Влад Сколов. Сны о Хасане.

[Влад Соколов]

Книга "Сны о Хасане" состоит из главок-снов трёх её основных действующих лиц: героя Испании, Хасана и Халхин-гола Григория Штерна, начальника погранзаставы "Подгорная" Посьетского отряда в период Хасанских событий Петра Терёшкина и автора - Влада Сколова.
Вот одна из главок.

14-15 мая 1938 года. Штерн.

Они стояли на вершине сопки, которую местные жители называют Лысой. Военные топографы не удостоили её такой чести – иметь собственное имя. [И, слава Богу. На военных оперативных картах каждый бугорок, каждый ручеёк, каждый овражек получает имя собственное, рано или поздно становится Объектом, достойным того, чтобы сыны Отечества без малейших кол****ий ценой своей крови, жизни своей, хранили и защищали его. Чем большее количество сопок и ручейков будут у нас оставаться безымянными, тем спокойнее будет наш сон.] Это, пожалуй, единственная сопка в Посьете, на макушке которой нет не только ни единого деревца, она совершенно свободна даже и от кустарника.
Весь склон сопки, по которому они только что поднялись и который начинается непосредственно от дороги, огибающей территорию отряда, был тоже начисто лишён растительности. «Похоже – это самая высокая сопка Посьета», - подумал Штерн, но спросил несколько об ином:
- А Хасан отсюда виден?
- Как говорят в таких случаях – в ясную погоду, товарищ комкор, и при достаточно остром зрении. Вон там, видите? Нет, озера, конечно, не видно, но окружающие его сопки – вон они.
Тропинкой, протоптанной посьетской ребятнёй по гребням примыкающих друг к другу сопок, Штерн, Гребенник, и полковник Алексеев – начальник штаба пограничного отряда, двинулись по направлению к Тихой бухте. Лес (это, конечно же, обыкновенный лес, нельзя было назвать тайгой это разнолесье и разнотравье), сбегал с сопок в обе стороны от тропинки. Зацветающий багульник издавал сильный одурманивающий запах. В отличие от белого болотного, он выбросил крупные нежно-розовые цветки. Алели прошлогодние ягоды барбариса, висящие на ветках вперемешку с желтоватыми бутонами.
Лес, преимущественно лиственный, просыпался после зимы. Берёзы, как и все азиаты жёлтокорые, бледно-зелеными облачками выделялись на фоне ещё не распустившихся лип, дубов, ясеней и маньчжурских орехов. Амурский бархат – пробковое дерево, одет в толстую тёплую шубу из лёгкой пористой коры.
С большого раскидистого граба свисают длинные разной толщины лианы.
- Что это?
- Виноград, - Алексеев сбежал на несколько метров вниз по склону сопки, отломил пару прутиков, сорвал десяток зелёных, ещё не распустивших листья побегов. Один побег он сунул в рот и с удовольствием разжевал. – Попробуйте, товарищ комкор, чистый витамин. А это лимонник, разомните.
Штерн не стал есть виноградные побеги, но веточки лимонника размял и понюхал. Действительно, пахло лимоном, он даже ощутил на губах характерный привкус.
По пути им то и дело попадались набравшие цвет фруктовые деревья. Это были явно дикорастущие яблоньки и груши. Ботанический сад какой-то, да и только. Пограничные полковники всем своим видом показывали: да, у нас так, это вам не приднепровские посадки и сосновые насаждения с деревьями, выстроившимися в шеренги.
Гряда сопок постепенно, по мере приближения к морю, снижалась и через двадцать минут после того, как наши путешественники покинули Лысую сопку они вышли на каменистую грунтовую дорогу. «Козлик» с включённым мотором, казалось, подпрыгивает от нетерпения. На водительском месте сидит щуплый, черноглазый и черноволосый азиат с четырьмя треугольниками на зелёных петлицах.
Интересная собралась четырёхзвёздная компания – четыре треугольника у старшины, по четыре шпалы у полковников, четыре ромба у Штерна. [На самом деле в те дни у Штерна было по три ромба в каждой петлице, как и положено комкору. Четвёртый ромб и очередное звание командарма второго ранга он получил позже. Четырёхзвёздным генералом Штерн командовал советской группой войск в Монголии, на Халхин-Голе. Полковникам четвёртую шпалу добавили позже, в то время у них должно было бы быть только по три. Даже военные, надо сказать, часто путались в те годы в чехарде постоянно реформируемых званий, знаков различий, формы одежды. А уж шпионы и диверсанты, к слову, массово попадались, прокалываясь на несоответствии своего наряда действующему порядку вещей.]
- Старшина Ким. За время моего дежурства никаких происшествий не произошло, - он слегка замялся, слова сами соскочили с языка, какое там дежурство, - Жду ваших указаний, товарищ комкор.
Комкор поднял глаза на командира отряда.
- Предлагаю подъехать на автомобиле, товарищ комкор, здесь пятьсот метров до берега, а идти всё равно придётся по дороге, это самый короткий путь.
Дорога привела к песчаному, выгнутому плавной дугой берегу. Ширина песчаной полосы была от десяти до двадцати метров, длина – с километр. Дальше, и влево и вправо, песок переходил в гальку. Ещё дальше к самой воде подступали скалы.
Старшина кореец подошёл к кромке воды, послюнявил указательный палец и поднял его вверх.
- Должна быть корюшка, - произнёс он, внимательно осмотрев и, зачем-то, ощупав свой палец, - надо, чтобы ветер немного усилился.
Его спутники промолчали. Им неясно было, какой такой ветер учуял палец старшины, и почему этого ветра не достаточно. Стоял полный штиль. Мальки поблёскивали в прозрачной воде.
На берегу, у воды, местами лежали кучи водорослей вперемешку с колючками семян лотоса. Весенние разливы рек и озёр, морские течения и штормы, чего только не увидишь после них на морском берегу! По другому краю песчаной полосы, со стороны суши, рос кустарник с белыми гроздьями соцветий – дикая смородина.
Старшина достал из машины лопаты, сачки с длинной мотнёй из мелкоячеистой рыболовецкой сети, стопку рогожных мешков. Сачки и мешки он бросил на песок, а лопаты роздал рыбакам.
- Пока не стемнело окончательно, надо сделать ямы. Я воткну палки в тех местах, где надо копать.
Не желая выглядеть дилетантом-любителем, не задавая вопросов, Штерн, вместе со всеми, стал копать. Ким разметил своими палочками метров сто береговой полосы. Через каждые пять-шесть метров. Не прошло и часу, как ямы, метр на метр и глубина полметра, были готовы.
Стемнело. Старшина наломал и принёс на берег охапку прошлогодней сухой конопли, поджёг её. Дров – принесенных волнами досок, брёвен, сучков, было вдосталь. Костёр запылал, высветив покрытые испариной лица. С моря подул лёгкий ветерок и невысокие волны начали мягко накатывать на песок.
Мужчины достали и закурили папиросы. К наружному теплу, от костра, добавилось, разливаясь по телу, тепло от курева. Все молча смотрели на огонь, завораживающие языки которого, как и десять тысяч лет назад, делали что-то неописуемое с мужскими душами.
Ким, предупредив всех о необходимости соблюдать тишину, сам не задерживался долго у костра. Мягкой и беззвучной кошачьей походкой он сновал по берегу, пристально вглядываясь в набегавшие волны.
- Начинается, - сообщил он, в очередной раз материализовавшись у костра, - берите сачки и рассредоточьтесь вдоль берега. Начнём по моей команде.
Долго ждать команды не пришлось. Прибрежная полоса воды на протяжении пятидесяти метров неожиданно закипела. Косяк корюшки, подошедший к мелководью для нереста, лёгкой волной оказался прижатым к песчаному берегу. Сплошная масса рыбы шириной три метра от береговой кромки, как густая пена, пузырилась и искрилась в свете костра.
Рыбаки, с сачками наперевес, бросились к воде. Сделав несколько шагов вдоль берега, а ощущение было такое, что они бежали не по прибрежному дну, а по днищу баркаса, до краёв наполненного рыбой, они тянули свой сачок по песку до ближайшей ямы и высыпали туда, ухватившись одной рукой за мотню, добрый десяток килограммов живого серебра.
Каждый успел сделать по пять-шесть заходов. Это происходило до тех пор, пока косяк, давивший своей массой на рыбу, находящуюся у самого песчаного берега и оказавшуюся в капкане между песком и напирающими со стороны моря сородичами, не ослабил своё давление. Постепенно шум шлёпающих по воде сапог и азартные крики рыбаков дошли до этих невольных соучастников первобытного действа. С каждым разом «юшка» становилась всё жиже, и вот уже у берега остались только отдельные зазевавшиеся рыбёшки.
Вскоре на берегу стояли семь больших полных мешков с пахнувшей свежими огурцами корюшкой. «Газик» не в силах был увезти такой улов. Пришлось ехать в отряд налегке, прихватив с собой ведёрко рыбы на «жарёху». На рассвете остальную доставили в посёлок на грузовике.
[Эпизод с ловлей корюшки очень правдоподобен. Я могу подтвердить это, как человек, который ни один раз принимал участие в подобной рыбалке. Вызывает некоторое сомнение время – середина мая. Мы всегда ловили корюшку в Посьете на Пасху. Плюс-минус пять дней. Корюшка каким-то непостижимым образом «знает», когда в том или ином году приходят пасхальные дни. И идёт метать икру. Не мог же Штерн всё это придумать! Тем более во сне. Некоторые мелкие детали ночной рыбалки убедительно свидетельствуют о том, что это не «пересказ» со слов кого-либо из местных жителей. Остаётся предположить, что в те предвоенные годы «сезон охоты» на деликатесную рыбку был более продолжительным.]

[Владимир Евгеньевич]

Влад Соколов, Доброго здоровья! Шрифт сделайте, пожалуйста, покрупнее. Зрения своего очень жалко.

[Влад Соколов]

Сообщение от Владимир Евгеньевич

Шрифт сделайте, пожалуйста, покрупнее.

Честное слово, не знаю, как это сделать. Подскажите!!!

[Владимир Евгеньевич]

14-15 мая 1938 года. Штерн.
Они стояли на вершине сопки, которую местные жители называют Лысой. Военные топографы не удостоили её такой чести – иметь собственное имя. ( И, слава Богу. На военных оперативных картах каждый бугорок, каждый ручеёк, каждый овражек получает имя собственное, рано или поздно становится Объектом, достойным того, чтобы сыны Отечества без малейших кол****ий ценой своей крови, жизни своей, хранили и защищали его. Чем большее количество сопок и ручейков будут у нас оставаться безымянными, тем спокойнее будет наш сон.) Это, пожалуй, единственная сопка в Посьете, на макушке которой нет не только ни единого деревца, она совершенно свободна даже и от кустарника.
Весь склон сопки, по которому они только что поднялись и который начинается непосредственно от дороги, огибающей территорию отряда, был тоже начисто лишён растительности. «Похоже – это самая высокая сопка Посьета», - подумал Штерн, но спросил несколько об ином:
- А Хасан отсюда виден?
- Как говорят в таких случаях – в ясную погоду, товарищ комкор, и при достаточно остром зрении. Вон там, видите? Нет, озера, конечно, не видно, но окружающие его сопки – вон они.
Тропинкой, протоптанной посьетской ребятнёй по гребням примыкающих друг к другу сопок, Штерн, Гребенник, и полковник Алексеев – начальник штаба пограничного отряда, двинулись по направлению к Тихой бухте. Лес (это, конечно же, обыкновенный лес, нельзя было назвать тайгой это разнолесье и разнотравье), сбегал с сопок в обе стороны от тропинки. Зацветающий багульник издавал сильный одурманивающий запах. В отличие от белого болотного, он выбросил крупные нежно-розовые цветки. Алели прошлогодние ягоды барбариса, висящие на ветках вперемешку с желтоватыми бутонами.
Лес, преимущественно лиственный, просыпался после зимы. Берёзы, как и все азиаты жёлтокорые, бледно-зелеными облачками выделялись на фоне ещё не распустившихся лип, дубов, ясеней и маньчжурских орехов. Амурский бархат – пробковое дерево, одет в толстую тёплую шубу из лёгкой пористой коры.
С большого раскидистого граба свисают длинные разной толщины лианы.
- Что это?
- Виноград, - Алексеев сбежал на несколько метров вниз по склону сопки, отломил пару прутиков, сорвал десяток зелёных, ещё не распустивших листья побегов. Один побег он сунул в рот и с удовольствием разжевал. – Попробуйте, товарищ комкор, чистый витамин. А это лимонник, разомните.
Штерн не стал есть виноградные побеги, но веточки лимонника размял и понюхал. Действительно, пахло лимоном, он даже ощутил на губах характерный привкус.
По пути им то и дело попадались набравшие цвет фруктовые деревья. Это были явно дикорастущие яблоньки и груши. Ботанический сад какой-то, да и только. Пограничные полковники всем своим видом показывали: да, у нас так, это вам не приднепровские посадки и сосновые насаждения с деревьями, выстроившимися в шеренги.
Гряда сопок постепенно, по мере приближения к морю, снижалась и через двадцать минут после того, как наши путешественники покинули Лысую сопку они вышли на каменистую грунтовую дорогу. «Козлик» с включённым мотором, казалось, подпрыгивает от нетерпения. На водительском месте сидит щуплый, черноглазый и черноволосый азиат с четырьмя треугольниками на зелёных петлицах.
Интересная собралась четырёхзвёздная компания – четыре треугольника у старшины, по четыре шпалы у полковников, четыре ромба у Штерна. [На самом деле в те дни у Штерна было по три ромба в каждой петлице, как и положено комкору. Четвёртый ромб и очередное звание командарма второго ранга он получил позже. Четырёхзвёздным генералом Штерн командовал советской группой войск в Монголии, на Халхин-Голе. Полковникам четвёртую шпалу добавили позже, в то время у них должно было бы быть только по три. Даже военные, надо сказать, часто путались в те годы в чехарде постоянно реформируемых званий, знаков различий, формы одежды. А уж шпионы и диверсанты, к слову, массово попадались, прокалываясь на несоответствии своего наряда действующему порядку вещей.]
- Старшина Ким. За время моего дежурства никаких происшествий не произошло, - он слегка замялся, слова сами соскочили с языка, какое там дежурство, - Жду ваших указаний, товарищ комкор.
Комкор поднял глаза на командира отряда.
- Предлагаю подъехать на автомобиле, товарищ комкор, здесь пятьсот метров до берега, а идти всё равно придётся по дороге, это самый короткий путь.
Дорога привела к песчаному, выгнутому плавной дугой берегу. Ширина песчаной полосы была от десяти до двадцати метров, длина – с километр. Дальше, и влево и вправо, песок переходил в гальку. Ещё дальше к самой воде подступали скалы.
Старшина кореец подошёл к кромке воды, послюнявил указательный палец и поднял его вверх.
- Должна быть корюшка, - произнёс он, внимательно осмотрев и, зачем-то, ощупав свой палец, - надо, чтобы ветер немного усилился.
Его спутники промолчали. Им неясно было, какой такой ветер учуял палец старшины, и почему этого ветра не достаточно. Стоял полный штиль. Мальки поблёскивали в прозрачной воде.
На берегу, у воды, местами лежали кучи водорослей вперемешку с колючками семян лотоса. Весенние разливы рек и озёр, морские течения и штормы, чего только не увидишь после них на морском берегу! По другому краю песчаной полосы, со стороны суши, рос кустарник с белыми гроздьями соцветий – дикая смородина.
Старшина достал из машины лопаты, сачки с длинной мотнёй из мелкоячеистой рыболовецкой сети, стопку рогожных мешков. Сачки и мешки он бросил на песок, а лопаты роздал рыбакам.
- Пока не стемнело окончательно, надо сделать ямы. Я воткну палки в тех местах, где надо копать.
Не желая выглядеть дилетантом-любителем, не задавая вопросов, Штерн, вместе со всеми, стал копать. Ким разметил своими палочками метров сто береговой полосы. Через каждые пять-шесть метров. Не прошло и часу, как ямы, метр на метр и глубина полметра, были готовы.
Стемнело. Старшина наломал и принёс на берег охапку прошлогодней сухой конопли, поджёг её. Дров – принесенных волнами досок, брёвен, сучков, было вдосталь. Костёр запылал, высветив покрытые испариной лица. С моря подул лёгкий ветерок и невысокие волны начали мягко накатывать на песок.
Мужчины достали и закурили папиросы. К наружному теплу, от костра, добавилось, разливаясь по телу, тепло от курева. Все молча смотрели на огонь, завораживающие языки которого, как и десять тысяч лет назад, делали что-то неописуемое с мужскими душами.
Ким, предупредив всех о необходимости соблюдать тишину, сам не задерживался долго у костра. Мягкой и беззвучной кошачьей походкой он сновал по берегу, пристально вглядываясь в набегавшие волны.
- Начинается, - сообщил он, в очередной раз материализовавшись у костра, - берите сачки и рассредоточьтесь вдоль берега. Начнём по моей команде.
Долго ждать команды не пришлось. Прибрежная полоса воды на протяжении пятидесяти метров неожиданно закипела. Косяк корюшки, подошедший к мелководью для нереста, лёгкой волной оказался прижатым к песчаному берегу. Сплошная масса рыбы шириной три метра от береговой кромки, как густая пена, пузырилась и искрилась в свете костра.
Рыбаки, с сачками наперевес, бросились к воде. Сделав несколько шагов вдоль берега, а ощущение было такое, что они бежали не по прибрежному дну, а по днищу баркаса, до краёв наполненного рыбой, они тянули свой сачок по песку до ближайшей ямы и высыпали туда, ухватившись одной рукой за мотню, добрый десяток килограммов живого серебра.
Каждый успел сделать по пять-шесть заходов. Это происходило до тех пор, пока косяк, давивший своей массой на рыбу, находящуюся у самого песчаного берега и оказавшуюся в капкане между песком и напирающими со стороны моря сородичами, не ослабил своё давление. Постепенно шум шлёпающих по воде сапог и азартные крики рыбаков дошли до этих невольных соучастников первобытного действа. С каждым разом «юшка» становилась всё жиже, и вот уже у берега остались только отдельные зазевавшиеся рыбёшки.
Вскоре на берегу стояли семь больших полных мешков с пахнувшей свежими огурцами корюшкой. «Газик» не в силах был увезти такой улов. Пришлось ехать в отряд налегке, прихватив с собой ведёрко рыбы на «жарёху». На рассвете остальную доставили в посёлок на грузовике.
Эпизод с ловлей корюшки очень правдоподобен. Я могу подтвердить это, как человек, который ни один раз принимал участие в подобной рыбалке. Вызывает некоторое сомнение время – середина мая. Мы всегда ловили корюшку в Посьете на Пасху. Плюс-минус пять дней. Корюшка каким-то непостижимым образом «знает», когда в том или ином году приходят пасхальные дни. И идёт метать икру. Не мог же Штерн всё это придумать! Тем более во сне. Некоторые мелкие детали ночной рыбалки убедительно свидетельствуют о том, что это не «пересказ» со слов кого-либо из местных жителей. Остаётся предположить, что в те предвоенные годы «сезон охоты» на деликатесную рыбку был более продолжительным.

[Attikos]

Владимир Евгеньевич, Теперь всё слилось. Надо было комментарии автора курсивом выделить.

[Влад Соколов]

Спасибо, Владимир Еигеньевич! Следующие главки обязательно опубликую более крупным шрифтом.

[Влад Соколов]

16 мая 1938 года, утро. Штерн.

С первыми лучами солнца вылизанный до блеска «газик» стоял у крылечка рубленого домика, крытого свежей, ещё почти белой, липовой дранкой. Дом строили для командира отряда, но он как-то не успел перебраться в новое жильё со своим семейством, зачастили высокие гости из Владивостока и Хабаровска, да, как правило, с ночёвкой, и домик естественным образом превратился в «генеральский».
Его обставили лучшей мебелью, из той, что нашлась в КЭЧ отряда. [КЭЧ – квартирно-эксплуатационная часть, нечто вроде хозчасти в тогдашней армии, занималась содержанием и ремонтом зданий и сооружений, обставляла, в частности, мебелью и бытовой утварью служебные жилые помещения для командного состава.] Здесь и провёл несколько часов, оставшихся от ночи Штерн.
Выйдя на крылечко, комкор невольно залюбовался открывшимся ему пейзажем. Вскопанные и уже очевидно засаженные огороды и цветники, ну, прямо, как на Украине. Подчёркивали сходство высоченные пирамидальные тополя, взмывающие в небо то тут, то там по всему посёлку. Их посадили, похоже, первопоселенцы, прибывшие сюда восемьдесят лет назад. [Я не видел таких пирамидальных тополей ни в Краскино, ни во Владивостоке, нигде более в Приморье. Когда я жил в Посьете, я пытался вырастить такие тополя у себя во дворе. Я собирал с тополей семена, сажал их в ямку, удобрял куриным помётом, регулярно поливал, но так ничего у меня и не получилось. Сейчас-то я знаю, что надо было не семена сажать, им толи местная почва не по душе, толи они не дозревают здесь. Надо было всего лишь закопать в землю живую тополиную палку и она, как это бывает ещё и с ивой, пустила бы корни. Тополя по одному умирали в те годы, отжив свой век, и их становилось всё меньше. Сохранились ли до наших дней в Посьете пирамидальные тополя? Научились ли жители Посьета их размножать? Мне не ведомо.]
- Полковник, покажи местные достопримечательности. Хочу посмотреть, как живёт посёлок, давший название Посьетскому району.
Посёлок невелик, они медленно едут по каменистым улочкам. По просьбе Штерна окно рядом с его сидением сняли, и в образовавшийся проём вливался прохладный весенний воздух, напитанный запахами моря, полыни и леса.
Взвод пограничников в полевой форме и в зелёных фуражках с синими околышами направляется на стрельбище. Они негромко, но слаженно поют, и в такт песне печатают шаг. На плечах у них винтовки и ручные пулемёты. Последняя шеренга несёт мишени с дырками от предыдущих стрельб. У командира взвода под мышкой – скрученные в рулон новенькие бумажные мишени, в руке – пузырёк с казеиновым клеем, в другой руке – металлическая коробка с патронами.
Идёт утренняя смена работников рыбокомбината. Здесь и труженики перерабатывающего цеха в брезентовых робах, и рыбаки из рыббригады. Двое рыбаков несут вёсла от баркаса, ухватившись за их концы. Между двумя этими вёслами идёт парнишка лет шестнадцати и изображает, паясничая, гимнаста на параллельных брусьях.
В рыбоконсервном цехе в больших противнях, стоящих на раскалённой плите, шкворчит, купаясь в кипящем масле, корюшка. Рядом работницы в белых халатах и косынках укладывают готовую рыбу в плоские продолговатые банки. Тут же банки закатываются крышками, укладываются в ящики и помещаются в автоклавы, цилиндрические горизонтальные аппараты с крышкой на торце. Ящики с консервами заезжают в автоклав на специальных тележках.
- Температура в автоклавах – триста пятьдесят градусов, - объясняет бригадирша.
- И что, банки не взрываются? – Задал Штерн вопрос, который непременно задаёт каждый экскурсант, и на который у бригадирши готов ответ профессионала.
- В автоклаве поддерживается давление, обеспечивающее нулевой его перепад внутри и снаружи банки.
В соседнем цехе работницы острой палочкой вытаскивают барахтающихся в большой бадье крабов. Снимают с них бугорчатый панцирь, вырывают ядовитую, как они объяснили, печень. В больших чанах- крабоварках кипят очищенные крабы. Затем другие работницы аккуратно укладывают их в небольшие красивые консервные баночки. [Производство крабовых консервов Штерн, скорее всего, видел не в Посьете, а где-то в другом месте, может быть во Владивостоке. На Сахалине, по нашим сведениям, он не был.]
Они снова в «газике».
Клубная афиша извещает: Сегодня. Концерт лауреатов Посьетского районного смотра художественной самодеятельности. [С высоты сегодняшнего времени так и хочется добавить: живой звук. Жалко, что Штерн, судя по всему, не посетил этот концерт. Для самодеятельных гастролёров со всего района это было бы праздником, который они запомнили бы на всю жизнь.]

6 апреля 1956 года. Сколов.

На рассвете мы с двумя друзьями, Витькой и Сашкой, миновав арку с воротами, отделяющими территорию пограничного отряда от остального посёлка, осторожно ступая босыми ногами по колючей каменистой тропинке, направлялись в сторону рыббазы. [Несколько слов об этих воротах и этой арке. Деревянная арка была зачем-то построена над большими деревянными же воротами. Из брусьев была сколочена П-образная конструкция на манер триумфальной арки и оббита досками. Любопытные пацаны, оторвав одну из досок внизу арки, залазили вовнутрь и путешествовали по этому странному сооружению. Я тоже получил ни одну царапину и рваную рану от гвоздей, обильно торчавших внутри этого тёмного лабиринта.]
Наш путь лежал мимо рыбоконсервного завода, размещённого во вставшем на вечную стоянку на мелководье океанском лайнере. К высокому борту корабля ведут сколоченные из толстых кедровых досок мостки. В обшивке вырезано автогеном большое прямоугольное отверстие, в котором смонтированы ворота с калиткой для прохода работников.
Сразу за рыбозаводом начинаются причалы рыболовецкой бригады. Первые сейнеры уже вернулись с ночного лова. Матросы таскают по трапу ящики с камбалой, морским окунем, селёдкой, навагой.
- Дяденька, а крабы есть?
Дяденька, широкоплечий и мускулистый двадцатилетний матрос с красными от бессонной ночи глазами, подбил, подравнивая ногой ящик с рыбой.
- Брысь, огольцы! – И побежал по трапу назад, на палубу сейнера.
Большой решётчатый ящик с полутора десятками крабов они принесли на пирс вдвоём с другим матросом.
- Выбирайте, по одному.
Крабы в небольших количествах попадаются в сети при тралении камбалы, это как бы побочный продукт рыбного промысла. Не каждый сейнер приходит хотя бы с несколькими крабами. Но нам повезло. Больше, чем по одному нам и не надо было. Мы больше и не унесём.
Выбрав, каждый по своему вкусу, по крабу, мы, ухватив их за лапу, потащили добычу волоком сначала по пирсу, потом по земле.
Мама, разведя руками, ахнула, когда, перевалив его через порожек, я затащил в коридор квартиры десятиногого ракообразного.
- Придётся тебе ещё раз сходить к морю, раз уж ты такой добытчик. Вот, возьми ведро и принеси воды. Полное не набирай, хватит половины.
От самого берега я тащил, изгибаясь от тяжести, большое ведро из оцинкованного железа с морской водой. Вода весело плескалась о стенки и ухала, когда я ставил ведро на землю, чтобы передохнуть. Это была почти такая же приятная тяжесть, такая же приятная ноша, как и та, память о которой уже полчаса хранили мышцы рук.
Дома мама уложила краба в ведро, подвернув ему лапки вокруг панциря, и поставила ведро на красную от жара чугунную печку. Вода быстро закипела. Краб из чёрно-зелёного превратился в огненно-малинового. [Я не помню такого, чтобы мы перед тем как варить, удаляли из краба печень. Может быть она и ядовитая, но, видимо, не на столько, чтобы расстроить наши железные желудки. А может быть это всего лишь один из рыбацких предрассудков. У нас, например, считалось, что у только что пойманной скумбрии надо немедленно отрезать голову, жабры у неё, видите ли, ядовитые.]
Когда отец пришёл на обед, краб, уже поостывший, лежал на столе. Мы оторвали по лапке. Распоров ножом оболочку и разогнув руками её края, мы доставали из середины длинные, в тонкой красной шкурке куски нежного мяса и, обильно смачивая его накопившейся во рту за время этого священнодействия слюной, ели, выплёвывая тонкие не то косточки, не то чешуйки.
С каждой такой лапки получилось бы, наверное, не менее трёх баночек крабов. Так что, съев по лапке, мы почувствовали, как приятная сытость разлилась по телу. Выпив по стакану компота из сухофруктов, мы бы перекрестили рот, если бы верили в Бога, а поскольку в Бога мы не верили, то просто удовлетворённо отвалились на спинки стульев.

Влад Соколов добавил(а) 30.05.2012 в 12:58
Поставил максимальный шрифт, но увы...

[Бойченко Виктор]

По поводу более крупного шрифта - попробуйте печатать в "расширенном режиме". В нем есть такая функция "Размер шрифта".Которой я сейчас и воспользовался.....Выделите левой кнопкой мышки текст и потом выберите нужный размер шрифта.

[Влад Соколов]

2 мая 1960 года. Сколов.

В поселковом клубе – суета. В десять часов начинается смотр посьетских культурно-просветительных учреждений. Учреждений таких в посёлке – два, это – клуб, в котором мы сейчас находимся, и ещё один клуб – пограничников. По закуткам сцены разбрелись вокальные и танцевальные коллективы, солисты и баянисты, артисты оригинальных жанров.
Наш Духовой оркестр юных музыкантов Хасанского пограничного отряда – на особом счету. Впереди – районный смотр, и на нас – большие надежды. С восьми часов мы собрались за кулисами. Надо «раздуть» лёгкие, «поставить» губы. Старшина-сверхсрочник Ханси – создатель и руководитель оркестра детей пограничников – уже проверил все инструменты. Подремонтировал кнопку-клавишу на одном из корнетов, подтянул кожаную мембрану на барабане. [Не помню, как звали старшину Ханси. Я и во сне и наяву пытался вспомнить его имя-отчество, но, к стыду своему, так и не вспомнил. Евгений Иванович? Егор Петрович? Точно знаю, что на «Е». Но нет, не помню.]
Мы два раза прогнали «набело» наш коронный номер – отрывок из увертюры оперы Верди «Аида». И теперь готовились к премьере. Доводили до ума, оттачивали звучание впервые исполняемой песни-гимна Хасанского пограничного отряда. Музыку к этой песне написал наш руководитель – старшина Ханси на стихи выпускника школы младших командиров сержанта Коваленко. [Старшина был гениальным самоучкой, он самостоятельно освоил основы нотной грамоты, игру на всех инструментах духового оркестра, играл на баяне. Он не раз говорил нам: «Я очень надеюсь, что кто-то из вас поступит в Военное музыкальное училище в Москве и станет настоящим военным дирижёром». Мы же тогда почти все собирались поступать в Пограничное училище. Отвратило нас от этой мысли только хрущёвское сокращение армии на два миллиона человек в 1962 году.]
Нашей главной проблемой было то, что мы никак не могли сыграть «пиано», вопреки всем стараниям старшины. Мы изо всех сил надували щёки, закатывали глаза – получалось слишком громко. Мы заглушали хор, составленный из молодых солдат срочной службы и жён офицеров. До этого мы много раз репетировали песню в своём, пограничном клубе, но на новой сцене, по мнению Ханси, звучало «не так».
Солист, любимец местной публики, ефрейтор Извеков ломающимся слегка, но берущим за душу баритоном, запрокинув голову, выводил слова запева, а хор вступал с энтузиазмом:
Краснознамё-он-ный

Ордена Кутузова («второй степени», - как бы в скобках вставлял Извеков ненавязчиво)
Прославленный в боях погранотряд!

Листочки нот на наших пюпитрах шевелились толи от сквозняков, толи от ветра, гоняемого по сцене тремя десятками усердных хористов.
В зале, на триста посадочных мест, рассаживались первые зрители. Весь зал, непременно, будет забит до отказа, как это было и неделю назад, когда посёлок широко, с поистине русским размахом, отмечал столетие со дня обоснования на полуострове поста охраны военными моряками транспорта «Японец». Вот уж поистине в данном случае вечность прошла со дня основания Посьета.
Среди разномастного люда компактными группами обосновывались в креслах бойцы в зелёных фуражках, чёрных бескозырках, защитного цвета пилотках.
- А помнишь, как папка отбирал нас в оркестр? – Прошептал мне сосед, тоже корнетист, Вовка Ханси, при этом следуя, очевидно, ходу своих неведомых мне мыслей, хмыкнул в ладонь.
Я помнил. Прошло каких-то полгода с момента создания оркестра. Тогда был объявлен конкурс среди детей пограничников на замещение шестнадцати вакансий – столько инструментов было в музвзводе отряда.
[Поскольку комплект духовых инструментов в части был один, мы оказывались, иногда, свидетелями занимательных, прикольных, как бы сейчас сказали, случаев. Однажды наш двенадцатилетний басист допьяна надышался парами вина, оставшимися в инструменте после того, как музвзвод обслуживал какое-то поселковое мероприятие за пределами отряда. Бутылку с вином пронести на территорию части было проблематично, практически невозможно, а вот в медном сосуде – ну кто подумает. В другой раз барабанщику показалось, будто что-то булькает в его инструменте. Сняли мембрану, а там к болту, соединяющему неподвижную тарелку с барабаном, проволокой прикручена запечатанная сургучом бутылка водки. Что-то помешало музыкантам забрать или распить её вовремя. Бутылка досталась Ханси. Юный барабанщик поплатился за свою излишнюю наблюдательность, однажды он полдня таскал свой «там-там» с кирпичом, привязанным в том же месте.]
Пришло пятнадцать ребят от десяти до пятнадцати лет. Ханси поставил нас позади чёрного пианино, стоявшего в углу сцены Клуба пограничников. Ударяя пальцем по клавише, он подзывал нас по одному к себе. Надо было найти эту клавишу на слух. Таким образом мы несколько раз обошли строем вокруг пианино. По результатам теста между нами были распределены инструменты. Самого тугоухого Ханси посадил за бас. Самым музыкальным вручил корнеты. «Промежуточные» инструменты – альты, тромбоны, баритоны – достались тем, у кого по ушам потоптались животные помельче слона. Саше Перцу он долго втолковывал, что тому выпала особая миссия – быть барабанщиком. Барабанщик – это, как второй дирижёр! У тебя, Саша, необыкновенное чувство ритма! Будешь задавать тон всему оркестру!
И он задавал! [Можно ли после этого безоговорочно доверять снам? Я недавно встретился с Александром Перцем на «Одноклассниках», и он заверил меня, что не играл в нашем духовом оркестре. Его отца, начальника автороты, в 1959 году перевели служить в «Европу», на Украину. Кто же был у нас барабанщиком? Мне столько лет в этой роли снился Сашка Перец! Раз уж я упомянул его отца, не могу не рассказать в трёх словах о нём. Это был весёлый, с удивительным чувством юмора человек. Он постоянно выписывал киевский юмористический журнал «Перец». Всем его показывал, и уверял, что это журнал его имени. Юмор его покидал только тогда, когда при очередной подписной компании ему пытались отказать в подписке. Лимит, мол. Но он был настойчив! И, что самое интересное, журнал регулярно приходил к нему в Посьет по почте.]
Шестнадцатый, недостающий до комплекта, музыкант нашёлся после первых же успехов оркестра. [Я проснулся от грома аплодисментов, увенчавших исполнение марша пограничников.]

[Бойченко Виктор]

Хм....это...типа...сами напросились? )))))) В смысле крупного шрифта......Так ведь тоже тяжело читать, однако.....