Шнырь и Сталин. Часть 2

[Бучнев Олег]

— Ну и отлично. Жить будете вон в том… э-э… помещении. Удобств там, конечно, маловато, но таких боевых парней, думаю, это не испугает. На этом пока всё. Р-разойдись!

Удобств в «помещении» практически не было вообще никаких. Просто стояли вдоль дощатых стен застеленные синими солдатскими одеялами железные, солдатские же койки, между которыми теснились коричневые тумбочки. Да посередине красовался старый рассохшийся стол с четырьмя колченогими стульями. На столешнице лежали шахматы в сильно потёртой клетчатой коробке и — россыпью — чёрные костяшки домино. А ещё в картонной маленькой коробочке тускло поблёскивали скрепки и кнопки. А это-то для чего? Дощатый пол, наверное, когда-то был крашеным, но сейчас — просто тщательно выскобленным. На окнах висели из простенького выцветшего ситца занавески. А что? Даже уютно маленько… И ничего, что стены щелястые, а в щели видна бурая старая пакля. Есть крыша над головой — и ладно.

— Чур, я здесь буду спать! — первым рванулся кто-то к облюбованной кровати в углу, и через несколько секунд с воплями и грохотом спальные места были стремительно распределены.

Колька обживался недолго. Вынул из мешка рогатку, мешочек с гаечно-шариковым отборным боеприпасом и привычно рассовал их по бездонным карманам. Старенькое застиранное полотенце повесил на спинку кровати. Кусок хозяйственного мыла, круглую картонную коробочку зубного порошка и зубную щётку с грохотом задвинул в ящик тумбочки. Ну вот, теперь можно идти обследовать близлежащую территорию, пока остальные жуют домашние припасы, галдят и ржут, как ненормальные. Впрочем, Шнырь взял с собой ломоть подсоленного хлеба. В машине как-то есть не хотелось, а вот в экспедиции по окрестностям можно будет и перекусить. Лёньку бы Опарина с собой позвать, но тот спиной к нему сидит, а привлекать внимание неохота. Слишком больших, а оттого бестолковых компаний гордый экспедиционист не любил. Но едва Колька направился к двери, как она распахнулась, и в помещение вошла Нина Леонтьевна.

Даже не вошла, а зашагнула этак осторожненько, поблёскивая очочками. Зашагнула и остановилась тут же, у порога. Деликатно кашлянув, чтобы привлечь внимание всех подопечных, она приветливо кивнула Кольке и улыбнулась. Шнырь немедленно окрылился, а так как никто за галдежом не обратил внимания на Стрельскую, то он гаркнул от души:

— А ну тих-ха!

Все моментально смолкли от неожиданности, завертели стриженными «под бокс» головами и увидели воспитательницу.

— Здравствуйте, — сказала Нина Леонтьевна мягким приятным голосом. — Как меня зовут, вы уже знаете. А я пока даже не буду пытаться вас всех запомнить. Вон вас сколько! Но вы всё-таки представьтесь по очереди и, думаю, постепенно запомню. Ну вот ты, мальчик, как тебя зовут?

Это она к Кольке так. Которого все, кому не лень, всё больше шалопаем, оболтусом, шпаной, злыднем, лишенцем называли. В лучшем случае просто Шнырёвым.

— Ко… Николаем. Фамилия — Шнырёв.

— Шнырь, в общем… — добавил кто-то, вызвав кроткий, но дружный смешок старших пионеров.

— Ну… Тебя я, пожалуй, сразу запомню. — Стрельская поправила очки. — Так, теперь ты…

Процедура предварительного знакомства, сопровождаемая комментариями «из народа» продолжалась. Но Колька вовсе не собирался дожидаться конца этой церемонии. Потихонечку, бочком-бочком, неприметненько так… он успешно высочился на улицу. И зажмурился от ослепительного солнечного света. Даже белоснежные облака сияли. Поморгал немного, как его учил делать отец при резкой смене освещения, осмотрелся и двинул вдоль стены, намереваясь для начала обойти по кругу своё временное пристанище. А во дворе никого не было, даже «ЗиС» давно упылил. Завернув за угол, Колька ничего особо интересного не увидел. Разве что маленькую деревянную дверцу под самым коньком высокой двухскатной крыши. Чердак! На который можно по бревенчатой стене взобраться в два счёта! А на чердаках (Шнырь знал это по своему богатому опыту) чего только ни бывает! Они один раз ещё во время войны на чердаке городской пожарной части нашли дореволюционный пожарный же медный шлем. Позеленевший весь от времени.

Не откладывая дело в долгий ящик, Колька поплевал на ладони, энергично потёр их одна о другую и устремился на штурм. Лезть было легко, даже легче, чем взбираться на некоторые деревья. Брёвна толстые, выпуклые, с широкими трещинами — одно сплошное удовольствие. Так что буквально через несколько секунд Колька уже распахнул скрипучую дверцу и нырнул в темень чердака. Теперь надо сильно-сильно зажмуриться на некоторое время, как отец учил делать при резкой смене освещения. Тогда потом даже в темноте можно будет что-то рассмотреть.

Открыв глаза, Колька осмотрелся. Тут, оказывается, и не было так уж темно. К тому же через незакрытую дверь чердачный полумрак рассекала широкая полоса яркого света, в которой хаотично плясали пылинки. Ну и совсем неинтересно здесь оказалось. Никакого тебе старого хлама, никакого тебе клада… хоть завалящего! Пусто и пыльно. Только в углу вон лежит стопка каких-то больших листов плотной бумаги. Та-ак… Ну и что это? Стой! А почему на них так мало пыли?! То есть, не так уж мало, но всё-таки гораздо меньше, чем везде. Значит, совсем недавно кто-то их сюда положил. Так-так…

— Это уже интересно, — забормотал оживившийся Шнырь, которого отец учил ещё и всегда всё замечать, на всё обращать внимание и уметь делать выводы из увиденного. — И какие у нас выводы? Ну… э-э… Спрятали что-то. Враги народа, может… Может, у них тут какой-нибудь тайник есть… А это зачем на виду оставили? Чтоб внимание отвлечь. Железно!

Крайне довольный своими безупречными выводами, Колька осторожно поднял за уголок верхний лист и перевернул, чтобы посмотреть… И даже вздрогнул: на него с портрета смотрели желтоватые, с прищуром, глаза Сталина. Вот смотрит! Как ни поверни плакат, всё равно Сталин глаз с тебя не сводит. Прямо как будто знает всё. Даже про клапана в мешке! А на следующих листах были Ворошилов, Берия, Молотов, Маленков, опять Сталин, ещё Сталин, ещё Сталин. О! Будённый! Снова Сталин. Опять… Опять… Во! Снова Ворошилов. Берия… Берия… Молотов… Маленков… Будённый… Сталин.

Шнырь перестал, наконец, тасовать портреты. И чего бы, например, враги народа тут их прятали? Они бы скорее порвали их. Или сожгли. От этих крамольных мыслей Кольку даже передёрнуло, и он виновато посмотрел в рысьи глаза отца народов. Дескать, вы, Иосиф Виссарионович, не сомневайтесь… Это не я так думаю, а эти, враги которые…
Внезапно весь исследовательский запал экспедициониста разом куда-то испарился. Мальчишка поспешил к дверце, торопясь поскорее выбраться на волю, на свежий воздух, под солнышко. Ну и ещё мимолётно задумка созрела: не спускаться сейчас опять по стене, а прыгнуть. А что? Высота не слишком большая. Земля внизу травкой мягкой покрыта. Вот только прыгать придётся из положения «сидя на корточках». Очень уж проём дверной невелик.

Прыгнул Колька удачно, даже на ногах устоял. Разве что штаны, утяжелённые металлическим рогаточным припасом, едва не свалились до самого низу. Еле успел подхватить и подтянуть. И только собрался Шнырь продолжить экспедицию и направиться… ну вот хоть к берегу, чтобы исследовать лодку, как сбоку, от бревенчатого угла раздался знакомый уже голос:

— И что ты интересного на чердаке нашёл, Николай Шнырёв? — Нина Леонтьевна смотрела на Кольку с улыбкой. Всё та же вроде улыбка. И очочки вроде бы по-прежнему приветливо поблёскивают. Но что-то было не так. Что-то жёсткое и подозревающе-напористое, безжалостное проглянуло на миг. Даже не по себе как-то стало.

Оторопевший от неожиданности и этого… проглянувшего… Шнырь судорожно улыбнулся в ответ и, не успев ничего придумать, сказал правду:

— Там… Там Сталин! Товарищ Сталин то есть… Иосиф Виссарионович… великий вождь и учитель…друг всех детей… пионеров… великий полководец ещё…

Колька привычно выдавал привычные же величальные штампы, торопясь, запинаясь и злясь на себя за это. И на Нину Леонтьевну тоже злясь: зачем подкрадывается?! И с изумлением наблюдая, как симпатичное лицо Стрельской становится отталкивающе-неприятным и бледнеет отчего-то.

— Хватит! — неожиданно жёстко и зло оборвала вдруг заслуженная учительница. — Ты что, успел на солнце перегреться, пока ехали?! Что ты плетёшь?! Ты хоть соображаешь, ЧТО ты плетёшь?!

— Но… он там есть… Ну, портрет в смысле. Портреты то есть. Из толстой бумаги такие… Много.

— Портреты? — сбавила обороты Стрельская. — На чердаке портреты Нашего Великого Вождя и Учителя Иосифа Виссарионовича Сталина? — Так и сказала. Как будто с трибуны и как будто тут замерла вокруг толпа восторженных слушателей. Колька очень явственно услышал все эти заглавные буквы. И кивнул утвердительно. — Но как они туда попали?

— Ну… принёс кто-то. Недавно! На них пыли мало совсем. А там ещё Берия, Молотов…

— Не Берия, — немедленно перебила Стрельская, — а ТОВАРИЩ Берия, маршал Советского Союза, народный комиссар внутренних дел СССР! Или, в крайнем случае, Лаврентий Павлович Берия, если уж ты, старший пионер, который наверняка собирается стать комсомольцем, не в состоянии запомнить звание и должность одного из виднейших деятелей коммунистической партии и Советского государства. Стыдно, Шнырёв!

— Да я знаю его должность! Просто…

— Просто ты немедленно идёшь сейчас ко всем и ничего не рассказываешь о своей находке. Это понятно?!

— Понятно, — буркнул Колька, разлюбив в этот момент сладкую Нину Леонтьевну окончательно. Она в этих своих очках вообще на… виднейшего маршала Советского Союза похожа!

3

— Слышь, а ты чё такой? — немедленно прилез с вопросом Лёнька, едва мрачный и злой Шнырь уселся с размаху на свою койку.

— Какой такой?
— Ну… смурной какой-то…
— Да так… Скучно что-то.

Лёнька внимательно посмотрел на приятеля и пожал плечами. Дескать, не хочешь — не говори, а только я тебя, как облупленного знаю.

В это же время в другом доме, в одном из отгороженных фанерой закутков, обставленном совершенно по-спартански, но гордо именуемом кабинетом начальника лагеря, шёл иной разговор.

— Георгий Георгиевич, тут разобраться надо. Откуда, например, эти портреты взялись?
— А что с портретами неладно? Плохо нарисованы?

— Да нет… Отчего же… Собственно говоря, я их вообще пока не видела. Но, понимаете, подозрительно как-то. Зачем портреты вождей прятать на чердак, вместо того, чтобы выставить их, где положено? И потом… Мальчик этот… Шнырёв… Который обнаружил… Он тоже подозрительный какой-то. Может, это как раз он и упрятал портреты!

—Слово-то вы какое нашли: упрятал! А для чего пацану их упрятывать? Поверьте, дорогая Нина Леонтьевна…
—Извините, Георгий Георгиевич, но я вам не дорогая! — немедленно и подчёркнуто холодно дистанцировалась Стрельская.

— Хорошо. Виноват. Уважаемая Нина Леонтьевна — так нормально? — поверьте, у мальчишек летом столько всяких мальчишеских забот, что не до портретов им. И потом: вы что, видели эти портреты в мешке у… у Шнырёва этого? Нет? Ну и где бы он их взял и когда бы прятал? Вы же сами сказали, что он отсутствовал в спальне всего минут пять-семь. О! Кстати! Я сейчас позвоню на завод и в райком комсомола. Как раз комсомольцы ведь привезли наглядную агитацию, которую вы на стене видели.

— А вот это очень верное и своевременное решение, Георгий Георгиевич! — покровительственным отчего-то тоном сказала Стрельская. — А если вы ничего не сумеете выяснить, то я, с вашего позволения, тоже кое-куда позвоню. — Очки Нины Леонтьевны вызывающе сверкнули, а рот едва приметно скривился в короткой торжествующей улыбке.

— Конечно, Нина Леонтьевна, — Самарин сумел увидеть эту улыбку, несмотря на то, что учительница в ту минуту отворачивалась к окну. Увидел и… правильно истолковал. — Если не сумею, то… конечно.

А вскоре всё выяснилось. Оказывается, плакаты привезли заводские. Ещё до того, как будущий пионерлагерь начали ремонтировать. Ну и убрали от греха подальше в самый хорошо сохранившийся дом. А чтоб случайно кто не зашёл и не унёс, подняли портреты на чердак. А потом забыли сообщить, дико извиняются!

— Ну вот, Нина Леонтьевна, вы сами всё слышали, — повеселевшим голосом сказал Самарин, погладив чёрную массивную трубку телефонного аппарата. — Вот что. Пусть завтра утром… ну, скажем, после завтрака… этот ваш первооткрыватель опять залезет на чердак и заберёт плакаты. Как раз должны будут подъехать остальные дети и воспитатели, вот мы сразу и раздадим по отрядам наглядную агитацию.

Стрельская тоже вроде бы повеселела, но за стёклами её очков словно сгустилась туманная тень некой досады.
—Хорошо, Георгий Георгиевич, так и сделаем. Могу я теперь идти?

—Конечно. И спасибо вам. А то, возможно, и вовсе бы про эти плакаты никто так и не узнал…
—Ну что вы, — непритворно на сей раз смягчилась Стрельская. — Мальчишки же такой народ… Не Шнырёв, так кто-то ещё непременно бы на чердак влез!
—Это точно!

Они даже посмеялись чуть-чуть. А потом, когда учительница вышла, Самарин помолчал с минуту и сказал в дощатую стену:

—М-да… Сдаётся, смена будет занятная. — На его сосредоточенном лице не осталось и намёка на недавний смех. — Глаз да глаз нужен.

И было непонятно, имеет он ввиду мальчишек или не в меру ретивую воспитательницу. Уже, по сути дела, пригрозившую ему звонком «кое-куда».

4

Несмотря на то, что никто, в общем-то, и не ждал этого, в семь часов единственный пока отряд повели на ужин. Разносолов не было. Только на удивление вкусно приготовленная перловая каша с разварившимися волокнами говяжьей тушёнки, хлеб и компот. И добавки бери, сколько хочешь! А Татьяна Алексеевна оказалась на самом деле очень доброй, приветливой и нисколько не жадной. И не целится она, а просто щурится от близорукости. И когда улыбается, то даже симпатичная становится. А она, оказывается, почти всегда улыбается. Во всяком случае, когда еду в окошко подаёт.

— Слушай, если так трескать будем, — довольно говорил Лёнька на обратном пути, — то к концу смены в дверь барака не пролезем.

— Не барака, а корпуса, — авторитетно поправил приятеля Шнырь. — В пионерлагере не бараки, а корпуса.
— А по виду всё равно барак.

— Ну… Что есть, то есть. Слышь, а повариха хорошая тётка, да же? А так посмотришь и не подумаешь. — Настроение у Кольки после ужина совершенно исправилось, и он уже почти и думать забыл о злосчастных портретах. — Ты щас что будешь делать?

— Читать, наверно. Книжку мировую с собой прихватил. «Питер Мариц — юный бур из Трансвааля» называется. Там вообще-е… Там пацан один был разведчиком у буров. А буры как раз против английских колонизаторов воевали, чтоб всем свобода и всё такое. Читал?

— Слыхал про неё. Дашь потом?

— Только ты быстро, а то после меня Колька Прошкин забивал. А после него ещё кто-то. Так что сам понимаешь. На ночь вот могу дать…

— Ладно, договоримся. А я пока пойду пройдусь вокруг.

— А если Нина Леонтьевна придёт и спросит, где ты? Она вроде что-то такое сказала, что придёт…

— Если спросит, так и скажи, что пошёл на улицу. Она ж не говорила, что всем на месте сидеть!

Через несколько минут Шнырь уже удалялся от корпуса по направлению к забору. Ловко перемахнул его и спустился в небольшой овражек, который разглядел, ещё днём, когда собирался прыгать с чердака. Отличное место, чтобы из рогатки пострелять. Но на этот раз Колька внимательно осмотрел окрестности, чтобы опять ненароком Стрельская не подкралась. Было тихо, а в овражке уже и не так светло. Не то, чтобы темнота подступала, но… вечерело, солнышко к горизонту покатилось, и его лучи в овраг уже почти не заглядывали.

Насобирав сухих веточек, Колька сложил из них в конце оврага небольшую пирамидку, увенчав веткой потолще — с мизинец примерно. Неплохая мишень! Теперь отойти до другого конца, вынуть на свет своё рогатое краснорезинное сокровище и припас… Вложив в кожанку подшипниковый шарик, Шнырь взял рогатку на изготовку и стал целиться. Вернее, он играл так… как будто целится. На самом деле для него это было не расстояние и не цель, а так, баловство одно. Колька вздохнул, опустил на секунду руки со своим готовым к бою оружием, а потом вдруг резко, не целясь, от бедра выстрелил. Свистнул в воздухе шарик, и пирамидка вместе с главной веткой разлетелась в стороны.

Спустя некоторое время снайперу надоело каждый раз сооружать мишень. Он с сожалением спрятал рогатку за пояс штанов и вылез из оврага. И увидел Самарина! Тот сидел не небольшом валуне метрах в десяти от края оврага и курил папиросу. Едва заметив мальчишку, затушил окурок о камень и поднялся. Отряхнул рукой заправленные в сапоги брюки и негромко позвал:

— А ну-ка подойди, архаровец.

Колька тоскливо вздохнул и, опустив голову, пошёл к Самарину. Ну что за день такой невезучий сегодня?! Дважды попался! Они все специально, что ли, за ним следят?! Им что, делать, что ли, больше нечего?! Подошёл и от досады и растерянности брякнул глупость:

— Здравия желаю, Георгий Георгиевич!

Но начальник лагеря не рассердился, а даже улыбнулся:

— Быть тебе парень, военным. И стреляешь прилично! Рука, значит, твёрдая.
— Вы… Вы видели?!
— Наблюдал. А ты ведь Шнырёв. Не ошибаюсь?

[Бучнев Олег]

Вместо слов "здравия желаю" рисует смайлик! И не поправить никак!

[Бегемот]

Продолжение плиз!!!
Ну, что за садизм - выложить всего две части?!

[roma016]

томит автор..., ждем!