Учебка. Часть 4

[Бучнев Олег]

После обеда в маленькую, но замечательно тёплую ленинскую комнату набиваются обе снайперские заставы. На «гражданке» — зуб на мясо даю! и голову на отсечение! — в такое небольшое помещение столько людей ни за что бы не влезло. Да к тому же они бы и не согласились влезать. А в армии принцип другой, тут ни с кем не церемонятся. Не можешь — научим, не хочешь — заставим! К этому прилагается особая, малогуманная сельдебочечная технология размещения больших масс людей в малых пространственных объёмах. (Во как завернул!) Только в подробностях я вам ничего объяснять не буду — военная тайна. А неугомонный враг — он не дремлет, собака!

Наше отделение грамотно и вполне надёжно притиснуто к задней стене. Зазор между столами чисто символический. Из сержантов — наш Тарахер да с первой заставы Копытин. Вот уж действительно, что называется, два сапога — пара! Не думаю, что они будут просто стоять и дожидаться прихода офицеров. Так и есть! Тарахер, предвкушающе ухмыляясь, вытягивает руку с криво торчащим указательным пальцем и ёрническим голосом выкрикивает:

— Кадыр-ров!

Сидящий рядом со мной Ринат пружинисто подскакивает.

— Я!

— Так, военный! Тебе десять секунд — ты уже здесь!

Кадыров, остолбенев на миг в замешательстве, начинает ломиться с заднего ряда вперёд, к выходу из ленкомнаты, где стоит Тарасов. Все проходы плотно заставлены табуретками, на которых сидят будущие виртуозы прицела, кудесники невероятных траекторий полёта пули. Ринат ломится по столам, по головам и плечам, сопровождаемый шипением и проклятиями их владельцев. Ломится, как молодой, сильный лось на страстный призыв лосихи. Но тут лосихи нет, тут есть Тарахер, который весело ржёт и хлопает от восторга ладонью по своей тощей ляжке. Возле него заливисто закатывается Копытин. Забавляются, стервецы!

— Отставить, не успел! Бегом на исходную. Бегом, я сказал!

Опять судорожные скачки по столам — испуганный лось сквозь чащу голов…

— Военный, если сейчас не уложишься, — пойдёшь после занятий туалет драить, понял?

— Так точно!

— Военный, ты меня закол****. Как надо отвечать?!

— ТАК ТОЧНО, ТОВАРИЩ СЕРЖАНТ!!!

— Я те поору, военный. Сортир тебе уже точно обеспечен. А теперь… Десять секунд — ты уже здесь!

Бедолага Ринат вновь срывается с места, а я слышу, как Седов шепчет Тупицыну, исподлобья глядя на сержанта:

— Он же, козёл, наш, свердловский, на Сортировке живёт. У меня там ребята знакомые есть… Увольняться будет — я им напишу, чтоб встретили его… с оркестром, блин. Земляк, твою мать!

Хорошо хоть, что Трасов один такой на всю заставу, а то бы вообще — вешайся. Вот Гера Мясников, командир четвёртого отделения… В большом авторитете сержант. Через два месяца ему домой. Полтора года на линейной заставе отслужил, вся грудь в заслуженных знаках, а ведь человек же! Тоже строгий, тоже прикрикнуть может, но… Что ни спросишь — спокойно всё объяснит, глаза на тебя не выкатывает, не орёт попусту, а если что прикажет — мужики с ног сбиваются, чтобы выполнить быстро и правильно. Потому что уважают. Ему «вы» и «товарищ сержант» без самоизнасилования говоришь. Да и наш Пыхайлов тоже ничего, хотя даже нам видно, что ему не хватает опыта. И Федотов, и Василевский…

— Застава, смирно!

Это входит замполит и едва не застаёт тарахеровскую забаву. Жаль. Потому что Тарасов заметно испугался. Вот бы выперли его куда-нибудь… А то докладывает вон, как ни в чём не бывало:

— Товарищ старший лейтенант, первая и вторая учебные заставы для проведения занятий…

— Вольно, садись!

Когда за сержантами закрывается дверь, мне кажется, что я слышу дружный вздох облегчения. Или это мой такой могучий?..

Теперь можно, не напрягаясь, слушать, что каждый пограничник — это полпред советской державы на границе, что протяженность наших рубежей 67 000 километров, что маоизм — угроза миру. Про что угодно можно слушать, когда миновала сержантская угроза.

Потом будут занятия по общевоинским уставам, потом — по специальной подготовке, на которой мы станем мусолить СВД: разбирать-собирать её с завязанными глазами. А там и ужин скоро. После чего начнётся вожделенное свободное время, в течение которого… ты вовсе не свободен. Разница в том, что ты всё делаешь в этот несчастный час без команд сверху. Надо будет подшить свежий воротничок, надраить до северного сияния бляху ремня и сапоги, подгладить форму. Если после всего этого что-то останется от часа, то можно будет побазарить с Владимировым, письмо домой черкануть, гирю потягать… Всё это будет нужно и можно, если кто-нибудь не провинится до того момента с точки зрения некоторых сержантов. Тогда свободное время потечёт в совершенно ином русле. Да и не потечёт, а побежит, забурлит, вертя и швыряя тебя, как щепку. Так часто бывает в самые первые дни…

— Внимание, застава! Сорок пять секунд — отбой! Время пошло!

Мечутся по спальному помещению фигуры в белом нательном белье, мелькая длинными завязками на штанинах кальсон. Жалобно стонут стальные сетки коек от падающих на них в лихорадочной спешке тел. И при этом снятое обмундирование должно быть аккуратно сложено, портянки навёрнуты вокруг голенищ сапог. А толстый Осокин не успевает, путается в штанах. А засекают-то по последнему. И если он не укладывается в норматив, то…

— Очень плохо! Будем тренироваться! 45 секунд — подъём!

Снова вскипает жуткая суета и мелькотня, только теперь в обратном порядке. Полчаса победительно гремит в спальном помещении бессмертная подъём-отбойная симфония. Вдохновенные дирижёры с лычками, запаренные и злые исполнители, а зрителей нет, слава богу…Интересно, кто впервые додумался наврать, что спичка горит 45 секунд? Тайна сия нераскрываема есть. Но тот, кому первому пришла на ум такая иезуитская военная шутка, талантливым был человеком. Зараза!

* * *
Сейчас, после многих лет офицерской службы, ориентиры и ценности сместились и поменялись. Понимаю, что такие тарасовы и копытины были полезнее, по большому счёту. Они действительно являлись опорой для офицеров. Но, мыслится, до определённого предела. Подчинение, построенное на подавлении, унижении личного достоинства, страхе, может в критической ситуации вылиться во что-то диаметрально противоположное. Нельзя бесконечно сжимать пружину. Один из величайших полководцев всех времён и народов говорил по этому поводу так: «При строгости и милость надлежит иметь. Строгость без милости — сущее тиранство». Это я Суворова Александра Васильевича процитировал. То есть, нужна золотая середина. Даже сегодня для меня сержант Герасим Мясников намного предпочтительнее, чем Тарасов. Здесь, мне кажется, вопрос надо ставить ещё и вот в какой плоскости (может, даже в первую очередь в этой плоскости). А пошли бы за Тарасовым в бой?

Ладно, всё это сугубо субъективно и спорно. Поэтому не откажу себе в удовольствии вспомнить то, что в это повествование от лица главного героя не включено. Чтобы динамика не пропала!

А эпизод и впрямь неспешный. Вот вообразите-ка вышеописанное спальное помещение с неярким светом сорокаваттных ламп, нервную суету солдат, борющихся с коварными секундами и горящей спичкой, скрип кроватей, топот… И вдруг… У одной из кроватей нижнего яруса, сидя на табуретке, абсолютно неспешно, деловито и аккуратно раздевается паренёк с противоестественно спокойным лицом. Смотреть на него страшно: он же не успеет! По его милости сейчас опять все будут отбиваться-подниматься! Но в том-то был и фокус — парень ни разу не подвел заставу. Движения его были чётко выверены и несуетливы — ничего лишнего, никакой лихорадки. Не помню сейчас, как его звали, но он показал нам всем на практике, что означает странноватая вроде фраза: «Торопиться надо медленно».

* * *

Оказывается, я могу уже твёрдо сказать самому себе: в армейскую жизнь втянулся. Начинаю находить в ней… ну, не удовольствие, конечно, но приятные моменты, которые на гражданке посчитал бы рядовыми и не доставляющими особой радости. Вот нынче и есть такой приятный момент.

— Застава, строиться с табуретками в коридоре!

Раз звучит такая нестандартная команда, значит, сегодня суббота, и мы потопаем на просмотр фильма. Чёрт! Совсем уж военным стал в доску! Нет бы сказать, «в кино»! А я — «на просмотр фильма»… Короче, тут дело в том, что новый отрядный клуб ещё не достроили, и нас водят в старый, находящийся за нынешней территорией части. Вообще-то это, безусловно, старый, но не клуб. Это какой-то длиннющий, разваливающийся не то барак, не то сарай, в котором нет ни стульев, ни, что самое ужасное, отопления. А на дворе декабрь, между прочим. Тем не менее, этот сарай пока что с горем пополам играет роль очага культуры, где нам крутят кино про Ленина в Польше и в октябре, а также про печальные будни дисбата. Но нынче у нас настроение на высоте. Разведка донесла, что будут показывать «Архимедов». Забойный фильм, я его на гражданке смотрел. Он летний и тёплый. В нём много музыки, света и девчонки красивые. На таком фильме можно забыть про табуретки, про замерзающие ноги и морозный пар, вырывающийся изо рта при дыхании.

Мы стоим в длинном двухширеножном строю с однообразно, как и положено в армии, вздетыми на плечи табуретками. Вот сейчас Тарахер, наконец, скажет: «Равняйсь, смирно! Через две минуты все стоят внизу! Вопросы?.. Напра-во! На выход шагом марш!» И мы без вопросов радостно помчимся с нашего четвёртого этажа, перескакивая сразу через несколько ступенек. Нас ждут «Архимеды»! А с ними — полуторачасовой отдых от серой армейской действительности. Ура, ура, ура! Но вдруг что-то словно бьёт меня под дых — я вижу на узком, клиновидном лице Тарасова гаденькую такую ухмылочку. Она неизменно появляется на его физиономии каждый раз, когда он намеревается сказать или сделать что-нибудь особо гнусное по отношению к нам. Тарасов довольно оглядывает строй и командует:

— Равняйсь, смирно! Первое, второе, третье, четвёртое отделения напра-а-ВО! На выход шагом марш! Пятое отделение! Поставить свои табуретки по местам и снова строиться. Живо!

Вот это как раз тот случай, когда с уверенностью могу сказать за всё отделение — мы в шоке. Молча ставим табуретки у своих коек, молча возвращаемся, подавленные, в строй. Нам пока не известно, в чём дело, но одно абсолютно ясно: на фильм мы не идём. «Архимеды», блин… Дайте мне точку опоры, и я не знаю, что сделаю с Тарахером. А вот он-то уж точно знает, что и где, и как предстоит делать горемычному пятому. Больше чем уверен, он выдернул из строя отделение, потому что нашего сержанта Пыхайлова куда-то вызвали, и за нас некому заступиться. Стоим без табуреток и без надежды. Она, как ни странно кому-то покажется, умерла первой.

— Поедете сейчас на товарную станцию,— Тарасов прямо-таки млеет и светится от удовольствия, глядя на наши ещё более помрачневшие лица.

— Будете там разгружать какой-то вагон. Придёт Пыхайлов, передайте ему, чтобы он бегом шёл к начальнику штаба и доложил, что его отделение выделено от второй заставы на разгрузку вагона. Сами будете находиться тут и никуда не разбредаться, ясно? Не слышу, военные! Ясно?!

— ТАК ТОЧНО!!! — Мы изо всех сил орём, не сговариваясь. Терять нечего, пусть отправляет мыть сортир, как Кадырова. Если бы ненависть могла убивать, то Тарахер должен был испариться, по меньшей мере. Исчезнуть, сметённый мощным эмоциональным выплеском десяти человек. Но он, гад, стоит перед строем и довольно скалится. Наш дружный ор воспринимается им в эту минуту как свидетельство нашего бессилия и того, что он сумел крепко досадить нам. А, значит, и Пыхайлову, с которым у него то и дело возникают мелкие стычки на почве методики командования личным составом… Тарасов ещё раз одаривает нас своей мерзкой акульей ухмылкой, и через минуту мы слышим, как его сапоги грохочут по лестницам.

Явившегося через минут пять Пыхайлова отсылаем к начальнику штаба учебного пункта. Вскоре сержант возвращается — злой, как собака. И вот уже едем по сумрачным, слабоосвещённым улицам Райчихинска. На товарную станцию нас везёт, грохоча разболтанным кузовом, отрядный «Урал». Возможно, тот самый, что возил когда-то в баню. В первую армейскую баню. Подумать только! Кажется, что это было лет десять или пятнадцать назад…

На пустующем перроне к нам подходит очень симпатичная молодая женщина в приталенной шубке. Мы слышим её удивительно приятный, мягкий голос и в этот момент готовы простить Тарахера, невольно устроившего нам эту нечаянную встречу. Очарование не рассеивается даже тогда, когда до нас доходит смысл того, что красавица говорит:

— Здравствуйте! А я вас жду… А вы всё не едете. Это ведь вы, маль-чики, будете разгружать вагон, да?

Старший нашей машины — щеголеватый лейтенант — не даёт нам и рта раскрыть. Молодецки выкатив грудь и приосанившись, звонко докладывает:

— Точно так! Дежурное подразделение прибыло в полное ваше распоряжение! — После этого лейтенант малость сдувается и уже нормальным голосом задаёт давно мучающий нас вопрос: — Александра Георгиевна, а можно полюбопытствовать, что хоть в вагоне-то? Надеюсь, не уголь, а что-нибудь приличное? И… не спиртное хоть?

— Какой вы любознательный, Серёжа! — Александра Георгиевна мелодично и чуточку кокетливо смеётся (век бы слушал этот волшебный смех!). — Не спиртное, не спиртное, не волнуйтесь. Это для военторга. Конфеты там, шоколад, печенье… В общем, всякое такое. Ну, ладушки, мальчики, надо начинать — работы много. Серёжа! Пять человек надо в вагоне оставить, а шестерых отправить на склад. И на склад надо ребят поздоровее

[гсф.серега]

На каждой учебной заставе был свой Тарасов, но без таких точно не обойтись!

[Поэт]

Спасибо Олег! Мне с сержантами везло. И на УП. Да и в Душанбинской МОШСС. Как сейчас помню . Первый Дима Лунин. Второй Валера Ананский. Очень нам было приятно когда на просмотре программы ВРЕМЯ наши деды из Керкинской Д.Ш. лечили особо ретивых сержантов. Ещё раз спасибо. Вспоминается весело а вернуть ну его нафиг.

[Бучнев Олег]

Да уж, опять в учебку что-то не хочется. Да и вообще: всему своё время!

[гсф.серега]

Раз прошли учебку и хватит! Еще раз уже может здоровье то не выдержать!

[ВИТАЛИЙ Б]

Все сержанты в учебке по должности по определению должны быть не сахар. Но бывали и исключения, как в одну так и в другую сторону. Исключением в лучшую сторону (с нашей точки зрения) на нашей заставе был инструктор-связист. К сожалению фамилию уже не помню, а вот лицо помнится. Исключениями в худшую сторону были у нас два сержанта: командиры 2-го и 3-го отделений. Командиром второго отделения был мл. сержант Цветков. Мы дали ему кличку "цветок". Командира 3-го отделения разжаловали и отправили в отряд(за пьянку: выпил с кем-то в отряде и попались). Вместо него командиром отделения стал выше названный инструктор. Наш командир отделения то же был не подарок, к тому же он еще был и старшиной заставы. Фамилия его была Буряков. Кличку мы ему дали "буряк". Но он нас все равно как то оберегал, что-ли.