Это наше время. Дорогим и милым труженицам тыла

[Мекящ]

Это наше Время
2002 г.
Рассказ
СУДЬБА МНЕ ТРУДНАЯ ДОСТАЛАСЬ:
ВОЙНА,РАЗРУХА И ЗАБОТА.
ВСЕ ПОЗАДИ, ОДНА УСТАЛОСЬ,
РАБОТА ДО СЕДЬМОГО ПОТА.
ЖИЗНЬ КОРОТКА
НО МНОГО СВЕТА...
ЕЩЕ НЕ КОНЧЕНЫ ДЕЛА,
ЕЩЕ И ПЕСНИ НЕ ДОПЕТЫ,
И СКАЗАНЫ НЕ ВСЕ СЛОВА...
********************************************************
Баба Шура сидела возле дома своего на недавно сделанной внуком Петей лавочке. Завидев свою подружку, Екатерину Степановну, идущую с покупками из магазина, попросила зайти к ней.
- Степановна, я тут тебя давно поджидаю. Ты пошто перестала ходить ко мне? Или я чем обидела тебя?
- Ой, Шура, я бы и рада забежать к тебе, да вот Максим мой совсем расхворался, дурень старый, в день своего рождения купил спирта да и отметил свое восьмидесятилетие. Ладно, докторша наша, Татьяна, не в отъезде была, пришла, укол поставила. Сейчас оклемался маленько, но так ничего и не ест. Знай, как малое дитя, мороженое требует. Говорит, что поест его, так у него боль от сердца отпускает.
- Что это он, - подхватила баба Шура, - совсем что ли сдурел? На старости лет день рождение спиртом отмечать?
Попили бы чайку с пирогами — и ладно. Но ты, Екатерина, как управишься, все-таки забеги ко мне. Уж больно скушно одной, поговорить не с кем. Внучек Петенька приезжал, так все бегом да рысью. «Комирсантом, - говорит, - работаю, некогда мне". Только успел вот лавчонку сделать, а потом за ним приехали на ненашенской машине и увезли.
- Непременно забегу, - пообещала Екатерина Степановна. — А если Максим расхрабрится, так вместе придем.
- Ну, вот и хорошо, - медленно поднимаясь с лавочки, заметила баба Шура и пообещала вслед подруге, что разогреет к тому времени пирожков, самовар поставит.
После полудня она села у окна, поджидая подругу, но все равно просмотрела, как та с дедом Максимом прошла через ограду. Кинулась на стук открывать двери.
- Чего это у тебя дверь на заперти? — попеняла ей Екатерина. — Не ждешь нас, что ли?
- Да это я от Дозорки запираюсь. Приспособился лапой дверь открывать. На прошлой недели залез в сенцы и кусок сала стащил. Я сначала на Валерку-алкаша подумала, спер, мол, чтобы продать, а себе спирта купить. А потом смотрю: окаянный пес сало мое доедает.
- А что, этот может, - включился в разговор дед Максим. — Недавно приходит к нам, весь какой-то болезненный, глаза пустые, и одежда на нем висит, как на чучеле. Вытаскивает из-за пазухи мясо в пакете. «Купи, - говорит, - а то помру с похма"...
- Дай, я доскажу, - толкнула его в бок баба Катерина. — дед мой, конечно, его прогнал. Вышел алкаш не солоно хлебавши, а мы с дедом сидим, обсуждаем его: до чего же, мол, человек дошел, совсем запился, семью потерял, а теперь еще приворовывать начал. Тут слышим: кто-то в сенцах шебаршит, дед, хоть и сам с похмелья, пошел посмотреть. дверь толкает, а она ему не поддается. Заворчала я на него, что дверь никак не может подогнать, подошла помочь. Толкаем вдвоем и так, и сяк, а она никак не открывается словно подперта стой стороны. Увидела я в окно, что Антон Подпевской идет, давай стучать. Открыл он нам дверь и говорит: «Кто-то подшутил над вами — дверь подпер". А тут и гадать нечего, кроме Валерки-алкаша некому. Кинулась в сенцы, глянула в кадушку, где сало копченого с килограмм было, а там пусто! Спер, пьянь!Подпевской хотел было найти его, да Максим остановил: путь, мол, подавится этим салом, да и где теперь найдешь этого алкаша...
Посмеялись втроем над происшествием, пообсуждали пьяниц, и дед Максим подытожил, что это президент виноват, что это через него всякая пьян буйным чертополохом разрослась. «При Осипе Виссарионовиче такого браку не было, порядок был и строгость, - грозя кому-то костистой рукой, заявил он.
- Тебе бы только своего Оську хвалить, - перебила его баба Катерина, - как будто он мало над народом поизмывался. Правильно, видно, в народе говорят, что битый к битью привыкает.
Все замолчали. Баба Шура хотела накрывать на стол, а дед Максим достал сигареты, вышел покурить на улицу.
- Ишь, как досе мается, - проворчала вослед баба Екатерина. — А все день рождение его! Хорошо еще, что я остатки спирта спрятала, а то бы, поди, давно душа на небе грехи свои замаливала.
Зашел, покашливая, дед Максим, баба Шура пригласила гостей к столу. За чаем и пирожками с капустой и потек их немудреный разговор: вспоминали молодость, сравнивали прошлую жизнь с настоящей.
- Помнишь, Шура, как мы с тобой первый раз вышли на работу дрова заготавливать? — спросила баба Екатерина и, повернувшись к деду, начала рассказывать: - Пришли мы с Шурой в контору, стоим в сторонке. Десятник Евсей спрашивает: чего, мол, стоите? Дайте нам работу, говорим. Он постоял, посмотрел на нас, а нам тогда всего по шестнадцать лет было, но были мы рослыми, крепкими, и спрашивает: может, в лес на заготовку поедедте? Мы лишь радостно закивали в ответ. Приехали на другой день в тайгу, привели нас к бригадиру. Тот дал нам под расписку пилу и два колуна, показал участок, где мы должны были валить лес на дрова. Объяснил, что нужно спилить дерево, обрубить сучья на нем, распилить на чурки, расколоть и сложить в поленницу. Норма — пять кубометров.
Увидели мы с Шурой большущее дерево, испугались: как это мы, девчонки, будем валить такую махину? Бригадир, показывая на пеньках спиленных деревьев, объяснил, как надо запиливать дерево, сначала с одной стороны, потом с другой. Взялись мы за дело. Первое дерево пилили очень долго: то у Шуры пила гнется, не идет, то с моей стороны дугой... Плачем, а пилить лес все равно надо. Когда подошло время дереву падать, Шура бросила пилу и к бригадиру: помогите, мол, боимся валить! Тот только улыбнулся, взял топор, подрубил дерево и оно повалилось. В первый день нашей заготовки мы только сучья успели обрубить. Бригадир, дай ему Бог царства небесного, хороший был человек, успокоил: дальше все лучше будет, сможете норму выполнять и даже перевыполнять.
Баба Шура, молчавшая до сих пор и лишь кивавшая в знак согласия головой, подхватила разговор:
- Ну и набили же мы тогда мозолей! Бригадир для таких случаев держал какую-то мазь, которой мазал руки. Но через две недели мы с Катей и вправду стали норму выполнять, а потом и перевыполнять на кубик-другой. А как весело было там!... Вечерами ребята-возчики устраивали игры, мы пели песни, плясали под гармошку... Усталость как рукой снимало. два сезона на дровах поработали. Там-то Катя и нашла тебя, Максим.
- Помню, - ответил дед. — Вы обе красавицы были. Я тогда с твоим, Шура, лес на лошадях возил. Он, Семен-то, и приметил вас... Ему сразу ты приглянулась, а мне Катя.
Баба Шура уголком платка вытерла набежавшие слезы, глубоко вздохнула, с виноватой улыбкой посмотрела на своих старых друзей и продолжила воспоминания:
- Война проклятущая забрала Семена. Всего годик и пожили мы с ним, и налюбиться как следует не пришлось. Приходит как-то в избу, белый весь лицом. Испугалась я: не заболел ли. А он обнял меня и говорит: «Готовь харчи на дорогу. Война, Шура, началась. Нас с Максимом записали». Разревелась я. Готовила ему котомку, а слезы так и льются без удержу...
- А я как своего провожала, так крепилась, не плакала, потому что некоторые бабы говорили, что не надо плакать, а то мужику тяжелее будет. Вот я при Максиме не ревела, а как только машина скрылась за селом, я бегом домой, упала на постель и тут уж дала волю слезам...
Дед Максим после слов бабы Кати крякнул, машинально вытащил сигарету, дрожащими руками вставил ее в мундштук, но не закурил, а начал рассказывать свое:
- Нас с Семеном разлучипи на узловой станции, раскидали по разным эшелонам, сколько я ни уговаривал сопровождающего отправить нас с ним в одну часть... Два письма от Сеньки получить успел, а потом меня на другой фронт перебросили. А через месяц Екатерина отписала, что так, мол, и так, Шура на Семена похоронку получила...
Прервав тяжкие для него воспоминания, дед Максим поднялся и пошел к выходу. Женщины молча посмотрели ему вслед, а потом Екатерина покачала головой, сказала:
- Хлебнул лиха Максим. В плен попал. Бежал. Нашел партизанский отряд и так до конца войны и ходил в партизанах. Ранения были. А как вернулся домой с войны, сколько раз его в военкомат вызывали, все допытывались: как бежал из плена, да с кем.. Ладно, кто с ним партизанил, в соседнем районе живут, да и с плена кто сбежал с ним еще живы были, так они подтвердили, а то бы затаскали совсем.
- А у меня, как ты знаешь, после ухода Семена на фронт через полгода сын родился. Ты в это время, Екатерина, в шахте работала рудоспусчицей. Родила я, а на второй день Верка-почтальонша похоронку вручила. Слегла я тогда, думала, вообще не поднимусь. Роды-то были тяжелыми а тут еще эта беда...
- А я, как узнала, что ты рожать легла, давай с работы отпрашиваться, но начальник не отпустил — золото стране нужно было для победы. Да ты сама знаешь, как строго было тогда с рабочей дисциплиной.
- Да и что говорить, - поддержала баба Шура, - на траншеи, на фронт отправляли провинившихся, а то и в тюрьму.
Баба Катерина вдруг вспохватилась и со словами: Где там Максим, поспешила из избы.
Дед Максим сидел во дворе на лавочке, докуривая сигарету.
- Ты, Катя, сильно-то не тереби Шуре душу воспоминаниями, - попросил он. Давай зайдем и речь на другое переведем.
Так они и сделали, предложив бабе Шуре поговорить о чем- нибудь повеселее.
- Внук-то мой Петя и так укоряет меня, что мне кроме военных и послевоенных годов и вспоминать в жизни нечего, - заметила она. А что мы видели хорошего? Мы ведь одногодки, родились, когда Россеей еще последний царь-великомученник правил...
Баба Шура замолчала, молчали и ее гости, опасаясь вернуться к прежней теме.
- Мы недавно с Максимом получили письмо от сына, - наконец заговорила Екатерина. — Тоже, этим, как его, "кормисамом" работает
- Не "кормисамом", а "кормитсамом", -на свой лад поправил дед Максим.
- Ну вот, этим самым и работает сын. Зовет нас к себе, хватит, мол, маяться в деревне. Максим-то было уже снарядился ехать, но потом видит, что я не желаю, и остановился.
Как бы мы тебя одну оставили здесь, Шура? Да и сами без тебя словно сироты. Ты ведь тоже не хочешь к сыну ехать?
- Никуда я не поеду, хотя сын уговаривает и внук. Не хочу я к ним, потому что живут они как-то не по-нашему. Все что высчитывают, бегают, а то коробку какую-то к уху подставят и талдычут сколько и как выгорит в их пользу, ежели они это сделают так, а это иначе...
- Вот-вот, - подхватила баба Екатерина, - жизнь у них совсем другая, неспокойная. Нам тоже тяжело было, но жили мы гораздо размеренее. А на детей наших посмотришь: бегают, как заеденные. да и боязно за них: говорят, грабят их, этих "кормисамов". Говорю сыну: брось, или лучше обратно на завод. А он отвечает, что там работы нет и зарплату по полгода задерживают.
- Ой, Катерина, тяжело им! Время-то, вишь, какое. В наше время и работа всем была, и деньги по два раза в месяц выдавали, и без всякой задержки. Что сравнивать наше и ихнее время, - вздохнула баба Шура.
Дед Максим, посмотрев поочередно на обеих женщин, с некоторым укором сказал:
- Наше время родило наших детей, а они создали это время, в котором вместе с ними живем и мы. Значит, это и наше время. Наше время, в котором мы и умрем, - со вэдохом заключил он.

[кремль]

Живо напомнило шукшинские рассказы....Спасибо!!!