До свидания, прощай, пограничная застава!

[Бучнев Олег]

«Сегодня мне что-то не спится, мне завтра в дорогу — домой, а, значит, прощанье с границей, с солдатскою дружной семьёй».

Этот незатейливый стишок появился в моём блокноте примерно недели через три после начала службы. Конечно, это лишь первая строфа. А что там дальше было, я сегодня, больше тридцати лет спустя, совершенно не помню. Впрочем, можно догадаться. Зато запомнилось то, как эти строчки подбадривали меня в трудные минуты. Ведь как бы там ни было, а каждый день службы приближал то трепетное, растянутое на бесконечно счастливые мгновения состояние души и тела, когда… «мне завтра в дорогу — домой». Как же я ждал этого! Казалось, время ползёт, специально отдаляя от меня «дембельское» счастье. Но так казалось лишь поначалу. А по прибытии на заставу это же самое ползучее время понеслось вскачь, отбрасывая назад, подобно комьям земли из-под копыт, дни, недели, месяцы.

И вот он всё ближе и ближе — МОЙ ДЕНЬ. Даже не слишком расстраивает то, что к Новому году домой попасть точно не успею. И вот этот день настал… Представьте себе, именно вот так, с многоточием вместо восклицательного знака. Радость какая-то не оглушительная, против ожидания, а такая, будто на неё набросили нечто мешающее предвкушать конец службы в полную силу. Уже двое суток лежит в комнате дежурной службы свежий, январский номер журнала «Пограничник». И в нём расписываются и оставляют пожелания и домашние адреса мои сослуживцы. Мои братья…

Да вот же оно! То, что мешает радоваться. Я никак не могу поверить, что уже завтра расстанусь с ними и родной заставой навсегда…

(Ну да. Я и тогда не строил иллюзий. Вряд ли когда с кем-то увижусь, учитывая собственные планы на будущее. Надумал ведь поступать в училище и связать свою жизнь с границей).

Вспомнился вдруг коротенький такой, но знаковый для меня разговор с Андрюхой Вотиновым.

— Наверное, — сказал я тогда, — теперь всю жизнь буду говорить не шесть часов вечера, а восемнадцать ноль-ноль. Да и вообще… застава как-то в меня… вросла, что ли…

Андрюха, вольный свердловский раздолбай (в хорошем смысле слова!), проживавший до призыва в неспокойном, мягко говоря, районе, именуемом неофициально Сортировкой, посмотрел на меня, как на идиота, и прочувствованно выдал:

— А я после «дембеля» никогда в жизни не скажу восемнадцать ноль-ноль! Только шесть! Восемь! Десять! И вообще постараюсь забыть эту службу, как страшный сон!

На самом деле Андрюха служил отлично, к «шурупам» (армейцам) относился, как и положено истинному пограничнику, с высокомерием и некоторой жалостью. И никогда не впадал в отчаяние от разных служебных неурядиц и нагрузок. К тому же юморной он был.

Уверен, что в своём родном Свердловске после увольнения в запас он ни разу не пропустил встречу бывших пограничников, которые собираются там на площади 1905 года каждое 28 мая… Может, и сейчас, в свои слегка «за 50», не пропускает, несмотря на то, что и город уже давно не Свердловск, и площадь вполне могла сменить название…

И вот я в последний раз выхожу ночью на ЧГ. Знаете, это странно. Оказывается, они чем-то похожи — первый и последний разы. И впервые ты вовсю пялишься по сторонам, переполняемый новыми впечатлениями, и теперь пялишься тоже. Но уже по другой причине: пытаешься навсегда запомнить изученный за два года до самой невзрачной кочки участок границы. И вид с него на заставу. И вид на заснеженную, облитую зеленоватым лунным светом широкую амурскую протоку между берегом и островом, на котором расположена наблюдательная вышка…

Мы идём по тропе, и мне не верится, что это уже не моя тропа. Она словно ускользает. Я ещё на ней, но уже будто чужой. Куда-то уходит моя застарелая усталость. Откуда она, спрашиваете, у двадцатилетнего парня? Да всё просто. Мы уже около трёх месяцев тащим службу по усиленному варианту. То праздники, то побег из колонии особо опасных рецидивистов, то приезд на Дальний Восток «высоких гостей». В общем, для нас что праздники, что побеги, что гости — всего лишь причина введения усиленной.

Для «обыкновенного» пограничника усиленная немного полегче, чем для «необыкновенного». Я отношусь ко второй категории, поскольку являюсь старшим пограничного наряда. И это значит, что служебная нагрузка существенно больше. Если ты старший, то ты похож на локомотив, заезжающий в депо лишь за тем, чтобы очень скоро прицепить другой состав и... «пожелай нам, ветер, доброго пути!» При нормальной охране границы ты стаскаешь наряд на участок один раз в сутки, а при усиленной — дважды. Да ещё народу не хватает, поскольку часть «квартирантов» (старших ПН) уже уехала. Служебная нагрузка автоматически возрастает до 15-16 часов в сутки. На сон и всё остальное остаётся 8-9 часов. Не подряд, конечно. И это ещё, если молчит сигнальная система. Но она ведь, сволочь, не молчит…

А при усиленной выходных не дают никому. Но, о, счастье, за сутки до моего увольнения в запас застава перешла на нормальный вариант охраны границы! Везунчик я, что ни говори!

Опять отвлёкся, извините.

…Я не чувствую усталости, зато воспринимаю всё как-то обострённо и внутренне поражаюсь обыденности происходящего. Вот втыкаю (как всегда!) штекер микротелефонной трубки в гнездо линейной связи и буднично докладываю дежурному по заставе:
— Мы на центре. Сейчас на правый идём. Сколько там натикало?

Дежурный отвечает, а я тут же мысленно констатирую: служить на заставе мне осталось часов десять. Через пять часов мы вернёмся на заставу, если ничего не случится. Ещё примерно через пять прикатит отрядный автобус, собирающий по заставам «квартирантов».

Чёрт, как это всё-таки странно-тоскливо-тревожно-радостно — делать привычные вещи в последний раз перед отъездом домой! Стаскиваешь служебные шмотки, аккуратно развешиваешь в сушилке, а в разбалансированной душе звоночек — в последний раз. Пьёшь в столовой заваренный лимонником чай с ночным доппайком — в последний раз. Чистишь автомат и ставишь его в пирамиду — в последний раз. Лихо, со скоростью автоматной очереди, выщёлкиваешь из магазина патроны в шапку, потом вынимаешь их оттуда по одному, аккуратно вставляешь капсюлями вверх в специальную деревянную колодку и относишь дежурному — в последний раз. Это даже немного жутко, когда почти каждое твоё телодвижение на заставе — в последний раз. И если бы не предвкушение скорой встречи с родными, то… Вот пошёл на службу очередной наряд, и, значит, этих пацанов, если автобус придёт вовремя, я уже не увижу. Ушёл домой, попрощавшись, ответственный офицер. Его сменил начальник заставы.

…Так, всё перебрал, проверил, сложил в «дембельский» портфель. (Тогда все ехали домой с новенькими кожаными портфелями). Главное на месте: журнал с подписями и адресами, покрытый лаком тонкий срез бархатного дерева с собственноручно выжженным на нём пейзажем и зелёная фуражка, которую я, в нарушение устава, немедленно надену вместо шапки, едва лишь окажусь в ближайшем будущем за воротами отряда. И ничего, что мороз давит под тридцать с ветром. Традиции — это традиции. Против них не попрёшь, да и нет никакого желания переть. Пограничник должен быть в зелёной фуражке. И баста!

Сижу в умывальнике, который зимой одновременно является и курилкой. Курю. Минут через тридцать подойдёт автобус. Его старший вышел с заставой на связь по рации. Ну что ж, пора поднимать мужиков. Согласовываю свои действия с начальником заставы. Тот даёт добро. Поскольку ритуал прощания — тоже традиция.

Иду в дежурку. Там меня встречает понимающим и слегка завистливым взглядом дежурный. Слегка — потому что ему уже этой весной тоже увольняться.
— Поднимать?
— Давай!
Ефрейтор щёлкает тумблером, и по заставе раскатывается оглушительная непрерывная трель звонка. У нас на заставе было заведено так: если звонок прерывистый, то выезжает лишь тревожная группа, если непрерывный, как сейчас, то поднимаются все… Через минуту из спального помещения начинают выскакивать заспанные, мрачные пацаны. Кто-то со злостью выкрикивает:

— Какой опять?!
— Никакой, мужики! Батя домой уезжает!

Я стою в коридоре с широко расставленными руками и отлавливаю плохо соображающих от усталости и спросонок пацанов, рвущихся к дежурке. При сработке дежурный уже вывалил бы на стол всё, что требуется. Но сейчас на столе девственно чисто и пусто, разве что на самом уголке пара служебных журналов лежит. Наконец до народа доходит, что никуда выезжать не придётся, что просто надо проводить очередного «квартиранта». Понемногу выражение лиц меняется. На них явно читаются, облегчение и белая зависть, конечно.

— Ничего, пацаны, — с нарочитой бодростью толкаю я обязательную, но от души «дембельскую» речь. — Не успеете опомниться, как сами вот так же уезжать будете. Время быстро летит. Вот и нам так же сержант Вахонин в своё время говорил… А вот я уже сам…

И отчётливо вижу в глазах тех, кто служит на заставе всего три-четыре месяца, дремучую тоску и абсолютное неверие в быстрый лёт времени. Но и они потом оттаивают, словно нечаянно получая невидимый заряд оптимизма. Вернее, видимый пример того, что, блин, любая, даже такая тяжёлая и бесконечная служба всё-таки когда-то кончается. Вот же, человек едет домой. Отслужил!

Через несколько минут гурьбой вываливаем во двор. Меня буквально запихивают в машину, и она медленно объезжает вокруг одноэтажной моей, уютной заставы. Да нет, уже не моей… Застава, подобно тропе «чигирей», ускользает, становясь частью памяти. А от ворот системы вдруг доносится сипловатый гудок: автобус пришёл.

— Ну, бывайте, мужики! — пожимаю, не разбирая, где чья, руки. Меня душевно лупят по плечам, по спине, с кем-то обнимаюсь. — Пишите! Адрес знаете!

— Пиши!
— Счастливо доехать!

— Не забывай наши дозоры, Батя! — это Рафа. Рафаэль Зайнуллин. Сколько ж мы с ним километров в этих дозорах и на ЧГ намотали! Эх-х…

— Давай, счастливо!
— Не забывай!

…Вот уже скрылась за поворотом застава, а я всё гляжу в заднее окно автобуса, протаяв ладонью иней на стекле. Уже начало рассветать. И вдруг от подножия Белых сопок рванулась в небо зелёная ракета, словно пытаясь догнать автобус. Сигнал «выйти в связь». Последнее заставское «прощай». Это Мосол. Сашки Маслова наряд, ушедший на границу незадолго до моего отъезда, попрощался традиционно. Будет Сашка начальнику объяснительную писать, каких мне уже не сочинять, как бывало.

К горлу подкатил комок. Я постарался растворить его радостью предвкушения. Помните, как много позже пел популярный певец Барыкин? «Хорошо, что есть на свете это счастье — путь домой!» Очень правильно пел. Кто не возвращался домой после солдатской службы, тому этого особого счастья не понять. Комок растворился, но не без остатка, как видите. До сих пор иной раз во сне выхожу в наряды. Только я подполковник, а пацаны всё те же солдаты-срочники… Почему-то именно так снится. Хотя понятно: я же не видел их ни в другом качестве, ни в другом возрасте.

А вообще, как ни крути, странная всё-таки штука — память. У меня, во всяком случае. Я поперезабыл кучу всего, произошедшего в моей жизни после моих же солдатских двух с хвостиком лет. Не помню многих имён и фамилий, только лица и обстоятельства всплывают. Но вот своих заставских пацанов не забываю, будто вчера расстались. И офицеров помню. Настоящие были офицеры-пограничники, которые и командиры, и воспитатели, и, без шуток, отцы родные в одном лице. С бывшим своим начальником заставы много позже едва не встретились в Афганистане. Не сложилось. Впрочем, это уже другая тема и другие времена.

Знаете, тогда, где-то за час до приезда автобуса начальник заставы спросил меня:

— Ну и с каким чувством ты уезжаешь с заставы?

А я тогда как-то растерялся и не смог сразу ответить. А потом Михал Михалыча позвали к телефону.

А сейчас, через столько лет, я смог ответить. Не совсем, конечно, прямо и конкретно, но…

Прости-прощай, моя застава!
Два долгих года — один миг.
И без меня теперь на правый
Пойдёт вчерашний призывник.

И заполошный вой сирены
Не кинет в ночь на перехват,
И на участок, мне на смену,
Не поспешит другой наряд.

Уже не ждать, прийдя с границы,
Когда оттает автомат…
Со мною странное творится:
Я словно даже и не рад.

Да что такое, в самом деле?!
Как будто выстрел СПШ,
Горит и гаснет на пределе
Моя зелёная душа!

Как будто где-то на заставе
Кусочек сердца схоронил,
А потому забыть не в праве
Ребят, с которыми служил…

[Владимир Евгеньевич]

Бучнев Олег

Как будто где-то на заставе
Кусочек сердца схоронил,
А потому забыть не в праве
Ребят, с которыми служил…,


Отличный рассказ , благодарю, Олег ! Прерасно понимаю ваши чувства... Честно говоря, читал рассказ и у самого к горлу подкатил комок...
Я летом с заставы уезжал. И как сейчас помню клубы пыли, за которыми исчезла моя дорогая сердцу и душе застава...
И ещё добавлю. Ночь перед ДМБ я спал нормально и на часы не поглядывал. А всё потому, что мне о дембеле сказали всего за пару часов до него. Представляешь ? Я не поверил сначала, думал розыгрыш... Оказалось - нет, правда. Сел ,перед отьездом с ПЗ , в столовой за стол ( как раз обед начинался) - а есть не могу. Тревога внутри, волнение... Как это "уезжать с заставы ?" ... Так ни ложки и не сьел ( а был супец гороховый с тушёнкой, как сейчас помню)...
Спасибо !

[Петрушенко]

Добрый рассказ, душевный.
А у нас ШИШИГУ до ворот толкали.

[roma016]

комок к горлу подкатывал, да..., и лица помнятся,точно!, все так, как было! очень хорошо передана атмосфера того момента, очень душевно. Спасибо, Олег!
И у нас шаху выталкивали, заводили с толкача!

[Поэт]

Бучнев Олег, спасибо! Рассказ хороший!

...Ну вот и дембель, не стыдись
Слёз что откуда - то взялись
Они на вкус как пот твоей работы ратной
Нелёгок расставанья час
....Пошла машина с толкача!
Поверь, тебе ещё захочется обратно.

[Darg]

Душевный рассказ.
К сожалению, уже не ходят срочники на границу и тоже доводилось слышать, что мол, дембельнусь и "забуду поскорей всё, как страшный сон"-де. Егерь им судья...
У меня первый наряд был - вторая смена ПН на Правом, последний - вторая смена ЧГ, тоже на Правый, но не моей заставы.
Правильно отмечено, что твоя застава - это где ты оставил кусочек своего сердца.
Возвращались на рассвете, безоблачное небо - неимоверной глубины и свежевымытой, насыщенной бирюзы, в воздухе эдак чувствовалось ледяное преддыхание первого снега. КСП - словно усыппанное алмазной пылью измороси, иней на кустах и деревьях...
Даже не знаю - было ли предчувствие или нет, что этот выход на Границу - последний, но почему-то то утро воспринималось как-то по особенному что ли.
Пришли, доложились, отбились. И спали до общего подъёма - ни одной сработки, красота! И вот после обеда - мне "позвонили". То есть позвонили с Отряда конечно же не мне, а на заставу. Мне передал эту сногсшибательную весть мой годок Андрей Волошко, не пользуясь словами, а по традиции - "оборвать дембеля".
Вот странность: ждёшь свой дембель, ждёшь, а он приходит как-то так неожиданно, как снег на голову!!!
Кстати, опыт есть опыт: в ночь моего отъезда выпал первый снег.
На Омане и на Пайке подымали заставу для провожания дембелей по-тихому, без шумовых эффектов.
На Омане, после того, как с выстроившимися срочниками на плацу в ширенгу "угольник" попрощается дембель, с каждым, (кому руку пожмёт, с кем-то обнимется), всем желая, что обычно желают в таких случаях, его двое, сложив руки крест-накрест, несут в кузов "66"-го, с плаца и по всходу.
И... застава медленно, а потом всё быстрей и быстрей уплывает в ночную тьму...
Моментально, словно током, пронзает дичайшая радость, что - всё, теперь - домой!!! И в то же время сердце начинает щемить от странной и непонятной тогда тоски...

[В.Зиновьев]

Спасибо, Олег! Очень тепло и душевно. Слезы в глазах.
А когда на заставе прощался с Барсом, то плакал натурально.

[Николай Каменский]

Хороший рассказ ко дню Пограничника

[Игорь Миронов]

Бучнев Олег Кто не возвращался домой после солдатской службы, тому этого особого счастья не понять))отличный рассказ!! Спасибо, очень хорошие слова...понятные всем нам..

[Бучнев Олег]

Сообщение от В.Зиновьев

Спасибо, Олег! Очень тепло и душевно. Слезы в глазах.
А когда на заставе прощался с Барсом, то плакал натурально.

Сам не собачник, но много раз видел, как расставались инструктора и вожатые о своими собаками. До этого думал, что слёзы бывают только у людей. И видел, как один пёс чуть не умер от голода, отказываясь принимать пищу из чужих рук, после того как уволился в запас хозяин. Да что там, даже нам, сапогам (не специалистам) тяжело было смотреть на собачек и их хозяев. А каково им?!