По волнам моей памяти...

[DFedor]

Один день из детства.

Воспоминания детства обычно навсегда остаются у нас в памяти, и беззаботное детство мы зачастую считаем самым счастливым периодом жизни.
В детстве, почти каждый год родители отправляли меня на всё лето к бабушке. Бабушка с дедом жили в небольшом селе, точнее даже хуторе под Кизляром. Две улицы, покрытые толстым слоем пыли, высокие акации с обеих сторон и небольшие домики с незатейливыми палисадниками за невысоким штакетником, а чаще плетнём. По большому двору бродят куры, в углу роет землю пятачком большая свинья с выводком маленьких поросят, в тени дремлет мой друг, пёс Каштан. А вечером ещё придут гуси, десяток овечек и большая, важная корова с печальными глазами.
Дальше за двором большой сад. Под большой старой яблоней стоит сбитый из досок большой стол. И когда приезжал ещё кто-то из родни (у бабушки было семеро детей) мы вечером собирались за этим столом, зажигали керосиновую лампу (электричество было только в доме), а дедушка спускался с графинчиком в винный погребок. И начинались разговоры обо всём на свете. Я сидел в углу стола, положив голову на руки, и старался, чтобы меня не заметили и не прогнали спать. Хотя несносные комары уже искусали все ноги.
Здесь же в саду под абрикосовым деревом стояли две самодельные деревянные кровати-топчаны с марлевым пологом на них от «кровососов». И, когда застолье заканчивалось, каждый из приехавших старался занять одну из этих кроватей, хотя в доме хватало места. Мои дяди и тёти, да и мой отец тоже, выросли в этом доме, но сейчас жили в больших городах, и ночевать на свежем воздухе в саду для них уже давно стало экзотикой. И вот уже на небе яркие звёзды и стрёкот цикад доносится со всех сторон. А лягушки, живущие в оросительной канаве, там за садом и виноградником, наоборот стихают. Видимо тоже спят.

Утром первой встаёт бабушка, ещё затемно, наверное, даже раньше петухов. Я слышу её ворчание и охи за стенкой. Потом скрипит входная дверь, бабушка пошла доить корову.
На стене громко тикают часы «ходики». Утром и вечером их нужно обязательно «заводить» - подтягивать вверх гирьку на длинной цепочке. Правда самой гирьки нет, затерялась, вместо неё висят перевязанные бечёвкой две пачки патронов для «мелкашки». Иногда дед доверяет мне подтянуть эту цепочку, но для этого мне нужно залезть на табуретку. Часы старенькие, с потемневшим и слегка засиженным мухами циферблатом. Ещё темно, и не видно который час, но раз бабушка встала, значит уже утро.
Я никогда не любил спать долго по утрам, поэтому, покрутившись немного, одеваю свои короткие штанишки и тоже выхожу во двор. Дед ворчит вслед: - «И куда ты идешь? И шо ты там будешь робить?» А я просто сижу на крыльце и смотрю, как бабушка доит печальную корову. Корова что-то жуёт (она постоянно что-то жуёт) и протяжно вздыхает. А струи молока ударяют в стенки подойника «дзынь-дзынь». Во дворе прохладно, я обнимаю коленки руками, на улице виден утренний туман и по всему селу кричат петухи и изредка взбрёхивают собаки.
Вот бабушка идёт с ведром назад и наливает мне полную кружку тёплого, с шапкой пены молока. И отрезает краюху хлеба. Хлеб она тоже печёт сама один раз в неделю в большой русской печке на капустных листьях. И даже через неделю хлеб хоть и подсохший немного, но по-прежнему вкусный и душистый.
И день начинается. И за этот день в детстве можно сделать больше чем за месяц в более зрелом возрасте.
Вот уже на улице слышится мычание коров и щёлканье кнута. Пастух собирает общественное стадо. Впереди грозно шагает большой чёрный бык с кольцом в ноздрях. С этим кольцом он похож на вождя африканского племени, как их рисуют в карикатурах. Бык косит по сторонам глазами и дышит с сопением. Хозяйки торопливо выгоняют на улицу своих Милок, Апрелек, Зорек и они сразу вливаются в общий поток. Позади стада идёт пастух в сапогах, фуражке и засаленном пиджаке. Сбоку у него висит тряпичная котомка с обедом, а в руках длинный кнут, сплетённый из кожаных ремешков, которым он громко и ловко щёлкает. Это только кажется, что основная работа пастуха это сидеть на бугорке и играть на свирели. На самом деле это тяжёлый труд. В 1944 году моему отцу было 17 лет. Дед уже три года воевал, и взрослых мужчин в селе уже не осталось. Отец пас колхозное стадо. И вот поздней осенью две коровы забрели на пруд и провалились под ещё тонкий лёд. Отцу грозило 10 лет лагерей за «вредительство», и председатель колхоза, недавно вернувшийся с фронта без руки, честно ему сказал: - «Иди-ка ты лучше в армию, Иван. Может там уцелеешь». Повоевать отцу не довелось, но довелось послужить целых 7 лет, с 1944 по 1951 год.
Так что в руках у пастуха вовсе не свирель, а длинный кнут, которым при необходимости можно отбиться и от волков.
Следом за коровами идёт стадо телят. Их пасут отдельно и стараются, чтобы с коровами они нигде не встречались. Иначе всё село вечером останется без молока. У многих телят на шее позвякивают колокольчики, а у некоторых болтается на верёвочке детский стоптанный башмачок-ботало. Своего рода оберег. Одни телята жалобно мычат и никуда идти не хотят, другие весело скачут и пытаются боднуть соседей маленькими рожками. Прямо детский сад на прогулке.
А за телятами идёт стадо овец. Впереди важно вышагивает козёл с бородой и длинными рогами. В козах меня всегда поражали их жёлтые глаза, с некруглыми и даже не овальными, а какими-то прямоугольными зрачками. Немного похожи на змеиные. Ну а за козлом идёт мекающее и бекающее стадо овец, правильнее будет сказать отара. На боках у овец разноцветными красками нарисованы инициалы хозяев. Ягнята стараются в толпе не потерять свою мамку. Те, в свою очередь, подают голос, и шуму от овец даже больше чем от телят. Овца, наверное, самое глупое животное на свете. Даже поговорки это подтверждают. «Туп как баран». «Как баран на новые ворота». И это действительно так. Однажды пастух (он же чабан) пригнал овец с другой стороны села. В той стороне их пас и так ему было удобнее. Обычно овцы, завидев свои ворота, сразу отделяются от общего стада и самостоятельно заходят. На этот раз ни одна овца не нашла своего дома. Хотя и ворота и дом были теми же, но они были расположены с другой стороны. И даже те, которых хозяева насильно заталкивали в эти самые ворота, вырывались и снова бежали на улицу. Пришлось пастуху идти с ними до конца села, а там развернуться и идти привычным путём. После этого все сразу узнали свой дом и свои ворота.
Но утро ещё не закончилось. Последними со двора выходят гуси. Их никто не пасёт. Вместе с гусятами они сами бредут куда-то «гуськом», где-то пасутся целый день, а вечером сами возвращаются домой. И, похоже, ума у них побольше, чем у баранов.
Наконец-то вся эта мычащая, блеющая и гагакающая толпа прошла по улице за околицу. Пора и мне выходить. Мы сегодня с другом Колькой Роговым собрались на рыбалку.
Хватаю удочку, лезу под крыльцо за банкой с червяками, и … Вот огорчение. Какая-то ушлая курица уже успела их найти раньше меня. Банка перевёрнута, земля высыпана, и копать новых червяков нет времени. Вот-вот взойдёт солнце, а на утренней зорьке самый клёв. Бегу к Кольке, он живёт через дом. Тоже приехал к бабушке на всё лето и сейчас торопливо допивает молоко. «Колька! Колька!» - кричу я. «У тебя червяков много, а то моих куры склевали»? «Хватит на двоих, пошли». И мы трогаемся.

Сначала идём по пыльной улице, старательно обходя коровьи лепёшки, потом выходим за околицу. На мне короткие, до колен коричневые штанишки и предмет зависти всех местных мальчишек – сшитая мамой зелёная вельветовая курточка-«ковбойка». На Кольке чёрные сатиновые шаровары на резинке и клетчатая рубашка. Головных уборов мы никогда не одевали, поэтому к концу лета почти все пацаны становились «соломенными» блондинами от жаркого солнца. По обеим сторонам дороги растут кусты тёрна и серебристого лоховника. Но они поспеют только к сентябрю. Да и некогда нам, позади уже встаёт красное солнце.
Идём быстро, и минут через 20 появляется пруд. Ближний, пологий берег его усеян коровьими следами, сюда пригоняют стадо на водопой. Идём к дальнему берегу, где высятся толстенные старые тополя «белолистки». Они встречают нас тенью и тихим шелестом. Наскоро разматываем и забрасываем удочки, не забыв плюнуть на червяка. У меня кроме удочки в кармане лежит ещё донка, которую мы обычно называли «закидушка». Она же главная моя надежда на хороший улов. Забрасываю и её. Рыба что-то клюёт плохо. Чаще шустрые уклейки просто «обклёвывают» червяков, которых у нас и так немного. Неожиданно Колька толкает меня кулаком в бок с шёпотом: - «Закидушка!» Действительно, леска натянута и ходит из стороны в сторону. Точнее это даже не леска, а тонкий кручёный хлопчатобумажный (капрон был дефицитом) шнур. Бросаем удочки, бежим к закидушке. Я начинаю осторожно вываживать рыбу. А она мечется из стороны в сторону, и идти к берегу не хочет. В ухо шепчет Колька: - «Уйдёт, уйдёт!» Но, после нескольких минут борьбы, всё-таки рыба выходит на мелководье. Не выдержав, Колька бросается в воду с криком: - «Сейчас я её на берег, а то уйдёт!» Совместными усилиями мы вытаскиваем на траву большого сома. Теперь я понимаю, что в нём было не более 50 сантиметров росту, но нам он показался большим. По крайней мере, по сравнению с уклейками. У сома большой рот с мелкими зубками по всей пасти, длинные усы и длинный плоский хвост как у головастика. Да и сам он похож на головастика, только крупнее. Сом смотрит на нас маленькими глазками и астматически разевает рот.
Я оглядываюсь на наши удочки и в свою очередь толкаю Кольку в бок: - «Колька, твоя удочка!» Его удочка плавает метрах в десяти от берега. Видимо клюнула приличная рыба, а потом сошла. Быстро сняв штаны и рубаху, он кидается в воду выручать удочку. Вот вода ему уже по шею, а до удочки ещё метра три. Плаваем мы с ним неважно, и он не рискует оторваться ото дна. Меня осеняет: - «Бери мою закидушку и бросай. Зацепится – подтянешь». Так он и поступил, и вскоре выходил на берег с удочкой и моей закидушкой. По пути на крючок этой закидушки каким-то образом прицепилась ракушка-перловица. В голодные тридцатые годы эти перловицы спасли жизнь моей маме и всей её семье, но сейчас она нас не интересовала. Отцепив от крючка, мы бросаем её обратно в воду.
За всеми этими событиями не замечаем, как солнышко куда-то скрылось. Поднимаем голову к небу только тогда, когда там прогремел гром, и с неба посыпались крупные капли летнего дождя. Правда, это нисколько не застало нас врасплох. У ближайшего тополя возле самых корней огромное дупло, больше похожее на пещеру. Уже кто-то пережидал здесь непогоду, и даже внутри разжигал костёр. Теперь древесина внутри покрыта копотью и местами обгорела. Прячемся в дупле, стараясь не сильно прижиматься к стенкам.
Неожиданно замечаем, что наш недавно пойманный сомик, почувствовав поддержку «сверху», довольно шустро ползёт по мокрой траве к воде. Колька выбегает под дождь и с криком: - «Не уйдёшь, гад!», хватает его за хвост и ударяет головой об землю. Затем возвращается со словами: - «Чуть не ушёл». А мне жалко эту бессловесную тварь. Хоть и неразумный он, да и жить ему осталось не больше часа.
Летние дожди проходят быстро, и вот туча ушла и в небе снова солнышко, хотя крупные капли, стекая с листвы, ещё шлёпают по нашим спинам. Похоже, рыбалка закончилась. Кругом мокрая трава, и из перевёрнутой с суматохе банки расползаются последние червяки. Сматываем удочки, закидушку, собираем улов. Я цепляю сома на длинный ивовый прут. Нести в руках его будет неудобно, При нашем росте будет волочиться по земле, поэтому заплетаю прут в кольцо и вешаю на конец удочки, лежащей на плече. Колька на такой же прутик нанизывает остальной наш улов – пару плотвичек и несколько уклеек. Он явно расстроен: - «Наверное крупная рыба была, которая удочку утащила». «Ничего» - утешаю его я: - «Твоей кошке на обед хватит». «Здесь и мне хватит» - улыбается он.
Ещё раз осмотрев место, не забыли ли чего, трогаемся к дому.

После недавней грозы воздух чист и прохладен, ещё немного пахнет озоном. Кратковременный дождь смыл всю пыль с листвы и прибил её на дороге. Но грязи нет. Песчаный грунт быстро впитал всю влагу. Колька шлёпает босыми ногами, я же иду в сандалетах из опасения наступить на какую-нибудь колючку. Ноги пока не привыкли к хождению босиком, ну ничего, скоро привыкнут.
За обсуждением событий сегодняшней рыбалки подходим к околице села. Идущая навстречу женщина улыбается нам: - «Рыбачки идут с уловом. Молодцы ребята». Мы здороваемся в ответ и важно проходим мимо.
Возле Колькиного дома ненадолго расстаёмся.
- Завтра ещё пойдём на рыбалку?
- Не знаю, наверное, не получится. Завтра дядька должен приехать, и возможно родители. Пойдём лучше сегодня после обеда на Давыдовку купаться. Там договоримся.
- Хорошо, давай часа в три.
На том и расходимся.
Подхожу к своему дому. Дедушка как раз приехал на обед верхом на коне. Ускоряю шаг ему навстречу.
- Деда, я рыбу поймал. Смотри какой сом!
- О-о молодец, добра рыба, сейчас мы его поджарим и пообедаем.
Но бабушка совсем не разделяет нашего оптимизма.
- Та хиба то рыба? То же сом! Он жабами питается. Я его и в руки не возьму и сковородку не дам поганить!
Я сильно расстроен, но дед отступать не намерен. Он прошёл две войны и может есть всё что угодно. И даже без хлеба и соли.
- Ну, в тебе ж там е старая сковородка? Дай нам её, мы сами приготовим.
Бабушка недовольно полезла куда-то под печку, долго там гремела посудой, и, наконец, выдала нам старую чугунную сковороду со словами: - «А ножик тоже не берить! Им потом хлеб резать».
Но дедушка уже достаёт из кармана армейских галифе самодельный складной нож на кожаном ремешке. У сома нет чешуи, чистить его не нужно. Поэтому дед сразу отрезает большую голову, плоский хвост и выгребает потроха. Подаёт мне на старой газетке со словами: - «Отнеси кошке». Я с сожалением смотрю на то, что осталось от моей «большой» рыбы и стараюсь не видеть, чем сегодня позавтракал сом. А дед оставшуюся часть рыбы делит на четыре куска и, немного присолив и обваляв в горсти муки, кидает на уже горячую сковородку, смазанную подсолнечным маслом.
Для приготовления пищи летом, в саду, рядом с обеденным столом, сложена небольшая печь с чугунной плитой. Очень простой конструкции с небольшой трубой, увенчанной старым ведром без дна. Это ведро сверху частично прикрывает железная заслонка – «регулятор тяги». От солнца и дождя прикрывает небольшой полотняный навес.
Минут через десять мы с дедом уже едим жареную рыбу. Едим прямо со сковородки, складывая аккуратно горкой косточки на край стола. Мне она кажется очень вкусной. Дед тоже хвалит: - «Добра рыба. Только сазан вкуснее. В следующий раз лови сазана». Я обещаю сазана поймать обязательно.
В конце нашей трапезы к столу всё-таки подходит бабушка. Наливает нам по кружке компота - «узвара» из свежих вишен. Брезгливо берёт в руки сковородку, и наскоро сполоснув, уносит куда-то.
Дед собирается снова на работу, а я ложусь на топчан под абрикосом. Можно часок полежать, смотреть на плывущие в синем небе облака и слушать стрёкот кузнечиков. А впереди ещё полдня и тёплый летний вечер.

Можно бы и полежать, но как-то больше десяти минут до сих пор не могу сидеть (лежать) без дела. И каждый раз не просто так вскакиваю, а находится какое-нибудь срочное и интересное занятие. Вот и на этот раз рядом села красивая бабочка. Теперь я знаю, что она называется махаон, а тогда мы их почему-то называли «косарёк». Я пытаюсь её хорошенько рассмотреть, но она взлетает и садится чуть дальше. Мне эти «игры» не понравились, поэтому я беру в руки сачок (привезен специально из города), и ловлю эту бабочку. И вот она уже в руках. Пытается улететь, и отчаянно машет своими светло-коричневыми крылышками. Но я пока не собираюсь её отпускать. Тщательно рассматриваю. И даже появилась мысль пришпилить её булавкой к картонке и засушить. Но потом стало жалко: - «А может её детки дома ждут», и я её отпускаю. Смотрю за её порхающим полётом и слышу с улицы крик: - «Серёга, выходи!» Это уже пришёл Колька. Мы ведь с ним договаривались идти купаться на Давыдовку.
Давыдовка – это оросительный канал, но имеет своё имя. Не знаю уж в честь кого названа, но мы там обычно купались и учились плавать. Недалеко, в получасе ходьбы, за лесом, есть настоящая река – Таловка. Хотя и это не совсем река. Это один из рукавов дельты Терека. И нам на Таловку категорически запрещают ходить. Во-первых, идти полчаса через лес, во-вторых, там такое течение, что и не всякий взрослый справится. Да и ширина изрядная. А Давыдовка почти рядом, за околицей, и хотя течение там тоже быстрое, но она не широка, не более десяти метров, и не очень глубокая. Обычно мы там купаемся целой компанией. На берегу мелкий песочек, на котором приятно лежать, подставляя солнышку то спину, то грудь. На этом песочке наши носы и уши давно обгорели, облезли и снова обгорели.
И вот мы уже в пути. На нас всего лишь чёрные сатиновые трусы – наша повседневная одежда, и никакого груза забот за плечами. А вот и наш «пляж», и какие-то пацаны уже загорают. Знакомые пацаны, да и как же им быть незнакомыми в таком маленьком селе. Увидели нас, вскочили, машут руками: - «Серёга с Колькой пришли! Давай наперегонки, кто дальше проплывёт». А мы и не против. Плаваем мы все не очень хорошо, и на быстром течении можем продержаться не более пары минут. Выигрывает тот, кто сможет хотя бы продержаться на одном месте. Отчаянно гребём руками против течения, по команде останавливаемся. Я проиграл, на пару метров позади. Смотрим друг на друга и смеёмся: - «А у тебя усы выросли!» Вода в канале не очень чистая, несёт с собой много серой глины. И эта глина осела у нас под носом в виде усов. Со смехом смываем эти «усы» и падаем на песок. И даже через закрытые глаза светит красное южное солнце.
Но вот оно уже склоняется над лесом, становится прохладнее, и как-то купаться уже не охота. Последний раз ополаскиваемся, несколько стесняясь и оглядываясь, отжимаем трусы и трогаемся к дому. На окраине села возле клуба висит афиша: - «Сегодня в клубе демонстрируется…». «Пойдём сегодня в клуб картину смотреть!» - почти одновременно вскрикиваем мы, но, подойдя ближе, убеждаемся, что «картина» не для нас. Мелкими буквами внизу приписано: - «Детям до 16…». Мы сильно разочарованы. Вообще-то в клубе по воскресеньям должен быть и дневной сеанс для детей. И мы даже приходили несколько раз, но этот киномеханик, парень лет семнадцати, каждый раз нам заявлял: - «Пока не соберётся хотя бы человек десять, показывать не буду. Что я вам, за 50 копеек аппаратуру крутить буду?» И нам никак не удавалось собрать больше восьми пацанов, даже девчонок уговаривали, но не набиралось наших капиталов на один рубль. А на этот раз «облом» и с вечерним сеансом, хотя там «до шестнадцати» будет всего лишь пара поцелуев в тёмной комнате.
Вот солнышко уже село за лес, и на лавочках возле своих домов сидят и о чём-то беседуют наши бабушки. И дедушки сидят отдельно, курят дешёвые сигареты с мундштуками из оргстекла, а то и просто самокрутки из «махорки-крупки Моршанской», завёрнутой в клочок газеты. И тоже беседуют о чём-то своём. И первые комары пищат возле уха, и мы их отгоняем сорванной веточкой акации. И на окраине села уже послышался звон колокольчиков и мычание коров.
День прошёл.

[Николай Каменский]

Всегда хочется хоть на денек вернуться в то время...пробежаться с друзьями, прыгнуть в реку на спор.....но нельзя войти в одну реку дважды.

[кремль]

Читаю с интересом,ведь все мы родом из детства!!!!

[Attikos]

Спасибо за рассказ и за сюжет. Тоже вспомнил своё детство в деревне и первую серьёзную рыбу, правда это был карп, а не сом и купание в котлованах - в них быстрее вода прогревалась, чем в реке). Мужики (дядьки, старшие двоюродные братья и мой отец) собирались после бани на веранде и под самогонку резались в карты в "66". Как мы гоняли на великах по всей округе и многое другое. Спасибо.

[Поэт]

Светлый добрый рассказ. Спасибо.

[astar]

Спасибо за целый день детства...

[ВАЛЕРИЙ КОВАЛЕВ]

Прекрасный сюжет. Хорошо показано время. Некоторые детали создают акцентуацию(выделяются в самостоятельный сюжет-случай с пастухом). Моя мама также "ушла" добровольцем, воевала в Румынии и Венгрии. Со мной под сердцем. А пошла на фронт по одной причине, у неё, киномеханника и водителя машины, местные выменяли литр горючего. Мама попросила их его посолить, они поскупились и залили в керосиновую лампу. Без неё громыхнуло через сутки и дом накрылся. Мать была сиротой и умела принимать решения. Пошла в военкомат, водителя машины взяли сразу же.

[ЗОЛОТАРЕВ.]

Класс! Класс! Класс!!!! Я вернулся в прошлое! СПАСИБО!!! Зацепило по полной!

ЗОЛОТАРЕВ. добавил(а) 16.04.2012 в 19:12
Очень по доброму!!!

ЗОЛОТАРЕВ. добавил(а) 16.04.2012 в 19:14

Сообщение от Attikos

Спасибо за рассказ и за сюжет. Тоже вспомнил своё детство в деревне и первую серьёзную рыбу, правда это был карп, а не сом и купание в котлованах - в них быстрее вода прогревалась, чем в реке). Мужики (дядьки, старшие двоюродные братья и мой отец) собирались после бани на веранде и под самогонку резались в карты в "66". Как мы гоняли на великах по всей округе и многое другое. Спасибо.

Как я тебя понимаю Серёга!!!

[DFedor]

Огромное спасибо всем за тёплые отзывы. Это своего рода "стимул" (лат. остроконечная палка, которой подгоняли животных )
Ту, тогда...

Ещё один день (первая половина)

Утро следующего дня началось с предвкушения большого и радостного события. Сегодня должен приехать дядя Лёша. Наверное и отец приедет, и две или три моих тётки. Самая младшая из них всего на пять лет старше меня, и обычно я называю её по имени, да и ей не очень нравится в таком возрасте обращение «тётя». Она ещё учится в школе, но сейчас каникулы и она в гостях у одной из своих сестёр. Но главное – это дядя Лёша, гордость семьи, офицер. Он мечтал стать офицером со школьной скамьи. В хуторе была только маленькая школа с 4-х летним образованием, потом нужно было ходить в соседнее село за семь километров, хотя трудность была не в этом. Как-то, в десятом классе дядя Лёша на скаку упал с лошади и сломал левую ногу. Нога срослась неправильно и получилась на пять сантиметров короче правой. Пришлось в городе ломать её снова и целый месяц потом лежать «на вытяжке». На этот раз получилось удачнее. По крайней мере, после окончания школы дядя сдал экзамены и все строгие медкомиссии прошёл и поступил в Тульское артиллерийское училище. На третьем курсе у них открылось новое отделение артиллеристов-ракетчиков, и дядя перевёлся туда. «Модное» и «перспективное» было направление в конце 50-х, начале 60-х годов. Так что можно сказать стал одним из первых офицеров ракетчиков. Через год после выпуска разразился «Карибский кризис». Тогда им, молодым лейтенантам досрочно присвоили очередное звание и отправили на Кубу, показывать Америке «кузькину мать».
Даже когда этот кризис благополучно разрешился, он ещё больше года оставался на Кубе в качестве военного советника. «Кузькины матери» то мы вывезли, но ракеты ПВО запрятали среди пальм. Дядя носил там гражданскую одежду и каждый месяц присылал бабушке и дедушке по одному письму. Эти письма были не очень длинными, конверт был аккуратно разрезан сбоку и повторно склеен, к тому же частенько в письмах целые строки были вымараны чёрной тушью. Мы не знали, где тогда находился дядя Лёша, и бабушка, перечитывая эти письма, каждый раз ворчала: - «Шо же вин так неаккуратно пишет? Столько клякс понаставил. В школе меньше ошибок делал. И конверт вот опять открывал. Наверное, что-то дописать забыл». И вот неделю назад дядя прислал письмо уже из Союза. Конверт был целым, и письмо было уже без привычных «клякс». В нём он, наконец, сообщил, где он был, и что скоро приедет в гости.

Дед с утра, прежде чем выпустить овец из загона отделил одного барана-валуха и запер его в сарайчике. Он послужит праздничным угощением. Бабушка ещё с вечера замесила тесто, сегодня будет печь хлеб. Теперь это тесто пытается вылезти из деревянного самодельного корыта. И бабушка пытается пристроить меня следить за этим тестом. Но это занятие скучное и неинтересное, поэтому я хожу за всеми следом и путаюсь под ногами. И хотя дядя не приедет раньше обеда, я в «парадной» одежде, тщательно умытый и расчесанный. Бабушка тоже одела новую кофту и платок, и, выгоняя корову в стадо, радостно всем сообщает: - «Сегодня Лёшка должен приехать». И соседки радостно ей отвечают: - «Ну вот, и дождались».
И вот уже вся «скотина» отправлена на пастбище, бабушка занялась тестом, а дед отправился к правлению колхоза на службу. Хоть сегодня и воскресенье, и семейный праздник, но летом у колхозников нет выходных. Правда, дед обещал с обеда отпроситься. А мне заняться решительно нечем. Куры бегают по двору, что-то клюют, в углу двора большая свинья со своими поросятами занята любимым делом – роет землю пятачком. А поросята суетятся вокруг и тоже пытаются что-то копать, радостно похрюкивая. Они ещё маленькие и похожи на игрушечные копилочки. Подхожу ближе, свинья недоверчиво поворачивается ко мне, поднимает морду и недовольно ворчит: - «Хо-хо-хо». Я всё-таки подхожу осторожно поближе и щепочкой начинаю чесать ей бок. Она сразу успокаивается, и осторожно, стараясь не придавить своих отпрысков, ложится на бок, закрыв глаза и довольно похрюкивая. Поросята тут же в два ряда повисают на её сосках. Поросят одиннадцать, и последнему, самому маленькому, не хватает места. Ему постоянно не хватает места, поэтому он такой и маленький. Пытаюсь кого-либо из братьев хотя бы на время «отклеить» от соска и пристроить малыша, но поросята поднимают шум, и свинья недовольно поднимает голову.
От этого занятия меня отвлекает бабушка просьбой сорвать несколько капустных листьев. У неё не хватает металлических форм для хлеба, и остальные булки она будет печь просто на капустных листья. Я особенно люблю такой хлеб с румяной корочкой со всех сторон, и уже бегу в огород. Выбираю самые большие зелёные листья, без дырок и возвращаюсь с ними обратно. Перехожу по небольшому мостику оросительную канаву и вижу плывущего по воде ужа. Обычно человек испытывает некоторую неприязнь к змеям, хотя этому ужу до меня нет никакого дела. Ему нет дела даже до лягушек, которые сразу притихли и по очереди скрылись под водой. Просто он плывёт по своим делам. Иногда эти ужи заползают к нам в хлев, и тогда дед жестоко с ними расправляется. Существует поверье, что по ночам змеи пьют молоко у коров, и они перестают доиться, хотя и вряд ли оно соответствует истине. Но всё равно, если твоё место в оросительной канаве, нечего тебе делать в хлеву.
Но, хватит смотреть на ужа, пора бежать, бабушка ждёт.

У бабушки уже прогорели в печи толстые поленья, и она длинной кочергой разгребает угли по сторонам. Потом ставит хлеб в печь. Сначала в металлических формах, потом на принесённых мной капустных листьях и закрывает заслонку. Начинает убирать со стола остатки муки, и тут со двора раздаётся: - «Лазаревна! Лазаревна!». Это прибежала соседка, баба Бойчиха. Вообще-то её зовут Мария и она родная сестра дедушки. Она вышла замуж за Бойко и стала Бойчиха, а потом - баба Бойчиха. «Там рыбаки рыбу привезли, брать будете?» - продолжает она, заглянув в дверь. «Да надо бы рыбы купить, гости приедут» - бабушка вытирает руки фартуком и откуда-то из угла достаёт свой «кошелёк» - носовой платок с завязанными в него рублями и копейками. А я уже бегу на улицу.
Возле нашего дома, в тени акации, стоит мотоцикл с коляской. В коляске, прикрытые мокрым брезентом лежат две севрюги, уже без икры и внутренностей. Около мотоцикла стоят двое рыбаков, курят папироски. Их обступили соседские женщины, пытаются торговаться. Бабушка с ходу включается в торг: - «Что же это такое? Рыба уже по рубель двадцать (осетрина)! Всегда по рублю была!» Но рыбаки не уступают: - «Так то когда было? В прошлом году. Хотите по рублю берите целиком. В одной восемь килограммов, в другой семь с половиной». «А что же мы с головой и хвостом делать будем?» «Уху сварите».
В конце концов, сообща покупаются обе рыбины, здесь же режутся на куски и взвешиваются. Женщины считают, кто сколько кому должен. Они уже знают, что сегодня «Лёшка приезжает» и не очень возражают, когда бабушка выбирает себе два лучших куска. А кто-то берёт себе хвост и голову, правда уже по пятьдесят копеек. «Ещё икра есть малосольная, по три рубля» - предлагают рыбаки. Но бабушка с сожалением пересчитывает оставшиеся деньги и снова заворачивает их в платочек. В колхозе тогда денег почти не платили, рассчитывались в основном «натуроплатой». И колхозная пенсия у бабушки была рублей двенадцать. Да ещё несколько рублей за семерых детей и медаль «Материнство». У деда, как у фронтовика и орденоносца, чуть больше, но всё равно гроши.
А я уже несу завёрнутую в газету рыбу. «Вот какую рыбу ловить нужно» - поучает меня бабушка. Да я и сам знаю, что осётр вкуснее сома, но как-то не попадаются мне осетры.
А по дому уже разносится аромат печёного хлеба. Бабушка сразу начинает орудовать своей длинной кочергой, переставляет хлебы и ворчит про себя: - «Вот один уже подгорел с краю». «Ничего, эту горбушку я съем, я люблю поджаренный» - утешаю я бабушку.

До обеда ещё целый час, и заняться вроде как опять нечем. В таких случаях некоторые замечают: - «У нас есть занятие, мы ждём». Но ожидание всегда утомительно.
Но тут со двора доносится крик: - «Серёга, выходи!» Это Колька пришёл. Я торопливо подхватываю уже отрезанную бабушкой большую поджаренную горбушку и бегу во двор. «Пошли больших ос ловить» - с ходу выдаёт предложение Колька. Я протягиваю ему половинку горбушки, но он отмахивается: - «Только что такую же съел с молоком». Приходится засунуть эту половинку в карман и объяснить Кольке, почему я не хочу сегодня идти ловить этих самых «ос». Ведь идти нужно на край села. До сих пор не знаю кого мы тогда ловили, шершней или сколий, но тогда мы их называли просто большими земляными осами. Они постоянно рыли норки в мягком песчаном грунте на окраине села. Внутри каждой осы обычно находился маленький мешочек с капелькой мёда. Из-за этого мёда мы их и ловили. Я, правда, всегда опасался этих больших, почти в пять сантиметров длинной, насекомых. Да и жалко было их убивать из-за капельки мёда.
Колька вполне удовлетворён моим объяснением, но у него сегодня много идей: - «Тогда пошли солодку копать». Этот вариант мне кажется более приемлемым, тем более что идти никуда не нужно. Вон они, заросли этой солодки, через дорогу, на пустыре. Поскольку мы считаемся «рыбаками» то нам уже положено иметь в кармане складной ножик с металлической ручкой за 40 копеек. Мы выстругиваем себе по палке-копалке и приступаем к добыче «лекарственных корней». В песчаной почве копается легко, даже такой импровизированной «лопатой». А иногда просто выдёргиваем растение руками, хотя и не всегда получается вместе с корнем. Тем же ножичком очищаем их по возможности от земли, песка, коры и тут же съедаем. Считается что глициризин, находящийся в корнях «солодки голой» в 50 раз слаще сахара, правда, несколько отдаёт аптекой. Но, тогда про этот "глициризин" мы ничего не знали, хотя ели всё подряд. Стебли пастушьей сумки, которую называли "кашка", сурепку, цветы белой акации, осенью сладкий сок из длинных стручков акации жёлтой, "смолу" фруктовых деревьев. И всё немытое, и вроде животами не маялись...
Через полчаса наше занятие нам надоедает, и мы находим себе новое. Своими ножичками фигурно вырезаем кору на ивовых прутиках. Клеточками, колечками, спиралями и полосочками. На наш взгляд получается очень красиво. И тут я вижу подъезжающего на коне деда, бросаю своё занятие и бегу встречать, на ходу выкладывая все новости: - «Бабушка хлеб печёт, мы рыбы купили, никто ещё не приехал». «Да они после двух должны приехать, автобус в два из Кизляра» - отвечает дед, привязывая поводья своего Орлика к штакетнику. «После обеда поеду встречать» - добавляет он и направляется к обеденному столу в саду под яблоней. Дед работает в колхозе объездчиком, объезжает колхозные поля и сады и никому не разрешает там ничего брать. Поэтому ему положен конь. Обычно это Орлик - молодой и несколько упрямый конь. Сейчас он притомился и стоит в тени акации, полуприкрыв глаза и лениво отмахиваясь хвостом от мух и слепней. А тут я со своим: - «Деда, можно мне покататься?» «На улицу не выезжай» - выдаёт дед на ходу. Но двор большой, и на нём вполне можно покататься. Но катать кого-то Орлику совсем не хочется, хотя он всё-таки шагом начинает возить меня по двору. Через некоторое время, пообедав, во двор выходит дед и замечает: - «Ты казак, чи ни? Шо ты шагом ездишь? А ну пускай его рысью». «Да он устал и даже шагом ехать не хочет» - отвечаю я. «А ну, на плётку, сейчас пойдёт». Но бить Орлика плёткой мне жалко, хотя и огорчать деда не хочется. Поэтому я срываю ивовый прутик и слегка ударяю коника по крупу. Но тот видимо решил проучить нахального пацана и сходу срывается в галоп. Ноги мои не достают до стремян, меня нещадно бьёт по заду седло, но я крепко сжимаю в одной руке повод, а другой пытаюсь ухватить коня за шею. Вот уже ворота рядом, я зажмуриваюсь, но перед самыми воротами Орлик внезапно останавливается, затормозив всеми четырьмя копытами. Я лечу через его голову в закрытые ворота, но уздечка намертво зажата в руке. Поэтому, перекувыркнувшись, я сначала повисаю на ней, а потом падаю задом на землю, подняв облачко пыли. Орлик выдаёт нечто вроде: - «И-и хо-хо, пфру». Дед уже бежит мне на выручку со своей плёткой. Но я быстро прихожу в себя и становлюсь на защиту Орлика: - «Деда, не бей его, я сам виноват, слишком сильно его ударил, вот и не удержался в седле». Дед всё-таки несколько раз замахивается на коня плёткой со словами: - «У, холера, бодай тоби, чуть не вбыв пацана». Орлик испуганно шарахается, делает испуганные глаза и одновременно скалит зубы. Его шутка удалась. Я подтягиваю штаны, отряхиваю их от пыли и обнаруживаю в кармане недоеденную горбушку. Сдуваю прилипшие к ней соринки и протягиваю на ладошке Орлику. Тот сначала отпрянул, но ноздри уже зашевелились, учуяв запах свежего хлеба. Осторожно губами берёт с ладони горбушку и с хрустом начинает жевать, изредка взмахивая головой. Вроде как благодарит. Я глажу его по морде, кажется помирились.
А дед уже поправляет подпругу и садится в седло. Он отпросился в правлении на «послеобеда». Поедет на Орлике встречать гостей к «грейдеру» (отсыпанную щебнем дорогу), по которому в два часа будет идти проходящий автобус, и ему ещё нужно запрячь Орлика в «бричку».
А меня зовёт обедать бабушка. Пока я катался, борщ почти остыл. И свежий «кофе» с молоком из поджаренных и размолотых ячменных зёрен тоже остывает.

[Владимир Евгеньевич]

DFedor, Сергей, приветствую!
Отличные рассказы . Спасибо ))))