Учебка.Часть 8

[Бучнев Олег]

«Тот, кто не встречал Новый год в учебке, не знает, что такое «зелёная тоска». Это я сам себе в блокнот такой «афоризм» сочиняю.
Подходит Владимиров и по-свойски заглядывает через плечо (ему это позволительно, братан почти…):

— Ух ты-ы… Класс! Дай содрать…

Я, конечно, до невозможности польщён — «классик», блин! Естественно, даю содрать, не забыв скромно сообщить, что придумал сие исполненное великого смысла изречение исключительно самостоятельно.

А в спальном помещении кипит работа. Командование разрешило разрисовать стены, наклеить на оконные стёкла бумажные снежинки, развесить над кроватями нитки с клочками ваты, имитирующие всё те же снежинки. Это всё должно хоть как-то компенсировать отсутствие ёлки. Новый год без ёлки — представляете?! А что делать, если на окрестных сопках ёлки почему-то не растут. Интересно, как выкручиваются местные жители? Однако, чего о ёлке печалиться, если у нас нет даже телевизора. Как мы будем праздник отмечать? Загадка…

На стенных панелях красуются нарисованные гуашью беззаботные и радостные Чебурашки, крокодилы Гены, Незнайки, Зайцы и Волки, Бременские музыканты вперемешку с Дедами Морозами, Снегурочками, еловыми лапами, ёлочными игрушками, горящими свечами и поздравительными лозунгами. От смешных зверюшек становится немножко печально. Они как будто привет передают из дома и из детства. И то и другое неимоверно далеко… А спальное уже разрисовано в пух и прах с трёх сторон, теперь Вовка Тупицын «и компания» вдохновенно трудятся над росписью четвёртой стены. Потихоньку в помещении становится уютно, и кажется удивительным, что такая казённая обстановка может стать почти домашней.

Тем временем курсант Куликов тоже трудится. Да ещё так продуктивно! В бытовке, превращённой «живописцами» в художественную мастерскую, он обнаружил «помориновку» в трёхлитровой банке. Кто-то, помнится, с умным видом утверждал, что из зубной пасты можно сделать «шампанское». И вот, похоже, нашлись идиоты, которые этому поверили. Навели три литра мутной «помориновки», от которой захмелеть вряд ли получится, а вот травануться — запросто. Куликов сумел разглядеть подозрительную банку среди десятка ей подобных — заляпанных краской, заполненных бурыми и разноцветными жидкостями. Теперь курсант, туча тучей, неотвратимый, как штурм Берлина, направляется к беззаботно орудующим кистями художникам. Те замирают, словно зайцы, незнакомые с дедом Мазаем, и разве что ушами не стригут. Куликов уводит творческих людей в канцелярию и плотно закрывает за собой дверь. Сейчас там сильно «грянет буря»…Бедный Вовка Тупицын! Он-то точно ни при чём. Он так страшно обрадовался, когда представилась возможность поработать кистью и красками….

А всё равно, знаете ли, настроение новогоднее. Это потому что — никаких занятий, в казарме тишина стоит, нарушаемая негромкими разговорами, над кроватями едва приметно колышутся ватные снежинки на нитках. Вечером покажут фильм «Карнавальная ночь», потом будет праздничный ужин с самопальным концертом и военным КВНом. А отбой нынче аж в час ночи. А подъём будет не в шесть утра, как обычно, а в восемь. Ну, разве не лафа?! И это ещё при том, что завтра тоже не будет занятий. Короче…

— Посыльщики, строиться в коридоре! — Дневальный орёт радостно и громче, чем надо. Сдаёт «тумбочку» дневальному свободной смены и тоже идёт строиться по своей собственной команде.

Я тут же забываю о своих приятных мыслях, только что рассеянно блуждавших в голове, поскольку и у меня во внутреннем кармане гимнастёрки лежит почтовое извещение, а, значит, и я именуюсь гордым словом «посыльщик».

Мы выстраиваемся быстрее, чем на фильм. Это очень даже понятно. В посылках дорогие «цивильные» сигареты с фильтром, а не обрыдшая, дерущая горло моршанская «Прима». В посылках домашнее печенье, конфеты, банки с вареньем, шерстяные носки. У кого-то, может, за обёртку мыла (тоже «цивильного», пахучего) засунуты деньжата. Конечно, и я на всё это надеюсь, но больше всего жду, что где-нибудь под сладостями лежит толстое письмо от мамы с Юлькиными каракулями на последней странице. Юлька — моя сестрёнка-первоклашка. Она так уморительно пишет, что потом можно хоть месяц подряд её послание перечитывать для поднятия настроения. В прошлый раз, например, учила меня житейской мудрости, после того, как они с папой съездили в Новосибирск к бабушке. «Ты на «России» домой не еть. Это хужий поезд. И кормят за руб дивиноста…» И впрямь дорого. Я вон в месяц три восемьдесят получаю. Не поеду домой на «России»!

В посылке письма не было, открытка коротенькая и всё. Но зато за целлофаном пачки «Столичных» нахожу двадцать пять рублей. Ну, спасибо, ма! Это, конечно, мама положила. Потому что папа, уже двадцать лет отслуживший Родине, твёрдо убеждён, что у меня всё есть и мне ничего не надо, поскольку в армии «кому не хватает — тот прибавит, а у кого лишнее — тот убавит». Вообще-то я не был толстым и до призыва. Кличку имел Маугли за бесконечное шастанье по лесам и отсутствие большой тяги к общению со сверстниками... И вот похудел тут. Но это, я скажу, вовсе не от недоедания. А от нервотрёпки, переживаний, неизвестности и невозможности хоть часок посидеть спокойно. Не говоря уж о том, чтобы полежать. С книжкой, например. Почему-то лежание на кровати приравнивается чуть что не к преступлению.

Я про нехватку ложек говорил в самом начале, помните? Но говорил без подробностей. Дескать, выгрызаешь из горбушки хлеба мякоть, и можно тем, что остаётся, зачерпывать суп. А подробности таковы. На стол дают лишь две буханки. Стало быть, горбушки всего четыре. Одна из них автоматически достаётся сержанту, несмотря на наличие у него персональной ложки. И это значит, что твой обед во многом зависит от ловкости (и, безусловно, длины) рук. На три приза десять претендентов. Естественно, фавориты турнира скорохватов — те, кто сидит напротив тарелок с хлебом. Как тут не понервничать и не худеть, если твоё постоянное место с краю (поскольку ты направляющий), а хлеб — ближе к середине. Так-то вот.

Ну да ладно. Это, в конце концов, было уже давно. Теперь всё в норме. А сегодня Новый год, и стол будет накрыт прямо в спальном помещении. Никаких солдатских рационов, а только то, что пришло в посылках и что по-братски поделено. А на лимонад скидывались, кто сколько может.
«Говорят, под Новый год, что ни пожелается, всё всегда произойдёт, всё всегда сбывается». Эх-ма-а, вот бы сделался дембель!

* * *
Признаться, в тот, первый мой военный Новый год, меня раздирали противоречивые чувства. Предпраздничное настроение боролось с тоской по дому. Иной раз становилось просто невыносимо больно от того, что не можешь оказаться дома, где в эти дни волнующе пахнет ёлкой и апельсинами. И ещё маминым тортом. А на ёлке еле заметно колышется, вспыхивая разноцветными искрами, мишура…

Кровати первой заставы втащили на нашу половину, а на их освободившейся половине поставили буквой «П» столы, соорудили импровизированную сцену с занавесом. Помню, как все поглядывали друг на друга и на эти сооружения несколько недоумевающе. Никто всё же не представлял, как отмечать Новый год без телевизионных праздничных программ и вообще без всего, чем эта волшебная ночь сопровождается на гражданке. Когда, наконец, расселись (по команде!) на свои места, то почувствовали себя немного скованно и неловко. Тем более, что с нами были и офицеры, которым, как я полагаю, было ещё тоскливее встречать смену года не с семьями, а с солдатами.
Но потом начался концерт малохудожественной самодеятельности и (несмотря на свою малохудожественность) понемногу поднял настроение. Один парень, соорудив на голове чалму из белого вафельного полотенца, выступал где-то пятым или шестым. Он пытался быть факиром, показывал фокусы. Успех был потрясающим. Обе заставы буквально стонали от смеха, поскольку ни один фокус у нашего факира не удался. Но он так смешно суетился, пулемётно повторяя «щас-щас-щас… щас получится», делая такие нелепые пасы руками, с такой неподдельной досадой гримасничал и краснел…что лично я потом подумал: а, может, так было задумано и талантливо исполнено? Во всяком случае, тот оригинальный номер, как видите, помню до сих пор.

Словом, как ни странно, концерт, подготовленный собственными силами, заметно поднял всем настроение, хоть и был довольно незатейлив. Когда начался КВН между командами застав, как-то и вовсе забылось всё, что печально давило на психику. Конкурсы были, конечно, попроще, чем сегодня мы видим по ТВ. Не такие изощрённые и отточенные, но зато действительно искренние. Недостаток остроумия (всё-таки тексты нам писали не профессиональные авторы) с лихвой заменялся энтузиазмом и изобретательностью. А поединок капитанов заключался отнюдь не в споре интеллектов. Их посадили друг против друга с завязанными глазами, дали в руки по ложке и маленькой баночке варенья. Каждый должен был накормить соперника. А это трудно, когда суёшь «вражескому» капитану свою наполненную вареньем ложку не в рот, а под ухо, например, а тот, в ответ, усердно потчует твою подмышку.
Страсти кипели нешуточные. Все подсказывали капитанам, давились от смеха, а те уже шипели и ругались — липкие и сладкие по пояс. Да, незамысловато. Согласен. Но ведь работало же!

Не хуже повеселились, когда снаряжали свою «Снегурочку» с мешком из наволочки в поход по соседним заставам. «Она» должна была принести гостинцы. Мы же поделились с чьим-то «Дедом Морозом»! А и страшна же была «ледяная внучка»! В шинели, отороченной ватным «мехом», в вывернутой наизнанку шапке-ушанке (чтоб была похожа на атласную), с золотистой косой… из пакли, с нарисованным гуашью чудовищным румянцем и алыми губами до ушей. Однако, судя по полному мешку подарков, с каким вернулась, соседи восприняли «её» восторженно. Ещё бы! Из-под подогнутого шинельного подола торчали худые, кривые и изрядно волосатые «парижские» ноги, обутые в разношенные кирзачи 46 размера. Разве можно остаться равнодушным?!

Словом, отпраздновали тогда совсем неплохо. Многие были удивлены, что без спиртного, без телевизора было так по-настоящему весело и в общем-то интересно. Даже не заметили, что уже половина первого ночи… А организовали всё это действо (и проконтролировали!) офицеры и курсанты обеих застав. Новый год удался несомненно. То есть хочу сказать, что и не имея хорошей материальной базы, но зато имея ответственное отношение к делу и желание работать, командиры и воспитатели способны на многое. Впрочем, я уже говорил, они тогда были другими.

* * *
Первого января весь советский народ похмеляется и доедает прошлогодние винегреты, оливье и селёдку под шубой. Только плоть от плоти народной — солдаты учебных пунктов — трезвы, как кефирные бутылки. Но конкретно мы почти счастливы: до обеда никаких занятий не будет, да и после обеда, наверное, тоже. Правда, тревожат душу подозрительные слухи, упорно утверждающие, что на днях, во-первых, наверняка поднимут по команде «Сбор!» с посадкой на боевые машины пехоты и последующим маршем в заданный район, а во-вторых, поедем на две недели на какую-то почти настоящую заставу на практику. Что и говорить, всё это не слишком способствует «безмятежности восприятия окружающего мира» (здорово завернул, да? Я подобных фраз много знаю), но… Это когда ещё будет, а пока отдыхаем. Наслаждаемся непривычным покоем, пишем письма, бакланим друг с другом, мечтаем о малом дембеле, то есть, о том благословенном времени, когда нас выпустят в войска, грезим о дембеле большом, когда нас выпустят из войск. Но в принципе уже не терпится поскорее оказаться не на почти настоящей, а на самой что ни на есть линейной заставе…

Это был самый затяжной, пожалуй, отдых за всё время обучения в УП. Но мне повезло «урвать» ещё один январский день такого редкого в армии ничегонеделания. Так уж вышло, что меня избрали делегатом от учебного пункта на городскую комсомольскую конференцию. Она проходила с десяти часов утра в Райчихинском центральном доме культуры. Надо сказать, этот дом культуры оказался изнутри далеко не таким пошарпанным и неказистым, как снаружи. Сам зрительный зал выглядел вполне солидно и торжественно: ряды обтянутых малиновым бархатом кресел, тяжёлый, оснащённый золотыми кистями занавес, позолота на стенах.

Нас, делегатов-пограничников, вели на конференцию строем. До начала оставалось ещё полтора часа, но армия без «ефрейторского зазора» во времени — не армия. Мы шли неторопливо и, естественно, глазели по сторонам, млея от кипящей вокруг гражданской жизни, проходящих мимо весёлых девушек, румяных от мороза. Город ещё не расстался с приметами новогодних праздников, тут и там виднелись наряженные, мигающие огоньками гирлянд ёлки, снежные фигуры и украшенные мишурой витрины магазинов.

А на самой конференции тоже оказалось много девчонок, и мы, конечно, старались держаться «мужественно, молодцевато и надёжно» (так нас замполит инструктировал). В фойе нам выдали самопальные значки — квадратики латуни с заколками. На квадратиках была обыкновенная надпись: такая-то комсомольская конференция. Причем надпись из-под толстого слоя тёмного почему-то лака была едва видна.

Целый день мы просидели в умопомрачительно мягких креслах, борясь со сном. В перерывах угощались разными вкусностями в буфете, а к девчонкам даже и не пытались подходить. Где уж нам было конкурировать — почти лысым, в застиранном хэбэ — с красавцами, одетыми в парадную форму, увешанными знаками, отмеченными сержантскими лычками! Да и ладно. Главное, что мы отдыхали душой и телом.

Когда мы, все так же строем, вернулись в часть, и за нами со скрипом закрылись металлические ворота, многие, не сговариваясь, протяжно вздохнули. По пути на ужин нас, тех, кто с «учебки», перехватили мангрупповские, заинтересовавшись на мгновение нашими значками-квадратиками. Но тут же и отпустили с миром, поскольку квадратики никак не подходили под разряд дембельских знаков. Короче говоря, конференция мне понравилась. По сути дела, то же увольнение. Я и сейчас помню чувство покоя и безмятежности, охватившее меня в зрительном зале дома культуры. И ощущение того, что это будет длиться долго — целый бесконечный день. И ещё малость подловатое осознание того, что моё отделение в это время атакует «тактические сопки» без меня. Но кто бы на моём месте не радовался, если честно, а?

* * *
По команде «Сбор!» подняли в пять утра. В пять часов мглистого, морозно-трескучего утра. Стоим в строю всем учебным пунктом и дымимся морозным паром, как вулкан Ключевская Сопка. В парке возле боксов ревут, разогреваясь, боевые машины пехоты. Это они по наши грешные души разрываются. Каждое отделение знает номер «своей» боевой машины. И каждый знает, какая сейчас последует команда. Вот она гулко звучит, и несколько сотен человек разом приходят в движение.
Заставы быстрой, окутанной клубами пара рекой текут в парк. Здесь река сначала разветвляется на рукава-заставы, а потом на ручейки-отделения. Кажется, ничего невозможно понять в этом, на первый взгляд, хаотичном движении. Тем не менее, очень скоро каждое отделение оказывается перед распахнутыми задними дверцами бээмпухи. Наша время от времени выстреливает вверх угольно-чёрными выхлопами. Даже в утренней мгле видно, что они угольно-чёрные и… злорадные какие-то.

Наконец, опять же по команде, лезем в мёрзлое чрево и, отчаянно трясясь от холода и неизвестности, рассаживаемся на потёртые, стоящие спина к спине, дерматиновые «диваны». Посадке в БМП нас уже учили, поэтому, едва обосновавшись напротив бортовых бойниц, закрепляем в специальных замках автоматы. Теперь наша боевая машина пехоты, наверное, грозно смотрится снаружи, ощетинившаяся стволами АК-74. Да, представьте себе, сегодня я — ура! ура! ура! — белый человек. У меня, как у всех, автомат, а не СВД.

Но вот бээмпуха, взревев, трогается с места, набирает маршевую скорость, и становится ясно, что до танка ей далеко. Она скачет на ухабах, подобно какому-нибудь «жигулёнку». Вот, по-моему, пошла ещё быстрее, совершая крутые повороты, на доли секунды зависая в воздухе или резко притормаживая. Неожиданно эта болтанка вызывает у меня приступ «морской болезни».

Надо как-то отвлечься. Не хватало ещё опозориться тут перед всеми! Вот сейчас выскочим, развернёмся в цепь и — давай снег буровить, врага атаковать. Своими ногами атаковать, на свежем воздухе… Сейчас уже начнём, вот сейчас… Ну!!! Ну же… Внезапно машина словно влетает на гигантскую стиральную доску и начинает ритмично подпрыгивать, словно блоха в ужасно хорошем настроении. Почему-то мне в этот момент кажется, что весёлые блохи скачут именно так.

В гро-бу ви-дал!.. ТА! КИ! Е! МА! НЕ! ВРЫ! Пытаться разглядеть что-то через бойницу — всё равно, что пробовать вдеть нитку в иголку на бегу. А тут ещё приклад зажатого в замке автомата то и дело норовит заехать то в глаз, то в нос, то в зубы. Но воин границы — бдительный воин, не дождёшься! Опять поскакали. РО! МАН! ТИ! КА! Б! Б!.. БЛИННН!!!

Когда же он всё-таки приходит — долгожданно-лучезарный миг нашей атаки — мы выскакиваем из бээмпухи, подобно чёртикам из табакерки, и прямо сразу орём «УРА!» Вовсе не для устрашения абстрактного противника и не потому, что так положено, а просто от радости бытия, от ощущения свободы, сладкого воздуха и тишины. Пусть довольно относительной, но тишины…

А что, если бы марш продолжался, допустим, часа три, а? Тут одно из двух: пехота выскочила бы на улицу зеленомордая, совершенно озверелая и оттого абсолютно победоносная, либо не выскочила бы совсем, заезженная в драбадан. Чёрт его знает, что такое драбадан, но, по-моему, это, когда… ну, например, ещё хуже, чем после кухонного наряда. Вот, точно! Теперь всегда буду определять своё состояние относительно кухонного наряда.

К неописуемому и всеобщему счастью, в учебный пункт возвращаемся пешим маршем. Оказывается, не так уж далеко мы и отъехали. В душе поют птицы-зимородки (другие не выживут на таком морозе), потому что очередное испытание остаётся позади. Выдержал-таки! А, между прочим, нам уже известно, что послезавтра две наши заставы уезжают на давно ожидаемую практику, что завтра занятий не будет, а зато будут сборы в дорогу. И это немного тревожит. Не поверите, но в свете этого учебный пункт представляется уютным и привычным, как родной дом.

Но, в общем, чего уж там — продержимся. Осталось по большому счёту совсем немного. Малый дембель неизбежен, как победа ЦСКА в чемпионате Союза по хоккею. Помнится, ещё в поезде сержант говорил: «Главное — учебку пройти. После неё, особенно, если на линейную заставу попадёте, время быстро пойдёт, не заметите, как и отслужите»… Так что Саша Бурцев, считай, что уже отслужил… Никак не могу сквозь оптимизм сдержать вздох. Про незаметно летящую службу лучше всего рассуждать перед самым увольнением в запас. Это аксиома. Сиречь — истина, не требующая доказательств.

* * *
Ничего не могу сказать: первое моё знакомство с боевой машиной пехоты было насколько впечатляющим, настолько и неприятным. Тошнило-то нешуточно. Видимо, помогло продержаться чувство стыда, если б не выдержал. Запомнилось, как во время пешего марша я вдруг начал сам для себя пересчитывать навыки и умения, обретённые мной всего за два месяца «учебки». Получилось на удивление много. А ведь ещё почти месяц был впереди.

В следующий раз подошёл к БМП уже в училище. И не просто подошёл. Водил её. Поначалу с опаской — больно уж резва в управлении. Чуть сильнее переложил штурвал на четвёртой скорости, допустим, и ты уже не то что поперёк дороги машину развернул, а на все 180 градусов крутанулся. Потом более-менее приноровился. В училище же и наездился на броне. Там было главное — расположиться так, чтобы выхлоп в твою сторону не летел. Иначе сможешь потом посоревноваться цветом лица с коренным афроамериканцем.

А после училища ездил на БМП исключительно в качестве десантника, когда бывал в командировках в Афганистане. Чаще, конечно, на бронетранспортёрах, но случалось и на бээмпухах. И, конечно, не внутри, а сверху. Афганская война моментально внесла свои коррективы. Аббревиатуру БМП нередко расшифровывали, как Братскую Могилу Пехоты. Больно уж низко расположено днище машины над землёй. В условиях минной войны — большой недостаток. А ещё в училище были ведь БМП, что называется, «в идеале»: с направляющими для ПТУРСа — противотанкового управляемого реактивного снаряда. Как нам объясняли, управлять ПТУРСом достаточно сложно, надо долго тренироваться.

Короче говоря, в Афгане даже у армейцев не видел ПТУРСов на боевых машинах пехоты. Видимо, оказались они в тех условиях малоэффективны, да к тому же и недёшевы. А операторов готовить было некогда.

[ВИТАЛИЙ Б]

Вот совсем не помню Новый Год на учебном центре. Но точно помню, что такого праздника, как у вас не было. Был тот же ежедневный распорядок. И отбой по распорядку. А вот Новый Год на заставе помнится. Может фотографии помогают не забыть.