Учебка. Часть 5

[Бучнев Олег]

Лейтенант Серёжа с задачей справляется легко. Не мудрствуя лукаво, он определяет в «складские» первых шестерых, начиная с меня. Понятно. Тоже считает, что если человек высокий, то он обязательно и сильный. Полная фигня! Вон у нас в классе Алик Карпенко учился… Рост — один метр девяносто восемь сантиметров. Стропила такая! А хлопни ему дружески по плечу, так он с копыт слетит. На турнике полтора раза мог подтянуться.

…Пятерых счастливчиков уводит за собой «гений чистой красоты» Александра Георгиевна, а мы с лейтенантом катим на склад в разбитом полуприцепе, который тянет, несерьёзно стрекоча мотором, старенький трактор «Беларусь». То есть это мы катим в полуприцепе, а лейтенант, конечно, в кабине трактора. Наш кузов на колёсах уже загружен с верхом, поэтому сидим на каких-то ящиках и картонных коробках. У моей «персональной» сильно надорван угол. От нечего делать снимаю варежку-бронебойку и просовываю руку в дыру… Вот это номер! Почему-то я не думал, что в наших ящиках и коробках УЖЕ может находиться только что прибывший военторговский груз. Между тем в «моей» картонной порванной упаковке обнаруживаю конфеты. Ну точно — они! Знаете, если в «учебке» чего-то и хочется со страшной силой, то это сладкого. Да, я ворую сейчас карамельки в бумажных обёртках, мне стыдно, я боюсь поднять глаза на остальных, но… я не могу остановиться! Бросаю и бросаю за голенище своего широченного валенка конфетку за конфеткой. Несокрушимая воля крепко зажимает рот трепыхающейся совести. Перехожу к наполнению кармана бушлата, а сам уже представляю, как выводят на плац, как говорят всему построившемуся гарнизону: «Посмотрите на него! Вот этот комсомолец обобрал пограничные войска. Он украл у своих товарищей, у вас!»

Меня бросает в холодный пот, начинаю судорожно переправлять конфеты из кармана обратно в коробку. В этот момент, дёрнувшись два раза, наш автопоезд останавливается у распахнутых дверей склада. Ладно, потом всё верну до последней штучки.

Три часа мы таскаем коробки и ящики, которые привозит и привозит трескучий тракторок. Многие из коробок лопнули, и сквозь неровные щели то и дело вываливаются конфеты. Я вижу, как их подбирают Седов с Владимировым, Кадыров… И не вижу, чтобы они возвращали карамельки на место. Да что там карамельки! Мы уже изрядно загрузились бубликами, печеньем и вафлями, которые в ломаном и целом виде лежат навалом по углам склада и пылятся. По всему видно, что пылятся давно, но искушение для солдат учебного пункта слишком велико. А пыль ведь можно легко сдуть…

Наконец тракторок привозит вместе с последними ящиками пятерых «вагонных», и нас всех ведут в деповскую столовую, которая ради нас ещё открыта в половине двенадцатого ночи. Нас ждёт гастрономический пир, который можно оценить по достоинству только после месячного сидения на солдатском рационе. Борщ — совершенно домашний: наваристый, ароматный, с мясом и со сметаной. Пюре с большой котлетой, винегрет, белого хлеба, сколько хочешь, отличный душистый компот. Мы смакуем эту пищу богов в пустой столовой, а на раздаче одиноко стоит поднос с горкой пирож¬ных и конфет. Никто их не берёт. Пожилая повариха явно поражена нашим равнодушным отношением к сладостям. Всё верно. Откуда ей знать, что мы только что разгрузили вагон подобного добра и напробовались его до одури. Однако всё когда-нибудь заканчивается. Кончился и царский ужин. Зато после него можно покурить с чувством и толком, а не частить короткими торопливыми затяжками, как в любое другое время в учебном пункте.

…Часть нашего отделения не поместилась в общем спальном помещении, а потому спит в маленькой узкой комнатушке, именуемой почему-то кандейкой и снабжённой добротной дверью с английским замком. Может, когда-то здесь была каптёрка какая-нибудь… Вот в кандейку-то и заводит всё отделение сержант Пыхайлов. На часах — час ночи. Сержант прикрывает плотно дверь, отсекая звуки спящей заставы, сдёргивает с ближайшей койки одеяло, расстилает его на полу и говорит:

— У кого чего есть — клади сюда.

Мы молчим и испуганно пялимся на Пыхайлова, бледнея и краснея. Тогда сержант вытаскивает осторожно ногу из своего правого валенка — на одеяло сыплются конфеты. Второй валенок командира отделения заполнен ими не меньше. Следом опустошаются карманы бушлата. Потом сержант расстёгивает бляху ремня, и из-под бушлата глухо барабанят баранки, подпрыгивая и раскатываясь по синему одеялу. Пыхайлов делает шаг назад:

— Ну! Долго буду ждать?

Под внимательным взглядом отделённого обречённо расстаёмся с добычей. На одеяле громоздится гора сладостей килограммов этак на пятнадцать. Вот это загрузились! Пыхайлов вдруг улыбается:

— Можете не бояться, мужики… Александра Георгиевна в курсе дела. Они каждый раз на некондицию и дорожные потери гораздо больше списывают…

Я испытываю большое облегчение и чувствую, что готов и вовсе влюбиться в весёлую и симпатичную Александру Георгиевну. Прости, далёкая Маришка Кузнецова, у меня теперь новая любовь, и ничего тут не попишешь…

— Мы в вагоне вообще чуть не по колено в конфетах ходили… Ну, во всяком случае, по щиколотку — точно, — продолжает сержант. — А в одном месте — пол дырявый. Вот такая дырища! Ну а так… Всё равно лучше, конечно, не распространяться. Да! Если Тарасов на хвост упадёт — не давать! Понятно? Надо было самому на станцию ехать. А то — ишь, орёл, — пятое отделение во все дыры суёт! Ладно, давайте делить, тащите свои вещмешки. Тут каждому по килограмму с лишком будет. А мне — два, как командиру. Понятно?

Абсолютно. Чего тут непонятного?

За завтраком отделение откровенно балдеет. Игнорируя кашу, пьёт чай вприкуску с конфетами, намазывает масло на бублики, угощает печеньем соседний стол во главе с Герой Мясниковым. Красота! Подходит Тарасов и, как ни в чём не бывало, спрашивает у хрустящего карамелью Пыхайлова:

— Ну? Что грузили вчера?

Наш демонстративно разворачивает шоколадную конфету, делает строгое лицо и, честно глядя Тарасову в глаза, деловито докладывает, чётко выговаривая слова:
— Уголь грузили. Антрацит! До часу ночи. За время вашего отсутствия происшествий не случилось.

Тарасов, неловко потоптавшись и уразумев, что здесь ему ничего не светит, отваливает. Мы молча торжествуем, а через пять секунд слышим его злой голос:

-Застава, закончить завтрак! Встать, выходи строиться!

* * *
Смешно всё это вспоминать. Смешно и всё-таки немного стыдно. И эти конфеты, и это невольное участие в тихой сержантской войне, и это злорадство…Впрочем, восемнадцать лет — не такой уж большой возраст. Ты ещё ни то, ни сё — уже не мальчик, но и далеко не мужчина. Ты только начинаешь учиться им быть. Поэтому многие твои поступки продиктованы наполовину детским — школьным и дворовым восприятием мира. Ты пока сам не можешь толком объяснить себе, почему поступил так или иначе, хотя сразу после поступка ты уже в состоянии оценить — со знаком «минус» он или со знаком «плюс». Да к тому же здорово досаждает инстинкт стадности: ты делаешь то, что делают все, даже если это заведомо плохо. Иногда в ход событий вмешивается судьба.

Помнится, к нам на заставу прибыли два офицера, чтобы отобрать кандидатов в школу сержантского состава. Кустаренко подал им список тех, кого лично он рекомендовал бы посмотреть. В том списке была и моя фамилия. Наш начальник учебной пограничной заставы (УПЗ), видимо, руководствовался следующими соображениями: программу обучения осваивает на отлично, дисциплину не нарушает, к тому же длинный. (В том смысле, что, дескать, у младшего командира должен быть внушительный вид). Из тех же, похоже, соображений в список был внесён и Владимиров.
Но я-то знал, что если во мне и есть какие-то там косточки и жилки, то уж командирской среди них точно нет. Не моя это стихия — командовать и подчинять.

И вот вызывают на собеседование. Почему-то я проходил его после Владимирова, хотя по алфавиту должен был идти первым. Капитан задаёт мне разные «каверзные» вопросы, я чётко отвечаю, как учили. Офицер смотрит какие-то бумаги (мои результаты учёбы) и, наконец, задаёт главный вопрос:

— А ты сам-то хочешь быть сержантом?

Нисколько. Но! Во-первых, я знаю, что Владимиров дал своё согласие, а мне не хочется с ним расставаться — сдружились ещё в эшелоне. А во-вторых… Придти домой с сержантскими лычками — это вам не хухры-мухры. Вот так и случилось, что практически против воли я бодро отвечаю:

— Так точно! — а сам с ужасом думаю, что только что своим поганым языком продлил себе учебку ещё на четыре месяца.

Вышел из канцелярии, а навстречу радостный Владимиров:

— Ну что?

— Согласился…

— Класс! Вместе будем!

Всем отобранным сказали, что в школу они поедут через несколько дней, а пока… «Пока занимайтесь дальше».

Мы и занимались. Известие о том, что надо срочно собираться, что ждёт машина, что мы уже опаздываем, застало нас с Владимировым на плацу, где мы отрабатывали приёмы строевой подготовки в составе отделения. За нами прибежал посыльный. И мы с разрешения сержанта — немного растерянные и оглушённые внезапностью отъезда, хоть и ждали его каждый день, — понеслись в казарму. Собрали мешки и, дыша, как загнанные лошади, постуча¬лись в канцелярию. Там нас встретил с довольной почему-то улыбкой Кустаренко.

— Опоздали, хлопцы, — сказал он, весело глядя на нас.— Машина уже ушла.

До сих пор не ведаю, почему не стала нас ждать та машина. Возможно, по причине того, что отобрано было значительно больше кандидатов, чем требовалось. Сорвали с мест всех, а увезли столько, сколько было необходимо. Владимиров, помнится, расстроился, а я — ну ничуть… Судьба-то тоже знала, что командира из меня не получится.

* * *
Да. Присяги военной ещё не принимал, границы в глаза не видел, заставской службы как таковой практически не представляю, но высоким пограничным духом проникся полностью. Все другие рода и виды войск для меня — «шурупы». Исключение составляют лишь моряки и десантники. Потому что они не носят пилоток, как и мы. А пилотка, если сверху посмотреть, когда она на голову надета, — вылитая прорезь на головке шурупа.

По крайней мере, так мне объяснили «знающие люди» происхождение этого прозвища армейцев. Я же думаю, что всё пошло от одного изречения, которое приведу ниже. У меня ведь уже заведён специальный блокнот, куда я записываю всякую околопограничную всячину. В нём есть и официальная часть, и неофициальная. В официальной отображено то, что прочитаешь в любой ленкомнате, а в неофициальной как раз то, что наиболее интересно и что поднимает мой пограничный патриотизм до небес. Ну вот, например.

«Пограничные войска — это щит нашей Родины, а все остальные — шурупы, которые в него вкручены». (Кстати, вот ещё откуда может происходить армейское прозвище).

«Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, а один погранотряд заменяет весь стройбат».

«Пограничник должен стрелять, как ковбой, и бегать, как его лошадь».

«Ефрейтор погранвойск страшнее генерала». (Не очень понятно, но интригует. Наверное, речь идёт об армейском генерале).

А вот в нижеследующем изречении, по-моему, какая-то подтасовка, что ли…

«Я знаю только одни войска, способные победить моих «зелёных беретов». Это советские погранвойска». — Президент США Никсон.

Во как! Очень сомнительно, конечно, чтобы он так сказал, но звучит лестно, а потому в моём блокноте находится место и для вражеского «признания». Ещё в записной книжке уже накопилось много пограничных песен и стихов. Тут и высокоидейные — про «тревожную группу страны», и не слишком идейные, зато душевные или смешные. Люблю записывать перлы вроде шлягера «Ковыляй потихонечку»…

Поётся он на мотив песни «На позицию девушка провожала бойца». Ну, тут в общем сначала ситуация похожая: девушка проводила на границу (китайскую) молодого погранца. Тот служил-служил, а ближе к дембелю решил проверить свою избранницу на силу чувства и написал ей, что в результате боестолкновения с коварным врагом на самом что ни есть последнем рубеже страны ему оторвало обе ноги по колено. И теперь он учится ходить на костылях. Девушка немедленно пишет ответ: «Ковыляй потихонечку, про меня позабудь, заживут твои ноженьки без меня как-нибудь». Ну вот. А вскоре погранец и заявляется домой. Живой-здоровый, весь в медалях и знаках. Девушка, естественно, обрадовано кидается к нему на заслуженную грудь, а он сурово отодвигает её от себя со словами «Ковыляй потихонечку, про меня позабудь, заживут мои ноженьки без тебя как-нибудь!»

Этот невыносимо достойный ответ поётся суровыми исполнителями с мстительным пафосом три раза подряд. Слушатели при этом страшно гордятся твёрдостью характера героя границы. Хотя, по-моему, он просто идиот.

Лично мне сильно нравится один стих. Он, правда, корявый, но зато… впечатляет. Особенно последняя ударная фраза: «…но вот же судьба, и я в луже крови (ударение на «и») лежу на китайской границе». Ещё нравится песня про остров Даманский. Правда, я её ещё не выучил, как следует. Так, отдельные строки только:

И вот весенний снова тает лёд,
И солнце все опять смешало краски,
Но вы скажите, кто же нам вернёт
Тех, кто погиб на острове Даманский.

И ещё такие строчки запомнились:

Упал на лёд пятидесятый год,
Чтоб навсегда остаться в списках…

И ещё:

Уходят снова на задания посты,
Молчат бойцы, надвинув каски.
Не воскресят наградные листы
Тех, кто погиб на острове Даманский.

Очень серьёзная и печальная песня. Когда её поёт Андрюха Вотинов, у меня всегда начинает щипать в носу и на глаза наворачиваются слёзы. В принципе мы служим всего-то через восемь лет после тех событий на Даманском.

А вообще мой блокнот только начат. Думаю, за два года он заполнится весь — от корки до корки. И это будет своеобразная энциклопедия пограничной жизни. Или скорее даже её богатейший фольклор. Только… Неужели я когда-нибудь переверну последнюю страницу записной книжки? Она ведь довольно толстая… А ещё надо будет дембельский альбом делать. Или уже не делать? Ничего себе мысли у солдата учебного пункта, да? Ему бы как-то до конца учебки хотя бы продержаться, а он о дембельском альбоме переживает! Да уж, что-то меня занесло…

За десять минут до отбоя передираю у Владимирова ещё один «афоризм»: «Если на тебе зелёная фуражка, то тебе до лампочки в полосочку тельняшка». Согласен, белиберда какая-то, но фольклор есть фольклор. Это вроде того, что пограничники даже и десантников перещеголяли, и моряков в смысле собственной значимости и формы. А я-то, неграмотный, их с нами ровней считал. Выходит — нет. Исключая, естественно, наших морских пограничников. Так что, как сказал бы Александр Сергеевич Пушкин, «О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух, и опыт — сын ошибок трудных, и гений — парадоксов друг…» А вот и Тарахер идёт — друг парадоксов, сын родительской ошибки. Сейчас устроит, гад, представление… Но на этот раз он почему-то ограничивается тем, что быстро и вполне по-человечески производит отбой. Очевидное — невероятное! Заболел что ли?

* * *
Между прочим, факт: пограничный «шовинизм» личного состава, ненавязчиво подогреваемый офицерами, цвёл пышным цветом. Мы буквально раздувались от гордости за свою принадлежность к славным ПВ КГБ СССР. Если случалось каким-нибудь образом видеть армейцев, то мы на них смотрели не то что с чувством огромного превосходства, но чуть ли не с жалостью. Ходят в этих своих пирожках-пилотках и называются солдатами. А мы не солдаты, мы — ПОГРАНИЧНИКИ, «полномочные представители советской державы на границе». Что ни говори — звучит, чёрт возьми!

Позже у меня, должен признаться, выработалось нечто вроде брезгливости к «пехоте». Да, это нехорошо, это наоборот плохо, поскольку нам говорили и о содружестве родов и видов войск, и о том, что в случае чего на помощь к нам придут именно армейцы, но ведь у нас же были глаза. Расскажу один эпизод, который действительно произошёл, когда я уже примерно год отслужил на заставе и вовсю ходил старшим наряда в гордом звании «страшного» ефрейтора.
Примерно в километре-двух в тылу застав находились армейские «точки» — то бишь, небольшие гарнизончики. Система этих гарнизончиков называлась укрепрайоном — УРом. Тех же, кто в них служил, мы называли «уровцами», а то и вовсе «урками», поскольку к этому были все основания. Из ближайшего села, в котором не было милиции, то и дело приходили на заставу жалобы и просьбы как-то повлиять на «урок», которые не только делали налёты на местные огороды, но и нередко устраивали драки с местными жителями.

И вот однажды довелось и мне в составе тревожной группы срочно выехать в село, где, по сообщениям сельчан, дебоширили несколько армейцев. На «уазике» мы долетели мигом. Едва завидев нас, подвыпившие «урки» с криком «Атас, погранцы приехали!» кинулись врассыпную, попытавшись уйти огородами. Двоим удалось ускользнуть, да мы и не слишком уж старались их поймать, главное — из села шуганули. А двоих взяли. Посадили в «собачник», где они на протяжении всей дороги боялись даже пикнуть, потому что с заднего сидения на них неотрывно смотрел Туман, заставский кобель (немецкая овчарка) весом в 64 килограмма. Когда он собирал нос в гармошку, видны были его крокодильи зубы. А нос гармошкой у Тумана был почти постоянно, поскольку от «урок» несло застарелым перегаром.

Задержанных мы везли не на заставу, а в ближайший армейский гарнизончик. Возглавлял тревожную группу наш начальник заставы — старший лейтенант Мельниченко. Прибыв на место, долго не могли найти офицера, а когда, наконец, он объявился, мы увидели, что он тоже, мягко говоря, не трезв. Одет он был в галифе, сапоги и футболку с короткими рукавами. Как сейчас помню, футболка была оранжевой с белыми полосками… Однако он сумел-таки построить своих подчинённых, коих набралось десятка два. Начальник заставы легко опознал тех, кому удалось убежать от нас в селе (задержанных в строй не ставили).

И тут армейский офицер, не слишком долго думая, выдернул из строя ближайшего из опознанных, обматерил его и привычно двинул ему в глаз. Солдат улетел в кусты. По-моему, шокирован был даже Мельниченко. Он отвёл этого лихого «боевого офицера» в сторонку и задал ему всего один вопрос:

— А ты не боишься, что, случись что, первая пуля твоя будет?

И пошёл к машине, оставив обалдевшего уровца трезветь и хлопать бессмысленными глазами.

Когда мы спустя некоторое время отъехали от армейской «точки», Мельниченко обернулся к нам и сказал:

— Ну что? Видели, кто нас прикрывает? Так что, товарищи доблестные советские пограничники, рассчитывать в случае чего придётся только на себя. И, значит, что из этого следует?

— Учиться военному делу настоящим образом! — чётко процитировал Ленина вожатый службы собак Айрат Идрисов.

Вроде и начальник сказал несколько иронически по отношению к нам, и Идрисов ответил, самую чуточку ёрничая, но речь шла о вещах серьёзных. Мельниченко задумчиво кивнул:

— Именно…

Как после этого мы могли уважительно относиться к армейцам? Хотя… Мой батя тридцать пять лет прослужил в ракетных войсках стратегического назначения, и я видел, что такое служба ракетчиков с их недельными дежурствами под землёй, с их сборами по тревоге среди ночи. Динамики были установлены прямо в квартирах. Спишь, бывало, и вдруг часа через два после полуночи: «Подразделению полковника Морозова боевая тревога!» Ты просыпаешься утром, смутно помня о грохоте динамика среди ночи, и думаешь — было или не было? А потом не видишь ни отца, ни его тревожного чемоданчика в коридоре и понимаешь — было. А вот учебных тревог не объявляли — только боевые. Тоже войска постоянной боевой готовности.

Тем не менее, уже вернувшись после увольнения в запас домой, я по-детски спорил с папой, какие войска лучше — РВСН или ПВ? Папа надо мной посмеивался, говоря, что вот он бы запустил одну самую маленькую ракету (баллистическую) и — всё, нет ПВ КГБ СССР. Это он меня так дразнил, а я покупался, злился, как маленький… Крыть-то было нечем!

Впрочем, что-то отвлёкся, прошу прощения. Возвращаясь к теме, скажу, что умели тогда воспитывать «патриотов» войск. А вот о чём до сих пор жалею, так это о том, что во время какого-то из многочисленных переездов к новому месту службы или жительства потерялся мой «дембельский» блокнот. Всё-таки не всё там было так уж смешно и нелепо.

[Поэт]

Спасибо Олег! На разгрузку конфет не попадал. В МОШСС в Душанбе один раз попал на ремонт свинарника. Там заправлял старый дед гражданский. Наверное ещё с басмачами воевал. Так вот он первым делом налил нам всем по полной пивной кружке молока. Вроде как поросятам оно предназначалось. Я как единственный каменщик МОШСС без мастерка и голыми руками закладывал дыры. Мы ж Пограничники ......

[гсф.серега]

Тоже служил на заставе где рядом распологались точки УРОВцев! Не знаю как о прикрытии но они вечно пьяные и нам и местному населению проблем создавали жуть! Но нас боялись как огня даже в очереди на почту место уступали!

[Бучнев Олег]

Потому что знали: они хернёй маются, а на заставах постоянная боевая готовность и бойцы, значит, натасканные. Могут запросто фотографию помять!

[ВИТАЛИЙ Б]

В учебке тоже ходили на разгрузку вагонов. Да и не только в учебке. На заставе тоже посылали помогать местным предприятиям в погрузке-выгрузке. А один раз уже перед дембелем в отряде собрали из нас дембелей команду и отправили на воркутинский холодильник разгружать вагоны-рефрижираторы с мясом: говядина и свинина импортные. Целый день там пробыли. Даже на обед не ходили. Нас там накормили свежим хлебом со свежей колбасой и мороженым. Может еще что было. Уже не помню.
Что интересно, предпочитали к этим работам пограничников привлекать, а не СА. Работали более радиво: быстрее и качественнее.