Учебка. Часть 3

[Бучнев Олег]

После завтрака у нас есть полчаса свободного времени — до начала занятий. Это теоретически. На самом деле никогда не дают нам этих несчастных тридцати минут полностью. Вот, пожалуйста! Не успеваем с чувством, с толком перекурить, как злобные дневальные начинают сладострастно орать на два голоса, заглушая короткий рык дежурного сержанта:

— Вторая застава-а, надевать ватники, валенки и строиться в коридоре! Надевать ватники, валенки…

А вот тут уж точно раздумывать и раскачиваться нельзя. Едва слышим про «ватники» (ватные штаны), сразу срываемся с места и метёмся в сушилку. Это жизненно необходимо, если не хочешь идти на «тактику» в валенках на четыре размера больше и в штанах на два размера меньше. У тех, кто появляется в сушилке в числе последних, экипировка именно такая — далеко не самая удобная для занятий в поле, где толщина снега по пояс. В самых мелких местах. Битва за штаны среди пышущих жаром батарей вскипает ещё интенсивнее, подхлёстнутая следующей командой:

— Получать вооружение, снаряжение, строиться внизу! Через пять минут — все внизу-у!

Кажется невероятным, но по истечении указанного срока застава уже бежит по скользкой накатанной дороге, громыхая «вооружением и снаряжением». Впереди ловко и неутомимо катится на своих кривоватых кавалерийских ногах голицынский курсант-стажёр Куликов. Его мы уважаем: суров не по годам, но справедлив. Нам вообще везёт с командованием. Один начальник заставы чего стоит! Старший лейтенант Кустаренко просто идеал командира — всегда подтянут, на форме ни морщиночки, выдержан, всезнающ и умел. В смысле, умеет всё делать лучше любого из нас. Гораздо лучше! Да плюс ещё эти его неотразимые пшеничные усы — как есть гусар! Мы им гордимся, а первая застава нам завидует. Курсант у них до нашего не дотягивает ни под каким соусом, а начальник — капитан Сопилкин — имеет довольно большой, выдающийся вперёд живот и сутулые плечи. А учат на обеих наших заставах на снайперов. Что и говорить, звучит гордо. Мы с первой заставой соревнуемся во всём, не говоря уж про освоение специальности.

* * *
Всё же интересно человек устроен. На одни и те же вещи или явления он может смотреть совершенно по-разному. Все зависит от точки или поля зрения. Наше специальное помещение разделялось пополам длинным проходом. В одной половине — наша застава. У нас, казалось, и уютнее, и светлее, и просторнее. А по другую сторону прохода, в расположении первой заставы, всё как-то не так. Всё какое-то неродное, что ли… На самом деле наши расположения не отличались друг от друга ни на йоту. Просто начальник у них был толстым, а курсант — рыжим и вредным. Этакий Чубайс в юности. Хотя настоящий Чубайс, может, вообще не служил, а если и служил, то очень хорошо и прочно забыл об этом. Да ладно, бог с ним, с «энергетиком»… Интересно, что сейчас, вспоминая наши учебные заставы, я ловлю себя на том, что «неродная» половина казармы словно завешена в памяти некой тёмной завесой. Я не вижу первую заставу. А на нашей всегда «светло, тепло и мухи не кусают»! Это странно или нормально?

* * *
Из-за своего роста мне никогда не приходилось страдать на гражданке, а тут… Меня сразу определяют направляющим в нашем пятом отделении. И это мой крест. Потому что на все полевые занятия именно я таскаю СВД — снайперскую винтовку Драгунова. Не то, чтобы она была слишком тяжёлая. Малость неудобная она. Одна длина чуть ли не в два раза больше автомата. (Вру, конечно, но не слишком). Да ещё оптический прицел. Это статья особая и практически главная, если слушать Куликова. Курсант перед каждым занятием душевно инструктирует направляющих всех пяти отделений одинаковыми словами. И заканчивается инструктаж всегда тоже одинаково и убедительно до слёз:

— Не дай бог, прицел разобьёте! Можете себе головы порасшибать, но чтобы прицелы были в порядке. Ясно?

Спасибо тебе, отец-командир, на добром слове. Заботливый ты наш… Ну что бы мне быть не метр восемьдесят шесть ростом, а метр восемьдесят, например? Тогда бы сейчас впереди корячился Владимиров, а я порхал себе у него за спиной с самым неприхотливым в мире автоматом, который только в кислоту нежелательно опускать, а всё остальное с ним делать можно. Но…

Это я корячусь впереди, а Владимиров порхает за мной. А самый последний — Вовка Тупицын, художник. Его уже взяли на заметку или, если хотите, на мушку. После «учебки» он остаётся служить в отряде, будет обновлять и оформлять наглядную агитацию. Несчастный! Попасть в погранвойска и не служить на заставе… Ему и рассказать-то нечего будет, когда дембельнётся. Пока же Вовка по просьбе отделённого сержанта Пыхайлова рисует в командирском блокноте голых женщин, коих уже набралось десятка три… Уф-ф, жарко…

— Вспышка справа! — Куликов выкрикивает команду внезапно, утомлённый, видимо, нашей монотонной трусцой по блестящему на солнце зимнику. Решил вот оживить занятие серией «ядерных взрывов». Первую «бомбу» он кладёт справа, и мы валимся плашмя влево, пряча под животы оружие.

— Бурцев, плотнее надо к земле прижиматься, а то задницу оторвёт! Плотнее, плотнее!

Да я бы и рад прижаться, но проклятущий прицел жёстко давит на то, что диаметрально противоположно заднице. Куда уж тут плотнее! Автоматчикам хорошо — швырнут свои короткие дрючки, как попало, а сами сверху — снопами. Делов-то куча! А ты высматриваешь, блин, как бы это драгоценную винтовочку аккуратнее и безопаснее пристроить. Куликов ходит между устлавшими дорогу телами и вправляет нам ногами пятки и локти, чтобы мы лучше их прижимали… Это место на маршруте выдвижения к «тактическим» сопкам с первого занятия называется у нас Куликовым полем. Остановись, незнакомый прохожий! Сними шляпу (шапку-ушанку) и поклонись в пояс: здесь в результате ядерного конфликта на границе геройски погибла вторая учебная застава снайперов. Подвиг её будет жить в веках! Никто не забыт, ничто не…

— Встать, продолжить движение! — Куликов «оживляет» нас, но лучше бы он этого не делал. — Шире шаг! Вспышка с фронта! Встать, продолжить…Вспышка слева! Встать… Шире шаг! Вспышка с тыла! …Движение! Шире… Воздух! Шире шаг! Газы! Направляющие, шире шаг! Воздух!.. Встать… Бегом марш-ш!

— Това…рищ… курсант… — стонет кто-то из строя, — от нас ведь… по идее… один пепел уже остался… после бомбёжки!

— Разговорчики в строю! Это раз. А если остался только пепел, значит, мы должны запорошить противнику глаза. Это два. Ясно?

Яснее не бывает. Господи! Неужели мы когда-нибудь доберёмся до тактического поля?! Остановись, путник, сними шляпу… и радуйся, что не имеешь никакого отношения ко второй учебной заставе. Подвиг её бессмертен! А ты иди себе, иди, счастливый человек…

Мы таки достигли подножия разновысоких, основательно заснеженных сопок, суровый Куликов слегка помягчевшим голосом объявляет:

— Пять минут перекур. Сержанты, ко мне!

Отделенные, добросовестно воевавшие вместе с нами на всём протяжении битвы на дороге, бегут к курсанту, а мы садимся или попросту падаем в перинную мягкость и глубину сверкающего на морозном солнце снега. Курят только самые заядлые. Конченные люди… Впереди ещё два часа занятий по службе и тактике погранвойск. Сегодня, правда, одна голая тактика. Без службы.

И, значит… здесь, здесь умрёт рядовой Сашка Бурцев, «один из тех иже были с ним». Это я в «Трёх мушкетёрах» такую фразу вычитал. Когда они там с гвардейцами кардинала у Бетюнского монастыря дрались. Помните? Ну всё, вот прямо сейчас и начну помирать, потому что уже поспешают к своим обречённым отделениям сержанты. Обратной дороги нет и… Вперёд, на мины!

А проход в минном поле преодолевается, между прочим, на скорости. Впереди бежит пулемётчик и длинными очередями уничтожает к чёртовой матери почти всех окопавшихся за минами врагов. Следом с воодушевлением проскакивает отделение, быстро разворачивается в цепь и начинает наращивать мощное наступление. Метрах в тридцати от вражеских окопов, когда терять уже нечего, жидкая цепочка отчаянной смелости пограничников забрасывает недобитого пулемётчиком противника гранатами и делает последний стремительный рывок к первой линии обороны врага, обалдевшего от суворовского натиска. Конечно, всё это на фоне могучего, несмолкающего, перекатывающегося «ура!». Если кто в окопах ещё живой, то его добивают врукопашную, чтоб не кочевряжился и не звал подкрепление.

Битый час мы преодолеваем проход, атакуем, мечем гранаты, как икру, орём «ура!», черпаем широченными голенищами валенок снег, ползаем в сугробах по-пластунски под кинжальным огнём неприятеля и т.д. Что, долго? Сейчас поясню. В отделении десять человек. Сначала пулемётчиком был я, потом Владимиров, потом Кадыров, потом Седов... Пока, наконец, мы не пошли в атаку под прикрытием и художественным руководством нашего замыкающего — Тупицына. Эта десятая атака вышла прямо-таки психической. В том смысле, что все к тому моменту как бы маленько тронулись от непрекращающейся тяжёлой пахоты снежной целины и не слишком вслушивались в то, что орал Куликов и добросовестно дублировал Пыхайлов…

Зато после всего этого мы будто получаем орден — пятнадцать минут вожделенного перерыва. Пятнадцать минут! Почти вечность… По крайней мере, одно качество «учебка» уже успела в нас выработать: умение ценить даже секунды. Особенно, когда они отсчитывают время твоего законного отдыха. Короче, не думай о секундах свысока. Попозже я к ним ещё вернусь. Ох, вернусь, ни дна б им не покрышки. Вернее, не им, а кое-кому…

Вот теперь можно и покурить. Со смаком дымим сигаретами в захваченном вражьем окопе. Тает в валенках снег, но нет сил стащить их и вытряхнуть плотные белые комья. От мокрой головы валит пар, потихоньку леденеют на морозе влажные варежки-бронебойки из тонкого брезента и фланели. Остываешь весь понемногу. Пока это приятно, но очень скоро начнёшь замерзать.

— Чё там после обеда, не помнишь случайно? — Это светский Седов завязывает непринуждённую беседу. Я не помню, «чё после обеда», но сердце радостно вздрагивает, потому что немного изучил уже Седова. Он всегда точно знает расписание занятий, а сейчас просто хочет сделать человеку… человекам… приятное. Надо только сказать:

— Не-а, не посмотрел. Лишь бы не на улице… нагулялся — во!

Серёга серьёзно смотрит, как я театрально чиркаю себя ладонью по горлу, и с довольным видом делает царский подарок:

— Да не, вроде не на улице. Кажется, уставы или политическая.

Вот уж абсолютно несущественно, главное — в тепле и сухости. И чтоб сидеть и ничем тяжелее ручки не шевелить. И бороться со сном после сытного обеда. Это, конечно, тоже мучительно, но для чего тогда человеку дана сила воли? И мужество? И выдержка? Как-нибудь сон-то уж поборю…

— А после присяги вообще начнётся, — бухает вдруг невпопад медлительный Владимиров, — хреновина всякая… Наряды гарнизонные там… взыскания… Да пошли они все!

Ну что тут скажешь! Такой уж у меня сосед с нижнего яруса: страшно любит повозмущаться и побухтеть по поводу и без, но, что интересно, именно к нему у сержантов никогда нет никаких претензий. Бубнит, бубнит, а служит справно.

После перерыва Куликов собирает отделения «второй ударной» в единый тактический кулак и с ухмылкой каменного гостя, застывшей на обветренном лице, держит речь, от которой становится грустно.

— Перед вами, товарищи пограничники, три гряды сопок. Ваша задача — водрузить знамя на высоте Круглая. Это центральная сопка третьей гряды. Высота — 350 метров над уровнем моря, крутизна ската с вашей стороны — 55 градусов. — На этом чрезвычайно познавательном моменте курсант, видимо, устаёт держать речь и заканчивает по-простецки, с едва уловимыми ехидными нотками в голосе. — Короче, через пятнадцать минут вижу вас на Круглой. Командуйте, сержанты. Время пошло!

Застава заученным по гроб жизни способом на ходу разворачивается в длиннющую и не совсем ровную цепь, которая, понемногу загибая вперёд фланги, идёт на штурм сопок. Тонет в девственных снегах, матерится, отплёвывается, орёт злобно и простуженно «ура!», но продвигается неотвратимо и довольно быстро… Когда лично мне до вершины вышеозначенной высоты остаётся каких-то пять-семь метров, я оскальзываюсь на заветренном, обледенелом склоне и, в обнимку с горячо любимой СВД, качусь, кувыркаясь, вниз под углом 55 градусов. Всё быстрее и быстрее… Ннн-на тебе!!! Это я круто и неожиданно жёстко и больно пробиваю наст у подножия Круглой. Должно быть, вы думаете, что я тут же начинаю ощупывать себя с головы до ног в поисках возможно полученной травмы? Ни черта подобного! Трясущимися руками сдираю чехол с оптического прицела винтовки и лихорадочно осматриваю этот клятый ПСО-1. Целёхонек, золотой мой! Как всё-таки мало человеку нужно для счастья! Бережно и аккуратно надеваю чехол, завязываю тесёмки, поудобнее перехватываю винтовку и вновь начинаю свой штурм. Одинокий такой, отмороженный рейнджер среди белого безмолвия сопок, над которыми уже отвопила своё «ура!» вторая непобедимая.

…На обратном пути опять бомбят и травят газами, заставляют преодолевать в противогазах зараженный участок местности, вообще всячески мотают жилы на барабан. Но нас не сломишь, не-е-ет! Настроение совсем другое, послетактическое, на душе легко и спокойно. Тот, кто не служил — не поймёт.

* * *
Помнится, я тогда, каюсь, не совсем заслуженно сорвал в свой адрес похвалу курсанта. Накануне, когда мы сидели в учебном классе и записывали в тетради «Линию поведения на советско-китайской границе», я умудрился несколько секунд поглазеть в окно и увидеть, как какое-то горемычное подразделение бежит по «дороге смерти». Вдруг оно раскатилось на отдельных бойцов, которые сначала заметались заполошно, а потом брызнули по кюветам, повалились на спины и стали целиться из автоматов в небо. Осмыслить это тогда я не успел, надо было писать дальше. Но когда на занятии услышал команду «Воздух!», всё сразу встало на свои места. Я шустро сиганул в кювет, плюхнулся на спину и выставил короткий ствол АК-74 в небо.

— Вот, — сказал Куликов, — сразу видно, что человек в военном городке жил. Знает, что надо делать. Учитесь!

Я, конечно, опровергать курсанта не стал. К тому же мне было немного смешно, что у него такое наивное понятие о жизни в военных городках. Тем не менее, ещё долго я слыл крупным специалистом в области прикладной тактики. А всего-то — вовремя подсмотрел!
Вообще же львиную долю обучения занимали полевые занятия по темам, весьма далёким от пограничной науки. Из нас больше готовили «универсальных солдат», нежели стражей границ. Очень много стреляли. Как я понимаю, тогда на советско-китайской границе, в период весьма напряжённой обстановки на ней, куда важнее было иметь подготовленных бойцов, а уж пограничниками, дескать, станем и так, когда попадём на заставы. Так оно и оказалось. Многие исконно пограничные знания и умения пришлось обретать на заставе. Ушло на это чуть больше месяца. Хотя следовую подготовку осваивали всё время службы. Это действительно целая наука, а потому даже после двух лет практического изучения её вряд ли многие из нас рискнули бы назвать себя опытными следопытами.

[гсф.серега]

Вот точно в точку так и бегали только у нас вместо винтовки и прицела была ПСНРка"Кредо" три блока да еще и акб но не родные а связевские кадмине-никелевые(во тяжелые страсть)!На отделение хватало за глаза!

[ВИТАЛИЙ Б]

Да, стрельбище и тактика у нас были неразделимы. Бегали, ползали, наступали, атаковали, разворачивались в цепь и опять в колонну. А кругом снег. Были и отдельные тактические занятия. Но чаще совмещенные со стрельбами. Одно отделение стреляет, одно готовится, а остальные по снегу бегают-ползают.

[ЮРА АРКТИКА]

Сообщение от ВИТАЛИЙ Б

Да, стрельбище и тактика у нас были неразделимы. Бегали, ползали, наступали, атаковали, разворачивались в цепь и опять в колонну. А кругом снег. Были и отдельные тактические занятия. Но чаще совмещенные со стрельбами. Одно отделение стреляет, одно готовится, а остальные по снегу бегают-ползают.

А с вертолета прыгали?

[ВИТАЛИЙ Б]

Нет, Юра. Такое упражнение не отрабатывали. А вот по снегу на лыжах и без них набегались и наползались. Да еще и в химзащите.

[ЮРА АРКТИКА]

А мы прыгали, с автоматами и т.д., а потом искали автоматы в снегу..Да, на лыжах накатались... и без них находились по снегу, это точно.
Меня когда в армию забирали, покупатель сказал: Не служба, а лафа! На лыжах будете кататься! Но мне кажется мы больше времени лыжи на себе таскали, а не катались.

[ВИТАЛИЙ Б]

Зимой на стрельбище через весь город и обратно с лыжами на плечах. А еще через речку по крутым склонам вверх-вниз в валенках на резиновом ходу. Друг друга подталкивали-поддерживали. Хуже было последним. Их некому было подталкивать.

[ЮРА АРКТИКА]

ВИТАЛИЙ Б, Зимой на стрельбище через весь город и обратно с лыжами на плечах....

Один раз также возращались со стрельбища через весь город. Впереди меня один погранец осклизнулся и упал. На плече он нес лопату. Лопата его мне долбанула по носу. Вскочил синяк и немного нос даже искривился. Вот так было дело, а фамилия то мое Лопатин, так что Лопатина лопатой заехал по носу.