Белла Ахмадулина на Памире

[Мекящ]

Белла Ахмадулина на Памире.
1967 год. Осень. С тополей, кружась, падали последние листья. Впереди у пограничников новая, суровая зима. На душе какое-то не объяснимое волнение.
После огневой подготовки, замполит нас информирует: «Сегодня в отряд приезжают поэты Таджикистана и поэтесса Ахмадулина. В клубе состоится «Вечер поэзии». Всему личному составу привести себя в порядок».
И вот переполненный зал армейского клуба в ожидании появления на сцене творческих людей. Вскоре под аплодисменты появляются стихотворцы и среди них хрупкая, красивая брюнетка. Садятся за стол накрытый зеленой скатертью, и, седовласый поэт-таджик высокого роста объявляет, что в Таджикистан приехала большая гостья, человек пишущий прекрасные стихи, поэмы – это Белла Ахмадулина. Зал рукоплещет.
И вскоре мы услышали первые строки ее стихов. Чуть откинув голову назад она прочитала отрывок из своей поэмы «Сказка о дожде»:

…И – хлынул Дождь!
Его ловили в таз,
В него впивались веники и щетки,
Он вырывался, он летел на щёки
Прозрачной слепотой
Вставал у глаз…
Услышав отрывок поэмы, я совсем не искушенный в поэзии, скорее всего интуитивно подумал, что у этой хрупкой девушки большое творческое будущее.
Поэтесса Белла (друзья ее ласково называли – Белочкой), дочь матери -итальянки, отца – татарина.
Талантом Б. Ахмадулиной восхищались не только начинающие поэты, но маститые, старшее поколение великих поэтов – Луговской, Пастернак, Светлов, Р. Рождественнский, Е. Евтушенко, Вознесенский…
Ее соратники по перу говорили, что стихи Беллы антиполитичны. Она защищала диссидентов, попавших в беду людей. Пройдя все бюрократические препоны Белла добилась встречи в ссылке с Сахаровым.
Она не только ВЕЛИКИЙ ПОЭТ, она еще и ВЕЛИКИЙ ЧЕЛОВЕК, обладавшая большой духовной нравственностью.
19 ноября 2010 года поэтесса скончалась, но ее творчество навеки останется в памяти мировой классической литературы.


Белла Ахмадулина



В ОПУСТЕВШЕМ ДОМЕ ОТДЫХА

Впасть в обморок беспамятства, как плод,
уснувший тихо средь ветвей и грядок,
не сознавать свою живую плоть,
ее чужой и грубый беспорядок.

Вот яблоко, возникшее вчера.
В нем - мышцы влаги, красота пигмента,
то тех, то этих действий толчея.
Но яблоку так безразлично это.

А тут, словно с оравою детей,
не совладаешь со своим же телом,
не предусмотришь всех его затей,
не расплетешь его переплетений.

И так надоедает под конец
в себя смотреть, как в пациента лекарь,
все время слышать треск своих сердец
и различать щекотный бег молекул.

И отвернуться хочется уже,
вот отвернусь, но любопытно глазу.
Так музыка на верхнем этаже
мешает и заманивает сразу.

В глуши, в уединении моем,
под снегом, вырастающим на кровле,
живу одна и будто бы вдвоем -
со вздохом в легких, с удареньем крови.

То улыбнусь, то пискнет голос мой,
то бьется пульс, как бабочка в ладони.
Ну, слава Богу, думаю, живой
остался кто-то в опустевшем доме.

И вот тогда тебя благодарю,
мой организм, живой зверёк природы,
верши, верши простую жизнь свою,
как солнышко, как лес, как огороды.

И впере6д играй не ведай не смотри!
В глубокой одиночестве, зимою,
Я власть повеселюсь средь пустоты
Тесно и шумно населенною мною.
1964 г.


****************************


Бьют часы, возвестившие осень:
тяжелее, чем в прошлом году,
ударяется яблоко оземь -
столько раз, сколько яблок в саду.

Этой музыкой, внятной и важной,
кто твердит, что часы не стоят?
Совершает поступок отважный,
но как будто бездействует сад.

Всё заметней в природе печальной
выраженье любви и родства,
словно ты - не свидетель случайный,
а виновник ее торжества.
1973

***********
БОГ
За то, что девочка Настасья
добро чужое стерегла,
босая бегала в ненастье
за водкою для старика,-

ей полагался бог красивый
в чертоге, солнцем залитом,
щеголеватый, справедливый,
в старинном платье золотом.

Но посреди хмельной икоты,
среди убожества всего
две почерневшие иконы
не походили на него.

За это вдруг расцвел цикорий,
порозовели жемчуга,
и раздалось, как хор церковный,
простое имя жениха.

Он разом вырос у забора,
поднес ей желтый медальон
и так вполне сошел за бога
в своем величье молодом.

И в сердце было свято-свято
от той гармошки гулевой,
от вин, от сладкогласья свата
и от рубашки голубой.

А он уже глядел обманно,
платочек газовый снимал
и у соседнего амбара
ей плечи слабые сминал...

А Настя волос причесала,
взяла платок за два конца,
а Настя пела, причитала,
держала руки у лица.

"Ах, что со мной ты понаделал,
какой беды понатворил!
Зачем ты в прошлый понедельник
мне белый розан подарил?

Ах, верба, верба, моя верба,
не вянь ты, верба, погоди!
Куда девалась моя вера -
остался крестик на груди".

А дождик солнышком сменялся,
и не случалось ничего,
и бог над девочкой смеялся,
и вовсе не было его.
Песнь Любви. Стихи. Лирика русских поэтов.
Москва, Изд-во ЦК ВЛКСМ "Молодая Гвардия",
1967.



Памяти Осипа Мандельштама1

В том времени, где и злодей -
лишь заурядный житель улиц,
как грозно хрупок иудей,
в ком Русь и музыка очнулись.

Вступленье: ломкий силуэт,
повинный в грациозном форсе.
Начало века. Младость лет.
Сырое лето в Гельсингфорсе.

Та - Бог иль барышня? Мольба -
чрез сотни вёрст любви нечеткой.
Любуется! И гений лба
застенчиво завешен чёлкой.

Но век желает пировать!
Измученный, он ждет предлога -
и Петербургу Петроград
оставит лишь предсмертье Блока.

Знал и сказал, что будет знак
и век падет ему на плечи.
Что может он? Он нищ и наг
пред чудом им свершенной речи.

Гортань, затеявшая речь
неслыханную,- так открыта.
Довольно, чтоб ее пресечь,
и меньшего усердья быта.

Ему - особенный почёт,
двоякое злорадство неба:
певец, снабженный кляпом в рот,
и лакомка, лишенный хлеба.

Из мемуаров: "Мандельштам
любил пирожные". Я рада
узнать об этом. Но дышать -
не хочется, да и не надо.

Так значит, пребывать творцом,
за спину заломившим руки,
и безымянным мертвецом
всё ж недостаточно для муки?

И в смерти надо знать беду
той, не утихшей ни однажды,
беспечной, выжившей в аду,
неутолимой детской жажды?

В моём кошмаре, в том раю,
где жив он, где его я прячу,
он сыт! А я его кормлю
огромной сладостью. И плачу.http://im2-tub-ru.yandex.net/i?id=359688460-68-72 (Микропортрет Б. Ахмадулиной)

[Мекящ]

И в смерти надо знать беду
той, не утихшей ни однажды,
беспечной, выжившей в аду,
неутолимой детской жажды?

[кремль]

Спасибо!Творчество Беллы Ахмадулиной-одно из совершенных нашего времени!

[Мекящ]

Когда-то их было четверо. «Нас мало, нас, может быть, четверо», — писал один из них. В те десятилетия, когда поэты собирали полные стадионы и были популярнее эстрадных певцов, эту четверку знали все. Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина — не только модные и популярные личности, но и властители дум, разрезавшие своими поэтическими строчками бурное замечательное время — и оттепель, и после оттепели... Застой? Какой там застой, когда это было мое детство, моя юность.
С.