шоссе. Отшлифованное колесами машин, оно шло мимо самой заставы и соединяло город с пограничными селениями. Проехал битком набитый автобус, промчались два такси, протарахтела повозка, груженная початками кукурузы. Возница Вано Хоцковели, весовщик из соседнего колхоза, завидев капитана, приветливо поднял руку. Портнов знал не только этого веселого, лохматого Вано, но и всю его родню до пятого колена. Он знал каждого жителя окрестных селений. Здесь только так и можно служить: зная своих, сразу заметишь нездешних.
…Часовой открыл ворота, и "газик" с брезентовым верхом въехал во двор. Первым из него вылез Громобой, потом - мужчина в соломенной шляпе и за ним Сороколист с автоматом на шее. Старшина и мужчина остались у машины, а Сороколист отправился прямо к Портнову, стремительно бодая воздух лобастой головой и тараща свои большие глаза.
- Товарищ капитан…
- Ну, что у вас? Кого задержали? - спросил Портнов.
- Я не знаю, проверял старшина. Понимаете, я забыл взять оружие, и старшина приказал мне доложить вам об этом.
- Как забыли? У вас же автомат или что?
- Извините… - чуть смутился Сороколист. - Я взял его уже после. Одним словом, после того как старшина сделал мне замечание. А сначала я сел в машину без оружия.
Час от часу не легче!… И самое поразительное - этот шахматист смотрел на него спокойно, невинно, как будто ничего не случилось.
- Почему же забыли, позвольте вас спросить? - холодно выдавил из себя Портнов.
- Понимаете, я, собственно, не забыл, а просто очень торопился и боялся, что старшина уедет, не дождавшись меня. Но вы, пожалуйста, не волнуйтесь, в конце концов я же взял с собой автомат.
Нет, с ним невозможно говорить серьезно!
- Уходите с глаз долой и чтоб больше я вас не видел!
Портнов окинул задержанного внимательным взглядом. Соломенная шляпа, клетчатая рубашка, серые брюки, ботинки на толстой подошве. В руках рюкзак и толстая суковатая палка. Любопытно… На вид лет сорок - сорок пять, а может, и больше. Орлиный профиль, чисто выбритое лицо, живые голубые глаза. Держится непринужденно, с достоинством, словно ничего не случилось.
Все еще думая о Сороколисте, Портнов заставил себя вежливо, очень вежливо пригласить задержанного в канцелярию. Гражданин понимающе кивнул и вошел. Капитан указал незнакомцу на свободный стул, сам сел напротив и взял у Громобоя документы. Задержанный наблюдал за ним дружелюбно, выражая полную готовность отвечать на вопросы.
Его звали Семен Григорьевич Минц, год рождения - 1915. В паспорте московская прописка, все графы заполнены верно, печать на месте. Не вызывал подозрения и пропуск, за исключением того, что подпись лица, выдававшего его, немного расплылась и не очень разборчива.

[Petrovich-svp]

«Маловато, – отметил про себя капитан. – Как бы не пришлось извиняться».
Он начал издалека:
– Вы извините, что пришлось вас побеспокоить, но, сами понимаете, такая уж у нас служба.
Минц замахал руками:
– Что вы, что вы! Какой может быть разговор? Это я вам доставил лишние хлопоты.
Портнов помолчал.
– Что то у вас подпись в пропуске не очень разборчива…
– Пожалуйста, могу объяснить, – улыбнулся словоохотливый Минц. – Неподалеку от Кабулети я попал под дождь, под настоящий тропический ливень, ну и вымок до нитки. Остальное, надеюсь, вам понятно.
«Понятно, но не совсем, – подумал Портнов. – Почему пострадала только подпись?»
– Вы что же, турист?
– О да! – ответил Минц. – Если так можно выразиться, турист одиночка.
И он стал пространно рассказывать, что живет и работает в Москве, что в каждый свой отпуск отправляется путешествовать по родной стране – вот так, с рюкзаком за плечами и с палкой в руках, где поездом, где на машине, а больше всего – пешком: это прекрасный вид отдыха. Сейчас он путешествует по Черноморскому побережью, прошел пешком от Сухуми до Батуми, а дальше поедет в Тбилиси, с которым у него связаны воспоминания юности. Между прочим, товарищ капитан не был там?
– Проездом, – сухо ответил Портнов.
Он хотел спросить, чем же Минц может подтвердить свой маршрут, но тот сам догадался об этом. Вот железнодорожный билет от Москвы до Сухуми, вот квитанции гостиниц, где он останавливался. Портнов смутился. Видимо, и в самом деле придется извиняться. «Ну, что ж, на такой заставе этого не миновать, – успокоил он себя. – Лучше пять раз ошибиться, чем один раз пропустить врага».
В открытое окно виднелись двор заставы и кусочек неба. Серые низкие тучи набухали дождем, удушливый зной парил над землей.
– Где вы остановились? – спросил Портнов после паузы.
– Знаете, пока нигде. Пришел я в город сегодня утром с Зеленого мыса. В доме туристов все места заняты, в обеих гостиницах тоже. Сказали, что освободятся только вечером. Вот и отправился побродить по окрестностям, полюбоваться вашими красотами. Но не успел, как видите… – Минц выразительно посмотрел на старшину.
– Понятно. Одну минуточку, – Портнов поднялся из за стола и вышел.
Из дежурки он позвонил в Дом туриста и обе гостиницы. Отовсюду подтвердили: утром свободных мест у них не было. Когда будут? Только вечером.
Да, день был буквально набит неприятностями.
Последний удар, сам не подозревая того, нанес старшина. В отсутствие капитана он вступил с Минцем в разговор, и когда Портнов вернулся в канцелярию, старшина рассматривал какую то книжку, а Минц вынимал из рюкзака маленькую шахматную доску. В ней гремели фигуры.
Повеселев, Громобой передал книгу капитану.
– Вот, товарищ Минц подарил заставе свое произведение.
Это был сборник шахматных этюдов, выпущенный в Москве в 1955 году. На титульном листе Порт нов прочитал размашистую подпись: «Бдительным советским пограничникам – от мастера спорта СССР С. Минца». Он перелистал несколько страниц и среди других портретов узнал Семена Григорьевича. Орлиный профиль, энергичное лицо, только чуть чуть помоложе. Дальше шли его этюды с диаграммами, буквами и цифрами.
– Так вы и есть один из авторов этой книжки? – спросил Портнов.
– Я, – сдержанно ответил Минц.
– Вы шахматист?
– Мастер спорта и составитель шахматных этюдов.
– Ну что же, большое спасибо за книгу.
Минц положил в рюкзак доску, забрал документы и поднялся со стула. Он посматривал на капитана и старшину с некоторым сожалением.
Капитан и старшина молчали.
Долго собиравшийся дождь наконец хлынул. За открытыми окнами встала сплошная стена воды. Все расплылось, потускнело: и небо, и решетчатые ворота, и деревья. На лужах вздувались и лопались огромные пузыри.
– Куда же вы теперь пойдете? – спросил Портнов. – Оставайтесь у нас.
Минц немного подумал и согласился.
Тут Громобою пришла блестящая мысль: не хочет ли поиграть товарищ Минц в шахматы?
– С удовольствием! Но с кем?
– Есть тут у нас один, – мстительно сказал Громовой. – Который вместе со мной за вами ездил.
– Такой маленький, глазастый?
– Так точно. Соображает в этом деле…
Громобой хитровато ухмыльнулся и подмигнул капитану: дескать пускай Сороколист получит на орехи.
В ленинской комнате, куда вошли все трое, было много солдат. Они поднялись, с любопытством уставились на гражданина. Минц вежливо поздоровался.
Узнав, что перед ним мастер спорта Минц, соавтор сборника шахматных этюдов, и что он желает сыграть с ним партию, Сороколист побледнел и сразу потерял дар речи. Это было великолепное зрелище: Сороколист – и вдруг ни одного слова! Капитан представил себя на его месте. Конечно же, Сороколист слышал о Минце, читал его этюды, учился на его партиях. Минц – мастер СССР, а он всего лишь игрок второго разряда. Вроде ефрейтора, которому еще служить да служить до старшего сержанта. Сейчас на глазах у всей заставы он должен сыграть с ним. Есть от чего растеряться!…
Минц благосклонно кивнул Сороколисту и предложил ему играть белыми. Тот отказался взять белые без жеребьевки.
– Ну что ж, пожалуйста, молодой человек, – усмехнулся Минц.
Впрочем, ему все равно достались черные.
Они расставили фигуры, Минц положил ногу на ногу и сделал рукой широкий жест:
– Прошу!
Сороколист сделал первый ход – пешкой от ферзя на два поля. Минц, не задумываясь, ответил.
Игра началась. Громобой сидел рядом с Минцем. Старшина не очень то разбирался в шахматах, но сейчас проникся к ним уважением. Он с надеждой посматривал на орлиный профиль мастера и с соболезнующим видом – на Сороколиста. На дворе шумел дождь. Время от времени пушечные раскаты грома сотрясали заставу. Сороколист сидел красный от напряжения, янтарные глаза его потемнели, высокий лоб пересекала упрямая морщинка. Он весь как то сжался и от этого казался совсем маленьким.
Капитан постоял немного, посмотрел и вышел.
В коридоре ему встретился Семыкин. Он только что вернулся с границы, и пока докладывал, у ног его собралась лужа.
– Промокли? – посочувствовал капитан.
– Пустяки! – заулыбался Семыкин. – А что это ни одной живой души не видно, товарищ капитан?
Он оглядывался по сторонам, по мальчишески сдувая с кончика носа капельки воды. Портнов коротко рассказал, в чем дело.

[Petrovich-svp]

– Кроме подписи… ничего подозрительного не заметили? – спросил он.
– Нет, – ответил Семыкин. – А что?
– Пока ничего, – задумчиво проговорил Портнов. – Ладно, идите.
Он любил этого солдата и подумал, что было бы неплохо, если бы все пограничники на заставе были такими, как Семыкин.
Потом он распорядился, чтобы проверили связь, затопили сушилку и следующие наряды отправляли только в плащах. Ливень на дворе мял и ломал деревья.
Между тем, в ленинской комнате зашумели, засмеялись, и капитан поспешил туда. Видимо, Сороколист проиграл. Так и есть. Он сконфуженно складывал фигуры в доску, а Минц снисходительно улыбался. С усмешкой посматривали на Сороколиста и все солдаты. Громобой сидел с видом человека, который и не ожидал ничего другого.
– А вы хорошо играете, молодой человек. Догоняете стариков, – проговорил Минц.
– Ну что вы! – смутился Сороколист. – Вы знаете, недавно я просматривал ваши новые труды и просто в восторге от оригинальности вашей композиции, в которой вы достигаете выигрыша с помощью перевода коня с b8 на d1.
– Да, без этого мата нет, – великодушно ответил Минц.
Сороколист озадаченно посмотрел на него, немного подумал и предложил смущенно:
– Не сыграли бы вы вторую партию?
Капитан быстро взглянул на него. Минц снисходительно улыбнулся:
– Как вам угодно, молодой человек.
Снова расставили фигуры. Теперь Сороколист играл черными. Он играл после жесточайшего поражения, и на него смотрели с недоверием.
Минц сидел за доской в непринужденной позе, частенько вглядывался в лицо то одного, то другого солдата, а рядовому Семыкину даже подмигнул, как старому знакомому.
На доске оставалось все меньше и меньше фигур, и ходы становились все более странными. Капитан не понимал, например, почему Минц подставил под пешку противника своего коня, а тот не взял его. Непонятно было и то, почему Сороколист не брал незащищенного офицера Минца. И уж совсем странно, что Сороколист оставил незащищенной свою пешку рядом с королем белых. Это случилось в самом конце партии, когда фигур на доске оставалось совсем мало.
Конец партии называется эндшпилем – этот термин капитану был известен. Эндшпиль – конец. В эндшпиле один игрок выигрывает, другой – проигрывает. Бывает, правда, и ничья. Но все равно это – конец.
Однако Минц не взял пешку, а объявил офицером шах. Ну, что ж, это, пожалуй, серьезнее. Сороколист отошел королем, и тогда Минц объявил шах турой. Ого, мастер перешел в настоящую атаку! Интересно, как вывернется из этого положения Сороколист? Тот подумал немного и отступил королем еще на одно поле. Теперь Минцу можно снова шаховать – турой. Вот черт! Неужели Сороколист проигрывает? Конечно, он видел свой неизбежный крах и ожидал хода Минца, втянув голову в плечи.
И точно. Минц объявил шах. Сороколист откинулся на спинку стула и с удивлением напряженно уставился на мастера. Потом отошел королем за свою пешку. Минц сделал ход офицером, но теперь Сороколист сам объявил шах турой, одновременно угрожая офицеру.
Минц задумался. Сороколист поглядывал на него удивленно и недоверчиво. И произошло совсем неожиданное. Минц даже не стал уходить от шаха. Он небрежным движением руки сдвинул фигуры с доски, признавая свое поражение.
Да, он сдался. Прославленный и опытнейший Минц, мастер СССР и автор шахматных этюдов, проиграл игроку второго разряда Сороколисту, солдату первого года службы! Солдаты задвигались, заговорили все разом. Громобой крякнул, надел фуражку и вышел.
А Минц спокойно пожал Сороколисту руку:
– Поздравляю. Вы великолепно разыграли почти этюдную композицию. Этот эндшпиль можно было бы опубликовать в качестве блестящего этюда.
Сороколист, с лица которого все еще не сходило удивленное выражение, пожал руку, встал из за стола. Попрощавшись, он вышел из комнаты.
Минц тоже встал, глянул в окно. Дождь утихал.
– Благодарю за доставленное мне удовольствие, – сказал он капитану. – Не смею больше задерживаться у вас.
– Одну минуточку! Я распоряжусь насчет машины, – ответил Портнов и вышел вслед за Сороколистом.
Тот стоял на крыльце. Дождь почти утих. В просветах между облаками виднелось очень голубое чистое небо.
– Товарищ капитан, это не Минц, – тихо сказал Сороколист. – Того Минца я хорошо знаю.
– Как?.. – капитан постарался сохранить спокойствие. – Лично знаете?
– Нет, по его книгам, партиям, этюдам. Он был первым моим учителем.
– А портрет в книге?
– Не знаю… Этот человек очень хорошо играет. Но это не Минц… Я спросил его об опубликованном недавно им этюде, о переводе коня с b8 на d1. Вы слышали, что он ответил?
– Да. И что же из этого следует?
– Настоящий Минц знал бы, что речь идет об этюде, а не о задаче. Он не сказал бы, что белые дают мат. В этюде не дают мат, а выигрывают. Мат дают в задаче. Это разные вещи…
– Так, так, интересно. Продолжайте, – оживился капитан.
– Впрочем, это не главное, он мог оговориться. Но во второй партии я должен был проиграть. Дело подходило к эндшпилю, и вдруг на доске создалось положение, точно такое же, как один из этюдов Минца, настоящего Минца, – добавил Сороколист.
– Понимаю, – кивнул капитан.
– Именно этот этюд я и решал сегодня на конюшне во время дневальства…
– Да?
– Да. Это удивительное совпадение, но случилось именно так… Настоящий Минц не стал бы объявлять шах ладьей, он бы разменялся ладьями. В этюде Минца, который повторился в нашей партии, удивительно красивый выигрыш белых. Вы понимаете, что можно быть даже очень хорошим шахматистом, как этот человек, но не знать этюда Минца. А этот человек выдает себя за Минца! И он не знает его… Вы представляете себе, когда он объявил шах, я был еще далек от подозрений. Я подумал было, что тут какой то новый гениальный композиционный прием, что Минц сам себя улучшает. Но уже через какие нибудь полминуты я понял, что такое предположение совершенно нелепо. Для того, чтобы сообразить это, я достаточно хорошо играю…
– Понимаю, – сказал капитан серьезно. – Одна деталь: этот этюд Минца где и когда опубликован?
– В последнем номере журнала «Шахматы в СССР».
– Ясно, – Портнов поправил кобуру на ремне и решительно направился в ленинскую комнату.
Прошло три дня.
И вот Портнов снова услышал в телефонной трубке спокойный голос полковника:
– Слушай, капитан, а твой «Ботвинник» отличился. Минц то, оказывается, из Турции.
– А как же портрет? – спросил Портнов.
– Вклеен. Но хозяева зевок сделали, не успели познакомить его с последним номером журнала.
– Молодец Сороколист! – вырвалось у Портнова.
– То то… А ты – в писаря. Кстати, и Семыкин молодец. Поздравь их обоих от моего имени.
Вскоре эта весть облетела всю заставу.
Громобой, хитровато улыбаясь, сказал:
– Смекнул я, что нашему Сороколисту нужно сыграть с тем типом? Смекнул. Вот и устроил наш Сороколист тому типу эндшпиль. Голова!.. А как же?
Он дважды назвал фамилию солдата и впервые не перепутал ее.

1959 г.

[Petrovich-svp]

СОЛОМЕННАЯ ШЛЯПА

1

Нет, с этим Касымом Умурзаковым невозможно было идти! Он или молчал, нагоняя тоску, или открывал рот только затем, чтобы сказать: «Слушай, прибавь шагу, Павлюк», «Не греми камнями». При этом лицо его не выражало ничего, кроме собственного достоинства. А ведь был он таким же рядовым солдатом, как и Юрий Павлюк. Вся разница в том, что он служит на заставе дольше, чем Юрий, и капитан назначает его старшим наряда, а Павлюка младшим.
Юрий смотрел на широкую спину Умурзакова, на его загорелую до черноты шею и тоскливо вздыхал.
А кругом была такая благодать! Справа искрилось и плескалось море. Оно уходило из под самых ног и вдали сливалось с вечерним бледнеющим небом. Слева поднимался обрывистый берег с белыми зданиями санаториев, сплошной зеленью садов и парков. Впереди тянулась непрерывная лента курортных пляжей с полотняными тентами и «грибками». С утра и до вечера здесь не смолкал веселый курортный шум.
И все это называлось границей, хотя до нее было одиннадцать миль территориальных вод. А дальше опять было море, и только за ним, в недосягаемых взгляду далях, лежали берега чужих государств. И все таки здесь проходила граница, вот по этим пляжам, приморским бульварам и паркам, рядом с домами отдыха и санаториями.
Говоря откровенно, Юрий радовался, что попал именно сюда, на «курортную» заставу. Он вообще считал: где бы ни служить, лишь бы служить. А здесь все таки море, южное солнце, много всяких развлечений. Не то, что где нибудь на Памире или в Кара Кумах…
Юрий и сам не заметил, как засмотрелся на девушек, ставших в круг и перекидывающих волейбольный мяч. Одна из них бросила мяч прямо ему, и Юрий не замедлил лихо ударить по мячу. А почему бы и не ударить?
Умурзаков остановился и невозмутимо заметил:
– Слушай, Павлюк, не отвлекайся от службы.
– Ладно, брось ты! – отмахнулся Юрий.
– Не «ладно», а не отвлекайся, – наставительно повторил Касым.
– Ну, хорошо, хорошо, не буду…
И снова спина Умурзакова замаячила впереди.
Ох уж этот Умурзаков!.. Кроме статей Устава, его черствое сердце не вмещает ничего другого.
В санаториях уже отзвонили к ужину, купающиеся покидали берег. Только самые заядлые все еще плескались в потемневшей воде. Зеленые волны лениво набегали на мелкую гальку, расстилая сердито шипящую пену. Резче запахло водорослями и ржавой окалиной камня, нагретого за день.
Напротив санатория «Абхазия» из воды вылез парень в красных плавках, немного поплясал на одной ноге, нагнулся к своей одежде и взял папиросу.
– Эй, друг, нет ли спичек? – окликнул он Умурзакова.
Тот продолжал шагать, не обращая на парня внимания.
– Слышь, тебе говорят?
Умурзаков прошагал мимо, так ничего и не ответив.
Парень проворчал что то и проводил пограничников сердитым взглядом.
«Ну и человек, – подумал Павлюк о Касыме. – Тяжело, что ли, ответить?» И он пожалел, что не курит и у него нет с собой спичек.
Вечерело. Солнце стремительно опускалось к морю. Юрий покосился на Умурзакова: тот даже не замедлил шага, чтобы посмотреть на закат. А солнце, подернутое голубоватой дымкой, погружалось в море – сначала краешком, потом по пояс, потом целиком, и лишь облака некоторое время отсвечивали золотом. Но вот и они стали гаснуть, одно за другим, пока небо и море не покрылись спокойной густой синевой.
– Слушай, Павлюк, ты проверишь седьмой причал, а я восьмой. У главного пирса встретимся.
Юрий очнулся. Ах, да, лодки! С наступлением темноты положено проверять у причалов лодки. Все ли в наличии, все ли на цепях и заперты на замки. У каждой свой номер, свое определенное место. На седьмом причале шестнадцать лодок, с номера 31 по номер 46. Если не окажется хотя бы одной, это уже происшествие. Павлюк шел мимо вытащенных на берег лодок и отсчитывал номера. Все лодки на месте, все на цепях и замках. Кто то плавал на них, кто то объяснялся в любви, уединившись от всего на свете. Юрию стало грустно.
У главного пирса его догнал Умурзаков.
– Ну как там, на седьмом? – спросил Касым.
– Ну как? Порядок, – рассеянно ответил Юрий.
Они проверили все причалы и пошли дальше. Миновали полосу пляжей и теперь шли по нагроможденью камней. Огни набережных и санаториев, смех и говор толпы остались позади. Здесь было безлюдно и громче шумело море.
Вот и Лягушачья бухта, где им предстояло провести всю ночь, до рассвета. Лягушачьей она называлась потому, что из воды здесь выглядывали остроконечные осколки скал, напоминающие огромных лягушек, присевших на задние лапы. Сейчас в темноте их почти не было видно. Умурзаков выбрал место в камнях, и пограничники залегли недалеко друг от друга.