Записки Палыча

[astar]

Предлагаю вашему вниманию записки моего родственника, события в которых как-то незаметно стали уже историей.
Записки Палыча.
25.02.84.
Деревня Ключи, где я родился 15 августа 1922 года, и где назвали меня Степаном, была расположена у Челябинско - Троицкого тракта Челябинской губернии.
В 1923 году была образована Уральская область с областным центром в городе Екатеринбурге, куда и вошла в составе Еткульского района Еманжелинского сельсовета, моя малая родина. Ещё через год Екатеринбург стал Свердловском. Ну а в 1934 году Челябинск обзавёлся своей областью.
Отец мой, Павел Петрович, родился 29 января 1884 года в станице Бектышской. Сейчас этот населенный пункт вошел в черту города Коркино, который находится на полпути от Ключей до Челябинска, примерно в тридцати километрах в обе стороны.
Отец был роста чуть ниже среднего, плотный или, как у нас говорили, коренастый. Усы и волосы были черны, лицо округлое, нос прямой. Глаза темно-карие, пронизывающие. Женщинам он нравился. Да и отец не чуждался их, будучи женатым. Однажды я случайно подслушал разговор трех женщин его поколения. Разговаривая о нем и расхваливая его внешность, одна выразилась так: - Шибко баской! Прямо патретик!
Лично я во внешности отца этого не находил. О характере его скажу так – не всегда был ровным. Бывало, сутками не слышали от него слова. Я не раз был свидетелем, как моя мать жаловалась подругам: - Живу с мужем, а поговорить не с кем. Не разговаривая с семьей дома сутками, на людях он бывал разговорчивее, ровнее и общительнее. Была у отца гитара. Я помню, как иногда, отбрасывая все дела, он брал гитару и начинал петь старинные романсы.
Я не смыслю в музыке, но голос у отца был не просто хорош, а особенный. Я мало прожил с отцом, и куда меньше было хорошего в жизни, но я помню слова людей:
- Пусть споет Павел Петрович! Пусть душу отведет!
При всей сложности отцовского характера, он был непреклонно честен, справедлив и прямолинеен в отношениях с людьми. С нами, своими детьми, был больше суров, а точнее- почти всегда. Ласку родительскую он проявлял к нам не обычно, как другие родители, а будто стесняясь этого, завуалировано. Не подберешь другого слова.
Необходимо рассказать об одном весьма важном случае, который в дальнейшем очень повлиял на всю его последующую жизнь.
Дедов и бабок своих совершенно не помню. Немногим своим знаниям о них я обязан рассказам младшего брата моего отца - дяди Васи и моей матери. Нужно сказать, что мои предки, как по отцу, так и по матери, были потомственными казаками Оренбургского казачьего округа. В Оренбурге находился окружной атаман, а стало быть, столица. Не буду влезать в дебри русского казачества, его историю и прослойки, расскажу лишь про своего деда по отцу - Петра. Дед Петр был из самой нижней прослойки этой «касты», т.е. из тех, кто, прежде всего, чувствовал себя крестьянином, а уж потом казаком. По отношению к крепостным, а потом и освобожденным, но малоземельным крестьянам, обираемым всевозможными податями и налогами, а потому почти нищими, казаки чувствовали себя господами, так как ни податей, ни отработок они не несли, налогов не платили, лесов, выгонов для скота - хватало. Атаманы у них были выборные. Думаю, ни в одном сословии царской России не было столь демократичных порядков, столько самоуправления, как у казаков. Льготы и свобода, завоеванные их предками, охранялись поколениями и вызывали чувство гордости у каждого казака.
Как я уже сообщал, мой дед Петр считался казаком среднего достатка. Имел на каждого едока рабочую лошадь и дойную корову, не считая овец, свиней и птицу. Хозяйство было немалое, но у него было три сына – Павел, Михаил, Василий, и дочь Аграфена.
Забот с сыновьями у крестьянина – казака хватало. Раз сын – значит казак, а казаку требовалась «воинская справа»: конь, сбруя, обмундирование. Стоило все это не дешево.
Да – да, все это покупалось казаками за свои деньги. Причем на строевом коне в хозяйстве работать запрещалось. Конечно, не все покупали коней, были и свои, доморощенные, если те подходили по требованиям к строевым коням. У деда Петра в хозяйстве были только рабочие лошади, думали завести на следующий
год одного стригунка хорошей породы, чтобы конь привыкал к своему хозяину.
Потому, как только установились устойчивые морозы, начали резать лишний скот и птицу. Нагрузив двое саней мясом и всякой прочей сельхоз снедью, дед Петр повез продавать её в ближайший город Челябинск, который, в те времена, частенько по - старинке называли Челябой.
Дед Петр был деятельным, подвижным, и к тому же веселым казаком. Курил трубку, которую иногда забывал вынуть изо рта, отчего у него на нижней губе в углу рта образовалась темная вмятина. Он любил базары, ярмарки, любил там при случае гульнуть и даже напроказить. Если он торговал, то на его веселый голос с шутками и прибаутками шло покупателей столько, что только успевай отвешивать товар да получать деньги.
В тот день он быстро распродался. Закупили бочонок селедки, бочонок конопляного масла,
два новых хомута и еще много всякого добра, так что у него опять набралось двое полных саней. Зимний день короток, когда были увязаны последние сани, уже завечерело. Решил дед заночевать в деревне Колупаевке, которая в то время находилась от Челябы километрах в трех - четырех по Троицкому тракту. Все ближе к дому - подумал дед.
Деревня Колупаевка славилась в то время лихими людьми да темными делами. Казаков не трогали, был случай, когда за одного обиженного казака нагрянули две сотни. Они окружили деревню, потребовали вернуть краденое и выдать воров. В случае невыполнения требований пригрозили сжечь всю деревню. Краденое вернули, но воров не выдали. Знали казачью расправу над всякого рода ворами. А расправа заключалась в том, что несколько казаков поднимали на руках вора повыше и ударяли его задом о землю. Проделав так два, от силы три раза, сдавали его полицейским властям. Никаких внешних повреждений, но полиция знала, раз пойман казаками на воровстве, долго не проживет. Такая расправа применялась особенно к конокрадам вплоть до тридцатых годов. Однажды, когда мне было семь – восемь лет, я видел человека, пойманного ночью при попытке угона лошади. Поимка вора, да еще конокрада, в деревне была сенсацией. В центре села, у сельской каталажки, где обычно содержались всякого рода провинившиеся, собралась толпа. В то летнее, тихое утро мы, дети, первыми прибежали туда. Вора вывели под руки. Он был без фуражки, с путаными волосами и очень бледен. На лице отражалось страдание. Когда ему помогли сесть в ходок, попросил воды, и, напившись, сразу лег. В ходке было постелено свежее сено. Когда ходок, в сопровождении верхового конвойного отъехал от молчаливой толпы, кто-то из мужчин, как бы про себя, сказал:
- Видать, переборщили… доедет ли до сельсовета… Люди, не глядя друг на друга, молча разошлись.
Как я уже сказал выше, колупаевцы краденое вернули, но воров не выдали. Но староста от лица всех жителей Колупаевки дал клятву, что ни один казак, никогда, в их деревне и окрестностях, обижен не будет. После этого инцидента у казаков с колупаевцами повелась дружба. Казки останавливались в деревне, как у родных. У многих там завелись кумовья.
Были там знакомые и у деда Петра. Когда он к ним заехал, хозяин поставил сани под навес, а коней в теплую конюшню. Дед Петр, по хозяйски осмотрев укрытые и хорошо увязанные сани, велел хозяину, чтобы тот организовал на ужин пельменей, свежей жареной рыбки и пару бутылок «смирновской».
Ужин удался на славу, был приглашен еще один дедов знакомый, втроем засиделись до полуночи.
А утром ни коней, ни повозок на месте не оказалось...

[Бойченко Виктор]

Интересные...записки. Главное ...остановиться как раз в самом "нужном" месте. Вот и думай и гадай теперь.....

[Владимир Евгеньевич]

astar, Приветствую!
Прочитал, да так живо всё перед глазами проплыло, словно кино посмотрел. Первую серию.
Надеюсь, продолжение будет?
Спасибо

[Мекящ]

Помни, брат, что у казаков: Дружба — обычай;
Товарищество — традиция; Гостеприимство — закон.
Соглсен с В.Е. - хотелось бы продолжения

[astar]

Разбуженный хозяин только пожимал плечами. Дед Петр выпил водки, разыскал старосту, предъявил ему свой ультиматум и, видимо не очень расстроившись, на попутных уехал домой. Вот тогда и случилось для моего отца непоправимое. Потеря двух лошадей и повозок с товаром, на который ушло больше половины вырученных дедом денег, составил ущерб для семьи весьма ощутимый. Отец, которому пьяные заскоки деда и раньше были противны, на этот раз не выдержал и выдал своему папаше доброго тумака. Но что значило в то время ударить или вообще обидеть отца? Если старый или слабый родитель не мог справиться с обидчиком сам, он шел к станичному атаману с жалобой и требованием проучить обидчика. Атаман посылал дежурный наряд за виновным, и будь ты трижды прав, разложат на специальной скамье и так исполосуют нагайками, что после этого сто лет проживет, и не забудет. Не обижай старших! Таков был неписанный закон.
Но это не все. Посадят в «холодную» на хлеб и воду на неделю, а то и больше, сие зависело от желания родителя. Да прилепят прозвище – «драный». Не всякая девка поклонится при встрече. Потому молодежь казацкая боялась такого наказания пуще смерти. Мой отец понял, что если он не предпримет особых мер, то не избежать ему этой кары.
Через три дня один из колупаевских приятелей деда Петра пригнал лошадей с возами в полной сохранности. Оказывается, над дедом «пошутили». А мой отец от этой «шутки» трясся за сотни километров от дома, в холодном скрипучем вагоне, на жесткой полке с котомкой под головой. А дед Петр, думая, что отец скрывается где-то недалеко, неистовствовал, зло сжимая кулаки: - Запорю сукина сына! Но шло время, а Пашка не появлялся…

astar добавил(а) 28.08.2012 в 19:17

Сообщение от Владимир Евгеньевич

astar, Приветствую!
Прочитал, да так живо всё перед глазами проплыло, словно кино посмотрел. Первую серию.Надеюсь, продолжение будет?
Спасибо

Владимир Евгеньевич, будет интерес - будет и продолжение.
Всем отозвавшимся - спасибо.

[Владимир Евгеньевич]

Сообщение от astar

Владимир Евгеньевич, будет интерес - будет и продолжение.
.

Да, интересно. Буду ждать продолжения

[astar]

Остановился он в одном из сибирских городов и устроился работать при паровозном депо. Не знаю, как он там жил и работал, но вернулся отец через два с половиной года на собственном строевом коне для прохождения действительной службы.
Дед Петр не то с сожалением, не то с гордостью говорил: - Вот старший мой подлец! И от наказания ушел, и отцу не покорился… Гордый…
Но главное было не в этом, и даже не в том, что отец вернулся из бегов хорошим жестянщиком, с весьма редкой специальностью среди казаков. Поработав в те годы в среде рабочего класса, он вернулся уже не столь преданным защитником царя-батюшки.
Когда началась Гражданская война, отец перешел на сторону красных, а вместе с ним еще пятьдесят два казака. Будучи в Красной Армии, отец вступил в партию коммунистов.
Вот то главное, что я знал о своем отце из рассказов. Дальше о его жизни буду рассказывать то, что помню сам.
О прошлом своей матери, Ульяны Ивановны, я рассказать ничего не могу. Знаю лишь, что взял ее отец совсем девчонкой, шестнадцати лет, что отец мой на одиннадцать лет был старше моей матери. Семнадцати лет мать родила первую девочку, которая умерла в младенчестве. Из тринадцати рожденных матерью детей, нас осталось четверо: Иван, Василий, я, и сестра Елена, 1916, 1919, 1922, 1925 годов рождения соответственно. После Елены было еще три брата: Виктор, Алексей и Николай. Все они умерли, не начав ходить.
Себя я начал помнить очень рано. Для любого человека детство – лучшая пора жизни. Я, конечно, исключаю детей обездоленных, лишенных родителей и их ласки. Для детей, выросших с нормальными родителями, детство, если оно даже не очень обеспеченное, и даже трудное, всегда вспоминается с сожалением о его неповторимости. Это пора познания жизни, когда день кажется годом, а все впервые увиденное чудом или безгранично интересным. Когда маленький человек, набегавшись за длинный как год день, лишь прикоснувшись к подушке, засыпает безмятежным сном, а наутро, проснувшись, полон внутренних сил и энергии, он радуется новому дню, не сознанием, а инстинктом чувствуя, что вся его жизнь впереди. Эта первозданная чистота, свободная от забот, обязанностей, моральных приличий и прочих человеческих нагромождений на жизненном пути, без которого не может быть разумного человеческого общества, видимо и дорого человеку в его первой поре жизни.
По-моему, ни один человек не сможет описать свое детство, да еще начиная с раннего, последовательно, как оно проходило. Я тоже этого сделать не смогу. Поэтому буду писать то, что мне запомнилось, и как запомнилось.
Не буду утверждать, что это первый случай, запомнившийся мне из раннего детства, думаю, что да. Не знаю, какое время года. На дворе темно, возможно, ночь. На брусе полатей стоит маленькая, семи, а может, пяти линий керосиновая лампа. Освещены печка и полати, внизу и дальше все погружено в темноту. Мы со старшим братом Иваном сидим на печи. Где-то по соседству пожар. Взрослые на пожаре. Нам страшно.
Я плачу, сидя у брата на коленях. Брат шепотом уговаривает меня не плакать, не бояться, но я чувствую по его шепоту и по тому, как он меня прижимает к себе, что ему самому страшно…
Когда подрос, я спросил у матери, что это был за пожар? Она вспомнила и рассказала, что у соседей сгорела баня.

[Мекящ]

Заноза, сладко щемящая в сердце.
Умная память плохое забыла.
Детство, умильное, пыльное детство
С кем это было? Когда это было?
Виктория Руше. Детство.
Итригуете (по-хорошему). Жду продолжение. Спасибо!

[astar]

А вот несколько картинок из той же ранней поры, связанных с весенним праздником – пасхой. Наш дом-пятистенок, стоял в ряду с другими домами, в основном с крестовыми, напротив церковной площади. Во время пасхальных праздников, которые длились неделю, на площади устраивали качели. Несколько обычных и одну круглую. Круглая качель делалась так. Вкапывался столб пяти, шести метровой высоты, наверху закреплялось обычное тележное колесо. К колесу привязывалось пять – шесть веревок. Парни или девчата брались за веревки, разбегались, отталкивались от земли и кружились по кругу. Если стояла хорошая погода, то вся деревенская молодежь собиралась на этой площади. Там же устраивались танцы, в несколько кругов и гармошек. Взрослые ребята и молодые мужики играли в лапту, шарик, городки. Подростки и дети поменьше играли в чижик, бабки, салки, катали крашеные яйца. Вся площадь пестрела от ярких, цветастых платков и платьев. У парней над козырьками фуражек целые венки из подснежников, цветы в петлицах пиджаков. Песни, крик, девичий визг до самого вечера. Лишь с наступлением сумерек площадь пустеет. Начинается гуляние по главной деревенской улице. В Ключах это была улица, по которой в последствии проходил Троицкий тракт. Идут рядами: ряд девчат, ряд ребят, во всю ширь улицы. Поют под гармошку песни, частушки. Ходят из конца в конец по одной и той же улице и постепенно начинают отделяться: влюбленные пары, уставшие, проголодавшиеся, да мало ли какие еще могут быть причины…
Так из огромной праздничной толпы, вышедшей на улицу с вечера, к полуночи остается один гармонист, окруженный небольшой кучкой ребят и девчат, главным образом из тех, кого никуда не пригласили, и кто стесняется пригласить сам. Но постепенно тает и эта кучка. Деревня затихает. Лишь где-то во дворе или у дома вспыхнет вдруг в один или два голоса песня, и тут же затихнет. Какое-то время еще лают собаки, но накормленные за день хозяйками и детьми, засыпают и они. И наступает такая тишина, какой в современной деревне, наверное, уже не бывает. Так проходит первый день пасхи.
Если в первый день пасхи деревня напоминает закипающий котел, то на второй день она начинает походить на бурлящий. Тут и крестный ход, и песни с танцами чуть не в каждом доме. Но повторяю, в хорошую погоду, церковная площадь была полна народа почти все пасхальные дни, т.е. с воскресенья до воскресенья.
О богослужении в церкви ничего сказать не могу. Когда церковь работала, я был слишком мал, а когда подрос, она была уже закрыта. Крестные ходы помню смутно. Помню, как из давно закрытой церкви увозили иконы и церковную утварь. Как потом снимали колокола.
Хорошо помню колокольный звон. Праздничный - веселый, во все колокола, и одиночные удары в один самый большой колокол с интервалами 4-5 секунд - по покойнику. Еще реже в тот же колокол звонили в сильную метель днем и ночью. Это был сигнал для людей, которых ненастье застало в пути.
Но вернемся ко второму дню празднования пасхи. Если в первый день празднование проявлялось главным образом в церкви и около нее, то на второй день к полудню оно начиналось повсеместно. На площади гармошек было меньше, чем в первый день, так как они оставались по домам, где продолжались начатые в первый день гуляния, но шума в деревне становилось гораздо больше. Не только из-за песен и гармошек, в этот день разрешалось звонить в колокола всем желающим. Пользовалась этим конечно, в основном ребятня. Поэтому колокольный звон перекрывал все остальные шумы.
Пили водку, самогон, брагу, самодельное пиво. Пили взрослые, старики, подростки и даже дети. Если в первый день праздника большинство людей пили сдержанно, вели себя степенно, то на второй день сдержанность начинала сходить на нет, проявлялась развязность. Среди молодых парней начинались стычки, пока еще не доходившие до настоящих драк, т.к. двое схватятся, их разнимут, разведут, уговорят. Но на третий день благоразумие покидало большинство людей. Из-за какой-нибудь старой обиды, непонятого слова, из-за ревности или просто пьяный дебошир начинал драку, и пошли – поехали бить друг - другу морды, ломать ребра, проламывать черепа. Не прошло ни одного праздника, особенно весеннего, без увечья, а то и убийства.
И что сейчас удивительно, в то время никаких следствий, никаких судов. В такие праздники пьяные драки и их последствия считались в порядке вещей. Подравшиеся сегодня вечером, наутро садились за один стол, снова ели, пили, веселились и никаких обид. Мало ли что бывает по пьянке…
Если человека изобьют так, что тот на следующий день не может подняться, те, кто избил, идут извиняться, просят прощения, льют перед пострадавшим пьяные слезы, тот плачет вместе с ними, и нет даже мысли идти куда-то жаловаться - праздник… То же примерно происходило, если дело доходило до убийства. Плакали, вздыхали. Помогали хоронить и, если требовалось, помогали в весенне-полевых работах. Подобные случаи воспринимались людьми как стихийное бедствие, от которого не уйдешь, не спрячешься.
Я о христианских праздниках пишу потому, что в Ключах, да и не только там, я думаю, Первомайские и Октябрьские праздники в те времена не знали или не признавали. Как будто этих праздников не было совсем. Описываю их, чтобы вы могли заглянуть в жизнь и быт ваших предков.

[Мекящ]

Впоминая шестидесятые годы, думается, что не смотря на все коллизии государственных неурядиц - труженик сельчанин мог украсить свою жизнь по-своему.
Спасибо. Продолжение вызвало ностальгию о далеком, как теперь кажется, "золотом детстве".