Оборона и безопасность

[wanderer]

В целях безопасности Завершилась трехдневная инспекция на территории КНР в 8-м пограничном полку НОАК, которую проводила Республика Казахстан в соответствии с Протоколом 22-й сессии Совместной контрольной группы
18.06.2010 / оборона и безопасность

Оксана Парпура, пресс-служба МО РК, 17 июня

Сегодня завершилась трехдневная инспекция на территории КНР в 8-м пограничном полку НОАК, которую проводила Республика Казахстан в соответствии с Протоколом 22-й сессии Совместной контрольной группы по реализации "Соглашения между Республикой Казахстан, Кыргызской Республикой, Российской Федерацией, Республикой Таджикистан и Китайской Народной Республикой о взаимном сокращении вооруженных сил в районе границы" ("Московское" Соглашение).
Инспекционная группа Совместной Стороны сформирована из представителей Министерства обороны и Пограничной службы Республики Казахстан, Российской Федерации и Республики Таджикистан.
В период с 21 по 23 июня, китайская Сторона проведет аналогичную инспекцию на территории Казахстана.
Целью инспекций является проверка ежегодной военной информации о количестве вооружений, военной техники и личного состава, расположенных в 100 километровой зоне по обе стороны от линии казахстанско-китайской границы.
Проведение взаимных инспекций проводится в духе открытости, транспарентности, подтверждающее стремление стран к обеспечению долгосрочной безопасности в Центральной Азии, укреплению сотрудничества между Вооруженными Силами региона.

http://www.nomad.su/index.php?a=5-201006180015

[Шеин Юрий]

Казахстанская Правда от 15.06.10.

[Bolshakov_AP]

Страничка открыта хорошая. Но Палыч . как старый партократ китайцам не верит.
мало того наша Земля перенаселена... в многих районах нашего шарика и жрать не чего....
В России , еще много воды ,много земли , но мало народу. Армия согласно современной политики либерастов- почти не боеспособная.
Китайцев даже в локальном конфликте победить мы не сможем. А применить ядерное оружие..... это понятно.
Остается научиться улыбаться по-китайски.

[Yura86]

5. КИТАИЗАЦИЯ КАЗАХСТАНА - КАК ЭТО БУДЕТ

“Если враг повержен изнутри, захватывай его земли. Если враг повержен извне, завладей его народом. Если поражение внутри и снаружи, то забирай все государство”.

(одна из древнекитайских военных стратагем, цитата из казахстанской газеты “XXI век”, 6 мая 1999, с. 11)

Помимо прямого давления на правительство Казахстана в "уйгурском вопросе" Китай крайне болезненно воспринимает любые контакты Казахстана с опальными для официального Пекина политиками и общественными деятелями. В частности, по признанию казахстанского Министра иностранных дел К.Токаева, "пришлось предпринять необходимые действия", чтобы не состоялся приезд Тибетского Далай-ламы на всемирный форум "Мир через культуру" проходивший в Алма-Ате в 1994-м году (151). Аналитики Российского Института стратегических исследований прямо считают: "просматривается стремление китайского руководства дозировать и контролировать связи по всем линиям между КНР, включая СУАР, и Казахстаном" (152).

дружеское “братание” китайских и казахстанских пограничников на новой границе,
фото В.Кульгускина

Характерно в плане яркой аргументации китайской позиции оставшееся почти незамеченным широкой общественностью интервью первого посла КНР в Казахстане товарища Чжан Дэгуана газете "Экспресс-К" ( ноябрь 1992). На вопрос о том существуют ли сегодня территориальные проблемы между его страной и Казахстаном был дан ответ - "есть определенные вопросы, по которым необходимо продолжать обсуждение" и хотя он бы "не сказал, что какие-то казахстанские земли являются спорными" необходимо "обсудить неко- торые участки". И далее очень знакомое - "давайте проведем экскурс в историю", "граница существует согласно договоров, которые были заключены между царской Россией и Китаем... тогда, когда Китай был очень слабым, а Россия была могущественной империей" поэтому "нужно посмотреть, как записано в договорах" и "уточнить границу на основе этих договоров". Причем, как уверенно и четко выразился посол - "Китай готов и будет уточнять границы" (153), можно подумать все уже решено и Казахстан принял китайские условия. Показательное интервью. Уберем дипломатичность и посольскую осторожность, получится официальная китайская позиция - жесткая и последовательная: договора царской России несправедливы, границы требуют уточнения, они готовы и будут их уточнять...
В конце беседы посла спросили, почему правительство КНР запретило делегации синьцзянских казахов прибыть на Всемирный Казахский Курултай - мероприятие культурное и совершенно безобидное, свободно и даже при содействии своих правительств прибыли делегации буквально со всего света. Посол ответил - "хотя в Китае живут казахи, но это китайские казахи", их присутствие на форуме - "вмешательство во внутренние дела Казахстана". Но, Казахстан-то их и приглашал, получается сам хотел такого вмеша- тельства. Далее рефрен - "пусть китайские казахи развивают здесь бизнес, пусть поводят концерты и встречи"… (153). Ну что ж, относительно китайского бизнеса разговор отдельный, а вот главные "концерты" и "встречи" действительно впереди...
Историческая аналогия. По материалам американского агентства "Таймс": один "партийный деятель Вьетнама" пожелавший остаться неизвестным, говорит - "китайцы не забыли, что граница (китайско-вьетнамская в данном случае) была проведена Францией в 18-м столетии (Вьетнам тогда являлся ее колонией) когда Китай был весьма слаб", а другой вьетнамский ответственный работник констатировал, что "тысячи китайских торговцев колонизируют пограничный район" (154). После широкомасштабной вьетнамо-китайской войны 1979 года, которую КНР позорно проиграл (вспомним 1969 год, конфликты на советской границе, острове Даманском и в районе озера Жаланашколь - а это уже Казахстан) “обстановка на границе неспокойна”.
Как утверждает тот же "Таймс": "в 1988 году Китай имел непродолжительную, но кровопролитную схватку с Вьетнамом на море" в окрестностях спорных островов Спратли; в 1993-м году, кстати, китайцы явочным порядком установили на архипелаге свои пограничные знаки (154).
Официальная позиция КНР по вопросу принадлежности островов более чем ясна: ответственный работник китайского МИДа Чэнь Цзянь в октябре 1994-го года в очередной раз подтвердил, что "архипелаг Спратли исстари целиком принадлежит Китаю" (155). В распространяемом китайскими посольствами за границей ежегоднике "Китай: факты и цифры" (Издательство "Синьсин", Пекин, 1998, на русском языке) особая картографическая врезка однозначно дает понять – “острова Наньшацюньдао" (китайский аналог Спратли) целиком и полностью относятся к КНР.
В отстаивании своих интересов Китай не останавливается перед вооруженными действиями. В мае 1992 года вспыхнула "перестрелка на одном из участков сухопутной границы", где китайские солдаты пытались на 0,5 км. отодвинуть пограничные столбы вглубь вьетнамской территории (156).

Подобные "островные" конфликты имеются также с Японией (о-ва Сенкаку) и Тайванем, которому Китай вообще отказывает в праве на существование. Всего же на середину 1990-х годов Китай имел территориальные претензии к, по меньшей мере, 7-ми сопредельным государствам: от Брунея до Индии, у которой еще в 1962 году было захвачено и по сей день удерживается 38.000 кв. км. территории (157), что примерно соответствует площади Северо-Казахстанской области.
Настораживают военные приготовления восточного соседа. По данным аналитика Д.Шамбо: "с 1990 года военный бюджет Китая стал заметно расти. К 1992 г. с учетом поправки на инфляцию он увеличился почти на 50 %"(158). Более точные данные приводит американское агентство ЮПИ - оборонный бюджет увеличился в 1991 году на 15 % и в 1992 - на 12 %, что составляет порядка 10 % всего госбюджета КНР. На 1993 год был запланирован дополнительный рост на 14,8 % (159), с которым страна успешно справилась. Примерно такие же показатели были достигнуты и в 1994-98 годах. Стоит отметить, что китайская сторона оперирует иными цифрами. Согласно “материалу, любезно предоставленном посольством КНР” газете “Экспресс-К” (публикация от 17 сентября 1998 года “Национальная оборона Китая”), военные расходы Китая в 1997 году составили всего 9,8 млрд. долларов США, что соответствует 3,8% аналогичных расходов США и 61,2% - России. В 1995-97 гг. удельный вес обобронных статей в бюджете составлял 9,3%, 9,1% и 8,8%.
При всех широко разрекламированных сокращениях армия Китая продолжает быть самой крупной в мире - 3 млн. военнослужащих, из них 2 миллиона в сухопутных войсках. Один Ланьчжоуский Военный Округ, непосредственно граничащий с Казахстаном, насчитывает около 200 тысяч человек личного состава, с мобилизационными резервами эту цифру надо увеличить, по крайней мере, вдвое; превосходя по численности, тем самым, части боевого предназначения Вооруженных Сил Казахстана примерно в 10-15 раз (160). По самым скромным подсчетам, опираясь на данные американской аналитической компании "РЭНД" поведшей в Алматы в 1992 и 1993 годах два специальных семинара по проблемам национальной безопасности и военной политике, только Ланьчжоуский округ в случае войны может выставить около 500 танков, более 5.000 единиц орудий и минометов и до 450 самолетов, таким образом получая преимущество над казахстанской армией - по артиллерии в более чем 3 раза, авиации - 2,5 , а по противотанковым средствам в 7 раз, надо учесть - танков у Казахстана больше. Это не считая многотысячной армии т.н. “рабочих” Синьцзянского производственно-строительного корпуса – военизированного формирования на долю подразделений которого приходится большая часть промышленного и сельскохозяйственного производства в крае.
Естественно, американские и европейские специалисты могут в чем-то ошибаться и даже сознательно нагнетать обстановку. Так достаточно сомнительным видится сообщение того же ЮПИ о том, что в феврале 1992 года "Китайский парламент (надо понимать сессия Всекитайского Совета Народных Представителей) принял "закон разрешающий военным добиваться реализации притязаний на острова Спратли" (161). Но, с другой стороны, если вспомнить, что в современном Китае одно из самых "милитаризованных" правительство, сомнения постепенно проходят. Точные цифры: на предпоследнем 14-м съезде Коммунистической Партии Китая (октябрь 1992 г.) избрано в ЦК КПК из 189 человек - 44 военнослужащих (т.е. 23% состава, ранее было 16,5% ) и из 130 кандидатов ЦК - 17 высших офицеров ( соответственно - 13,4%) (162).
Можно не верить американскому специалисту Н.Кристофу считающему, что "с помощью сильной экономики Китай проводит далеко идущие усовершенствования в своих вооруженных силах, в результате чего многие азиатские страны ощущают растущую опасность со стороны этого огромного соседа" (163), но как пройти мимо интервью известного французского синолога М.Жана, в котором прямо утверждается, что "начиная с 1988 года имеет место наращивание китайских вооруженных сил на северо-западе страны ( а это именно граница с Казахстаном ) "в предвидении локальных конфликтов в этих регионах" (164). Аналитики авторитетного агентства ЮПИ полагают, что "шансы возникновения местных локальных конфликтов из-за территориальных проблем и экономических интересов" применительно к Китаю "увеличились"(165).
Зато в Казахстанском истеблишменте - сплошное миролюбие... Любопытная картина. Известный философ Ортега-и-Гассет еще в 1975-м году сказал, что даже могучий "Советский Союз не сможет удержать Сибирь....более чем на 20-30 лет", "через 30 лет китайцы, научно-технический потенциал которых будет примерно равен европейскому + советскому" "заставят Кремль пересмотреть свою позицию" (166).
Отвечая на главный вопрос - почему, собственно, Китай может "двинуться" в Казахстан, не нужно пускаться в долгие рассуждения о "гегемонизме" и "шовинизме" маоистской идеологии - это уже предостаточно сделала советская пропаганда, думается, не следует также искать первопричины в повышенной агрессивности китайской нации - все народы, в принципе, одинаковы, хотя ущемленное веками национальное самосознание и особый "имперский" менталитет действительно наложили определенный отпечаток на духовную культуру Китая.
На наш взгляд все проще и понятней - по подсчетам самих китайских ученых природные ресурсы и экономические возможности КНР в современных границах способны "выдержать", по самым оптимистичным прогнозам, население в 1,5 млрд. человек (167). Сейчас китайцев около 1,250 млрд., (ежегодный прирост более 10 миллионов человек, немногим меньше чем все население Казахстана-!), к 2.000 году вероятно будет 1,5 млрд., а в 2.015-м.., 2.050-м..?, что делать дальше? Убирать излишнее население некуда, уничтожать - это и так завуалировано делается, те же программы сокращения рождаемости - "одна семья - один ребенок" и т.п. Китайская конституция прямо указывает: "государство внедряет плановую рождаемость с тем, чтобы привести рост населения в соответствие с планами социально-экономического развития" (168). Сейчас только в сельском хозяйстве КНР по официальным данным сосредоточено 130 миллионов "лишних рук", плюс - 17 миллионов в промышленном производстве (169). По другим данным эти цифры и того больше: Директор Института Дальнего Востока РАН М.Титаренко оценивает скрытую безработицу в сельском хозяйстве - 150-200 и городах - 30 миллионов человек (170). К 2.000 году прогнозируется рост до 230 миллионов безработных крестьян, причем как-либо трудоустроить, перевести в другие секторы экономики удастся в лучшем случае 130 млн. (171). Любая, какая бы она не была эффективная экономика просто не в состоянии накормить имеющимися ресурсами всех. Выход один - расширять ресурсы, территорию. Прав казахстанский политолог М.Тулеев "демографическая ситуация в Китае - это головная боль для всех соседей" (172).
Но китайская сторона, собственно, и не скрывает свои намерения. В вышедшей в начале 1994 года книге "Китай после Дэн Сяопина: десять сущностных проблем" известные ученые У Гогуан и Ван Чжаоцзюнь прямо ставят вопрос о "противоречии между узостью природной базы, с одной стороны, численностью и темпами роста населения, с другой", указывая: "они столь велики, что не исключена ситуация неуправляемого (или, напротив, организованного "сверху") "демографического империализма"". Обосновывают данную стратегию китайские специалисты аргументами: в расчете на душу населения пахотных земель в КНР в 3,3 раза меньше, чем в среднем в мире; площади лесов в 7,5; лугов в 3 раза. Плюс - новая беда, нехватка воды. Оказывается из 32 крупнейших китайских мегаполиса в 30-ти - "острый водный дефицит", всего же по стране страдают из-за недостатка влаги "более половины городов" (173).

Про земельную проблему не стоит и много говорить. Если еще 14 февраля 1995 года одна из центральных китайских газет "Цзинцзи цанькао бао" констатировала: "Земельный кризис постепенно подошел к нашим границам", то 8 марта того же года "Чжунго цинь-нянь бао" утверждала: "Кризис наступил". Последняя газета - центральный орган китайского комсомола, ориентировала, в этой связи, китайское руководство на ускоренное освоение "голубой государственной территории" - прибрежных шельфовых районов, причем призывала обязательно ускорить "модернизацию военно-морских сил", без которых данное освоение невозможно (174). Характерно в этом плане само название одного из китайских военно-научных трудов - генерал Цуй Юйгэнь озаглавил свою доктринальную книгу вышедшую в 1992 году - "Борьба за гибкость границ" (175).
Но что будет если китайское руководство после прагматичного и предсказуемого Дэна возьмет курс, скажем, на "освоение" "зеленой" или "желтой территории" и где будет находиться эта территория если, как утверждает та же "Чжунго циньнянь бао": "Китайцы не могут более удовлетворяться 9,6 миллионами кв. км." (современной площади страны).
Французский политолог С.Шерар анализируя развернувшуюся после смерти "архитектора реформ" борьбу за власть в КПК между Цзян Цзэминем, Ли Пэном и Чжу Жунцзи пришла к неутешительному выводу о том, что "в настоящее время политическая обстановка служит питательной средой для агрессивности центральных властей Китая" (175), потому как каждый из претендентов старается заручиться поддержкой наиболее воинственных армейских кругов китайского истеблишмента. После ухода с политического Олимпа Ли Пэна ситуация мало в чем изменилась. Подспудное противостояние группировок Цзян Цзэминя и Чжу Жунцзи (ставшего весной 1998 года новым премьером Госсовета) продолжается и чревато серьезными внутриполитическими осложнениями. Консервативная партбюрократия объединившись вокруг Цзян Цзэминя, судя по всему, повела решительное наступление на позиции либерала и прагматика Чжу Жунцзи.
Уже знакомые У Гогуан и Ван Чжаоцзюнь сами назвали выход из всех китайских проблем - "демографическая экспансия", едва ли не с гордостью сообщая, что любой стране мира угрожает крах, если хотя бы 10% китайцев, устремятся за пределы своей страны (176). Да это уже и происходит. Полным ходом идет, если не завершается, процесс "китаизации" российского Дальнего Востока. По словам командующего дальневосточным пограничным сектором генерал-лейтенанта А.Гольбаха: "В КНР разработана государственная программа заселения Дальнего Востока, китайские государственные службы не только оформляют своим гражданам визы, но и помогают им в легализации в России, сообщают адреса, по которым можно поселиться в Хабаровске, Владивостоке, Благовещенске, дают инструкции, как быстрее вписаться в российскую жизнь" (177).
В цифровом выражении по данным на 1 июня 1995 года из 6.512 китайских туристов в Приморском крае выехали в срок только 32 %. Около 4,5 тысяч китайцев постоянно находятся в Приморье нелегально (178). Тысячу раз прав был “великий кормчий” Мао Цзэдун: “В Китае так много народа, что можно позволить и убежать нескольким десяткам тысяч человек… Не беда, если из Китая уйдет несколько миллионов человек – разве, что, убежав, ругнут нас разок” (179). Однако ругаться и протестовать приходится другим.
Аналитики российского Центра стратегического развития пришли к выводу, что "масштабное проникновение на российский Дальний Восток китайских иммигрантов превратилось в острую политическую, социально-экономическую и международно-правовую проблему", ведь "по информации ряда местных краевых газет, на границе с Китаем в южных районах приморского края (Гродековский и Пограничный районы), численность постоянно проживающих там китайцев достигает 10-15 тысяч человек в каждом. Отсюда вывод: "проникновение китайцев на российскую территорию существенно затрагивает национально-государственные интересы России в данном регионе", так как ведет к "процессу формирования китайской диаспоры" на территориях оспариваемых у России (всего Китай, напоминаем, претендует на 1,5 млн. кв. км. российских земель) (180). Не даром министр строительства Российской Федерации сравнил сложившееся положение с оккупацией (181). Вместе с тем, политика центральных российских властей по “умиротворению” китайских претензий осуществлявшаяся в 1991-93 гг., в настоящее время не находит сторонников. Руководители администраций на местах категорически не приемлют подобных форм сотрудничества, а глава Приморского края (на который и приходится основная часть китайских “претензий”) Е.Наздратенко публично заявил, что “не допустит передачи китайцам ни пяди земли”, пригрозив Кремлю собственной отставкой и акциями неповиновения (182). Краевое правительство фактически заморозило дальнейший ход демаркации границы и категорически отвергло предложение китайской стороны о совместном использовании “спорных участков”. В декабре 1994 и феврале 1995 года губернатор Приморья официально ставил в Совете Федерации России вопрос о денонсации заключенных А.Козыревым “демаркационных договоров”. Последний заявил, что “об этом не может быть и речи” (183), однако, после того как Е.Назадратенко 13 февраля 1995 года потребовал от российского Парламента создать комиссию из специалистов компетентных органов для выяснения “всех обстоятельств предшествовавших подписанию” (184), обратился за защитой к Президенту.
Ельцин и российский МИД, у которых имелись определенные “договоренности” с Пекином, приложили немало усилий чтобы “уломать” Наздратенко, но ничего не добились. Волна возмущений прокатившаяся по российскому Дальнему Востоку заставила Президента отступить. Более того, совсем недавно (в апреле сего года), вручая Е.Наздратенко орден “За заслуги перед Отечеством” Борис Ельцин публично поблагодорил его за “патриотическую позицию”.
Почему едва ли не самым привлекательным объектом китайского проникновения оказался Казахстан, опять же обратимся к экономике. Ну какой прок от захвата островов Сенкаку или Спратли в глобальном масштабе - на них и миллион жителей не прокормится, деже Индийских Гималаев или Вьетнама, если получится, что очень сомнительно: и Индия и Вьетнам соперники опасные, у первой - ядерное оружие, у второго - армия в миллион опытных закаленных бойцов. С Японией или Россией - тоже много проблем. Остаются Бирма, Монголия и бывшая советская Средняя Азия. К Бирме трудно подступиться - нет территориальных споров, хотя и без них созданная на деньги КПК братская компартия Бирмы контролирует 20.000 кв. км. на севере страны. Монголия - нища, выбора нет - только лакомый кусок на западе. К тому же, Китай страна большая, могущественная - может позволить себе действовать сразу на нескольких направлениях.
Экспансионизм Китая, как определенная военно-политическая традиция, не только имеет в своей основе глубокие исторические корни и своеобразную философию, но и проявляется в различных видах и формах.
Давно опробирован вариант использования в имперских целях "хуацяо" - этнических китайцев, где бы они не проживали. Не даром в одном из выступлений "великий кормчий" Мао назвал их "на 90% - патриотами, нашими друзьями и товарищами" (185). Именно этнические китайцы составляя подавляющую часть Коммунистической партии Индонезии возглавили кровопролитный путч сентября 1966 года. Те же "хуацяо" являлись опорой пропекинского режима Пол Пота в Кампучии (1975-79), который за пять лет правления истребил треть населения собственной страны (3 миллиона человек), попутно "упразднив" ВУЗы, деньги и города.
Где было мало "хуацяо", китайские власти экспортировали свою идеологическую модель "социализма с китайской спецификой". По образцу и на деньги Пекина в 1960-70 годы действовали "отряды красных охранников" в Гане, "зеленая гвардия" Танзании, партия "Движение за культурную революцию Судана", "Союз национальной гвардии Замбии", "Революционный комитет Уганды" и т.д. и т.п. Сектантские маоистские группы существовали и продолжают существовать в большинстве стран мира от Америки до Австралии, включительно.
Даже в странах удаленных от Китая географически и никак не связанных с ним исторически, культурно или цивилизационно, влияние "ханьского" присутствия дает о себе знать. На острове Реньюн в Индийском океане первый китайский торговец появился в 1861 году, в 1897 году их было 547, а еще через несколько лет они господствовали в экономике (186). На соседнем Маврикии правительство вынуждено гарантировать китайской диаспоре квоту в правительстве. Президент Мадагаскара Ф.Циранана публично грозил выслать из страны "за подрывную деятельность" носителей "желтой опасности" (187).
Китайские власти оказывали всемерную помощь целому ряду радикалистских и сепаратистских организаций: "Рабоче-крестьянской партии Турции", фракции А.Шукейри в "Организации Освобождения Палестины", финансировали националистов Нагаленда в Индии, Чинский автономный район и Шанское автономное "государство" в Бирме (188).
Особое беспокойство в Казахстане, учитывая низкую плотность населения и динамику его перманентного сокращения, вызывает все усиливающееся проникновение в страну китайских граждан. Старший преподаватель факультета журналистики Казахского Госуниверситета Темирлан Жиенгалиев утверждает в этой связи, - “по данным правоохранительных органов ежегодно в Казахстан въезжает до 50 тысяч китайцев, а выезжает до 30 тысяч”. Получается, за семь лет независимости в республике осело порядка 140 тысяч китайцев. Тревогу усиливает тот факт, что за весь 1998 год только 115 граждан КНР было выдворено из РК за проживание по просроченой визе. В другие годы эта цифра была еще меньше. Т.Жиенгалиев указывает, что в “южной столице” Алматы уже сложились районы компактного проживания ханьцев “чайна-тауны” - в пригородном поселке Заря Востока и микрорайоне “Айнабулак” (189).
Действительно, в Казахстане, особенно в южных и восточных его районах примыкающих к китайской границе, с начала 1990-х годов сложилась значительная китайская община, которая прочно заняла определенную социально-экономическую нишу. Речь идет о так называемых продавцах-“ханьсу”, контролирующих вещевые рынки большинства казахстанских городов, включая и столичные – Алматинский и Астанинский. Указанные “ханьсу”, в основном молодые люди, ведут себя тихо и смирно, власть и влияние своё предпочитают не афишировать, не сидят в ресторанах и не пользуются дорогими иномарками. От милиции, сейчас уже полиции, вежливо откупаются. Наняв за 50$ в день (стандартная цена) рабочую силу в лице местных казахстанских женщин, занимаются главным образом логистикой – регулированием поставок товара и контролем.
В обязанности продавщиц, помимо собственно торговли входит и интим-обслуживание “хозяев”, естественно, появляются дети. Китайские отцы, замученные демографической политикой собственного руководства (за рождение “лишних” детей не только штрафуют, можно и вылететь с работы и быть исключенным из партии), обычно продолжают заботиться о своих не совсем китайских потомках. Частный предприниматель Кудайберген Кундызкаиров в алматинской газете “Караван” делится своими впечатлениями – “Идет интенсивное “врастание” китайцев в наше общество. За считанные годы они укрепятся в Казахстане количественно и принесут с собою Китай на улицы наших городов и аулов. Уже сегодня вместе с китайскими торговцами в Алматы “работают” китайские же бандиты, так называемые “триады”. Скоро сплоченная и дисциплинированная диаспора “ханьсу” откроет национально-культурные центры, станет печатать газеты на родном языке… Позднее в местах компактного расселения китайцев будет затребовано “самоуправление”, а возможно, и автономия… Правительство Поднебесной в этот “час Х” заявит о своей решимости защищать интересы “китайскоязычных” граждан в сопредельных государствах”… Что делать? Кундызкаиров прямо указывает – “Нарастающее китайское присутствие в Казахстане – реальность. Ничего не предпринимая против этого, мы совершаем преступление по отношению к собственным детям и внукам”. Обозначает он и виновных – “наши сограждане-госслужащие за взятки содействуют бесконтрольному заселению Казахстана китайцами”. Причем за планами “связать с КНР энергосистему, провести газо- и нефтепроводы” стоит все-то же – проникновение и адаптирование Казахстана (190).
Автор статьи не исключает, что ханьсу “имеют… инструкции от спецслужб своей родины”. Так ли это на самом деле – неизвестно, однако “захват” казахстанских рынков, причем при помощи товаров далеко не лучшего качества, действительно похож на заранее спланированную операцию. Китайцы быстро и последовательно вытеснили с мелкооптового рынка не только казахов и русских (не для кого не секрет, что обе нации никогда не считались “торговыми”), но отодвинули далеко на периферию рынка – уйгуров и корейцев, которые известны своими навыками в этом деле. Другой казахстанский автор, Жанар Койлышова, в казахскоязычной газете “Ак босага” (№9, 1998) дополняет: “фиктивный брак в Казахстане обретает китайскую окраску… По подобным фактам в Алматы рассмотрено лишь одно уголовное дело. А ведь это явление требует серьезного внимания органов национальной безопасности”.
Только в июне 1999 года казахстанское МВД впервые отважилось на проведение масштабной республиканской операции “Мигрант”, целью которой было выявление незаконно проживающих на территории страны граждан.
Учитывая какими быстрыми темпами идет освоение ханьцами других государств можно только предполагать какова же реальная численность китайцев натурализовавшихся в Казахстане. В Австралии (1996) их 450 тысяч, в Англии (1991) – 164 тысячи, в Малайзии – 33%, Таиланде – 10%, Индонезии – 4%, крупнейшие иностранные диаспоры в США и Канаде… (191). Казахстанская статистика стыдливо молчит.
В крайних случаях, когда "сепаратизм", "мао-коммунизм" и "ханьсу-хуацяо" не срабатывали, Китай не останавливался и перед прямой вооруженной агрессией. Так было с Индией и Вьетнамом. По одному сценарию - несколько лет "пограничных инцидентов" для прощупывания сил противника, применительно к Вьетнаму - захват спорных Парасельских островов (январь 1974). Затем, не получив должного отпора, широкомасштабная наступательная операция, вторжение в феврале-марте 1979 года. И если б не отчаянное сопротивление вьетнамской армии, оснащенной, к тому же, самым современным на то время советским оружием, неизвестно – существовало бы сегодня на карте мира государство Вьетнам. Не исключено, появился бы второй китайский Синьцзян – в смысле буквального перевода “Новая территория”, только теперь уже на юге.
Китайские власти несмотря на полный провал большинства "неоглобалистских" затей, вовсе не отказались от них совершенно. В этом смысле показательна история архипелага Сенкаку.
Как утверждают пекинские историки их открыл китайский мореплаватель Ян Цзай в 1372 году. Острова, правда, были на тот момент давно населены и входили в состав феодального королевства Рюкю, но это так – между прочим. В начале XVII века Рюкю захватили японские самураи, а через несколько десятков лет маньчжуры династии Цин. В 1895 году потерпев поражение в очередной войне с Японией цинский Китай уступил архипелаг, который вошел в Японскую префектуру Окинава. Согласно Сан-Францискому договору Япония отказалась от "всех территорий, захваченных путем агрессии", но Китай этот договор не подписывал, а префектура Окинава в 1945-1972 годах была, фактически, оккупирована США.
Незадолго до выхода американских войск, в апреле 1971 года, правительство Тайваня официально заявило о правах на острова и вскоре организовало высадку на них "инициативных граждан" установивших там китайские флаги. В декабре того же 1971 года об "исторических и юридических" правах на архипелаг заявило и правительство КНР.
В 1978 году подписывая японо-китайский договор о мире, дружбе и сотрудничестве китайцы изящно уклонились от каких бы то ни было формулировок касательно территориальных проблем. Глава делегации Дэн Сяопин заявил: "Давайте ... оставим его разрешение будущим поколениям. Они найдут решение, которое будет приемлемо для всех" (192). "Будущее" наступило достаточно скоро - в 1996 году в Гонконге был основан "Всемирный китайский союз защитников Дяоюйдао" (китайское название Сенкаку). В сентябре 1996 года 17 кораблей ВМС Японии "вытесняли" из территориальных вод прилегающих к Сенкаку корабли и джонки с активистами "Всемирного союза" (192).
Конечно, говорить сейчас об открытой военной агрессии со стороны Китая нельзя. Пока на территории Казахстана размещалось (в любом виде) ядерное оружие - страна была гарантирована от "китайских неожиданностей". Войны и любого мало-мальски серьезного конфликта с ядерной державой никто не хочет из-за последствий ответного удара. Но в соответствии с заключенным весной 1994 года соглашением с Российской Федерацией 104 боеголовки казахстанских ракет должны быть за 14-ть месяцев демонтированы и вывезены в Россию, что и произошло. Сорок ТУ - 95 способных нести ядерное оружие были перебазированы в Россию еще раньше - зимой 1993-94 гг. (193).
Наиболее вероятным - первым этапом китайского проникновения в Центральную Азию видимо будет т.н. "тихая экспансия": различные мелкие предприятия, СП, солидные фирмы и банки, наемные рабочие и крестьяне, "туристы" и т.п. заполнят приграничные районы, постепенно адаптируя под себя не только рынок, но и демографическую ситуацию. Нет нужды доказывать, что данный процесс набирает обороты, обеспокоенность "экономико-демографическим вторжением" проявляют уже и зарубежные средства массовой информации. В частности, российско-американское приложение к "Известиям" газета "Мы" прямо пишет, что "процесс тихой экспансии действительно идет, но настолько тихо, что проанализировать его в цифрах практически невозможно"(194). Тем не менее российский Институт стратегических исследований попытался определить количество нелегальных китайцев проживающих в Казахстане в 300.000 человек (195). Было это еще в середине 1995 года.
Характерна в этом плане почти детективная история с созданием одной из первых в республике Жаркентской свободной экономической зоной (Талдыкорганская область). С начала 1993 года правительство Казахстана вело заинтересованные переговоры с гонконгской корпорацией "Ичжоу ЛТД", которая выступила в роли посредника между РК и КНР в деле открытия зоны. По уже согласованному проекту предусматривалось отчуждение по 130 гектаров приграничной земли с обеих сторон сроком на 99 лет, освобождение от налогов и свободное перемещение людей и капиталов по территории СЭЗ. При этом казахстанская сторона в погоне за сиюминутной экономической выгодой как-то не обратила внимания на сам факт сделки с "независимым" посредником от третьей страны, которая уже через несколько лет должна стать единой (Гонконг воссоединился с материковым Китаем в июне 1997-го года).
В образовавшуюся, в случае подписания указанного соглашения пограничную "дыру" хлынули бы, надо думать, не только "легкие" деньги. На государственном уровне разобравшись в нюансах сомнительного соглашения, стали активно "давать задний ход", однако ситуация все еще продолжает оставаться неопределенной: Министр иностранных дел Казахстана К.Токаев проговорился: "сегодня такое решение /об открытии СЭЗ, прим. автора/ преждевременно", "полагаю, что проект будет отложен на неопределенный срок, возможно на 3-4 года" (196). Кстати, именно К.Токаев, тогда еще в ранге заместителя министра и вел переговоры по СЭЗ с казахстанской стороны. Партнером его был также вскоре получивший повышение (заместителем министра иностранных дел) китайский посол в Алма-Ате Чжан Дэгуан. В официальных документах, по крайней мере одной из их встреч, (28 января 1993 года) целесообразность зон в предложенном китайском варианте признается оптимальной.
Со временем, подобное "переселение народов" вполне может привести к созданию "пятой колонны", некой "запасной козырной карты" - “своих среди чужих”, притеснение которых (реальное или мнимое), всегда можно использовать в определенных интересах, так как - кто знает, сколько среди "китайских рабочих и коммерсантов" действительно таковых. Начальник байконурской контрразведки полковник Лебедкин свидетельствует: "можете не сомневаться, в большинстве делегаций, которые сюда приезжают, есть люди, связанные со спецслужбами"(197). Надо думать подобные "делегации" посещают не только известный полигон и не трудно предположить, что они принадлежат, в большинстве своем, не к заокеанским "рыцарям плаща и кинжала".
Видимо КНР все же постарается уклониться от подписания с Казахстаном полноценного мирного договора, ограничась многочисленными и расплывчатыми соглашениями об экономическом сотрудничестве, различными декларациями и меморандумами о пограничной торговле, безвизовом проезде, обмене студентами и т.п. При этом пограничная проблема будет периодически ставиться на вид, потом протаскиваться в обсуждение, а кончится тем, что китайцы предъявят карты со "своими" землями по Балхаш и реку Чу и доказывай потом - где находилась родина великого поэта Ли Бо (известный современный китайский писатель Го Можо после долгих и тщательных исследований определил, что именно казахстанское прибалхашье подарило миру этого гения). Тут очень пригодятся "свои" люди в приграничьи - в любой момент можно спровоцировать этнические столкновения и выступить в защиту обиженных.
Еще один вариант возникновения конфликта (хотя и менее реальный) - организовать возвращение на историческую родину больших масс мирного населения. Опыт проведения подобных мероприятий у Китая имеется (так начинались столкновения в районе острова Даманский в 1969 году). Некоторые, особенно военные специалисты, считают, что и знаменитое переселение 100.000 (по другим данным – 70 тысяч) жителей Синьцзяна в 1962-63 гг. (в основном на панфиловском, бахтыском и зайсанском участках границы Казахстана) было осуществлено при некотором содействии и заинтересованном участии китайских спецслужб. Китайцам, во-первых, выгодно было избавиться от излишка неханьского населения, во-вторых, в число беженцев достаточно легко можно внедрить и собственную агентуру. "Лишних" людей желающих переселиться на какую угодно "родину", в Китае, как уже отмечалось, предостаточно.
В отличие от Китая в Казахстане экономическая ситуация далека от стабильности. Не исключено, что в обозримой перспективе положение еще более ухудшится и это несомненно скажется на материально-технической оснащенности и моральном, хотя бы из-за неустроенного быта, состоянии армии.
Думается, излишне приводить много аргументов в подтверждение того, что Казахстан воевать с Китаем, серьезно надеясь на успех, не в состоянии. Как говорится - не те весовые категории. Одна 40-я армия бывшего СССР, составляющая основу Вооруженных Сил Казахстана, даже не может (элементарно численно) надежно прикрыть границу. Значительная часть Вооруженных Сил Казахстана находится в т.н. кадрированном состоянии, т.е. постоянно действуют только штабы, личный состав призовут из резерва в случае необходимости. При современной скоротечности боевых действий Республика вполне может даже не успеть провести мобилизацию (от китайской границы до Алматы танк пройдет меньше чем за сутки). Не спасут и мощные укрепленные линии вдоль границы - уже лет пять, как они фактически заброшены, медленно разрушаются, и в свою очередь, лет через пять - придут в окончательную негодность.
В случае военного конфликта геостратегически наиболее вероятны одновременные удары по двум направлениям: 1) через Хоргос по Илийской долине с задачей выхода в район Алматы, 2) из Джунгарских ворот к Аягузу и северной оконечности озера Балхаш. В случае успеха этих ударов перерезается единственная рокадная (идущая вдоль линии фронта) железная дорога - Турксиб, и образуется своеобразный "мешок" окружения - Талдыкорганская область, упирающаяся основанием в Балхаш. Вспомогательные удары, скорей всего, последуют на Алтае, в районе озера Зайсан.
Основной силой вторжения явятся сухопутные войска - мотострелковые дивизии. В Ланьчжоуском Военном Округе их 12-ть, сведены в 21-ю и 47-ю общевойсковые армии. Авиация найдет ограниченное применение, в основном для деморализующих ударов по крупным населенным пунктам. Причины тому: во-первых - промышленные объекты китайцы постараются сберечь для себя, во-вторых - самолетный парк китайских ВВС оставляет желать лучшего, большей частью это устаревшие модели собственного производства на основе советских МиГ-15, 17, 21, Ту-16 и Ил-28. Танки самостоятельной роли играть не будут в виду своей относительной малочисленности и, главным образом, труднопроходимости местности. Их цель - взломать передовые рубежи обороны и обеспечить продвижение пехотных подразделений. Имеющаяся в Ланьчжоуском ВО танковая дивизия оснащенная, как устаревшими моделями "59" (советский Т-54 А) и "69" (модификация предыдущего), так и новыми "79" и "80" (собственного производства) вполне способна решать поставленные задачи (198). Зато безусловно широко будут использованы части специального назначения - различные штурмовые, диверсионные и десантные подразделения. Хотя непосредственно близ границ Казахстана подобные соединения не размещены, их переброска на любой театр военных действий займет несколько суток. В силу повышенной мобильности и универсальности выполняемых операций четыре китайских воздушно-десантных дивизии могут стать решающим фактором конфликта.
Показательна в плане китайского миролюбия официальная военная доктрина КНР. Военные специалисты "восточного соседа" полагают, что к 2.050 году их страна станет третьим мировым "полюсом" силы наравне с США и Россией, а, возможно, и опередит последнюю. Военное строительство в КНР жестко подчинено коммунистической идеологии, причем до сих пор в крайне догматичных формах. Так в январе 1993 года только что назначенный Заместитель Председателя Центрального Военного Совета (фактически, высшая армейская должность, т.к. глава ЦВС - партийный руководитель) адмирал Лю Хуацин гордо заявил, что “руководствуясь лозунгом - партия управляет винтовкой” сплоченная, как никогда, Народно-освободительная Армия Китая неуклонно двигается в направлении к модернизации и через некоторое время станет еще более революционной” (199).
Российский ученый, полковник В.В.Стефашин детально анализируя основные компоненты китайской военной стратегии отмечает, что политическими целями войны в Китае до сих пор считают не только защиту собственного суверенитета и территориальной целостности страны, но и "пропекинскую ориентацию стран сопредельных", более того - с дальнейшим захватом и удержанием территории противника в целях китаизации аннексированного пространства (200). Исходя из данного постулата китайские стратеги разработали концепцию "быстрого реагирования", которая "ориентирует войска на решение пограничных конфликтов и локальных войн" (200).

В современной военной теории Китая концепция "локальных войн" выдвинута на первый план. С ней тесно переплетается доктрина "стратегических границ и жизненного пространства" (СГЖП) - чего стоят сами названия. Согласно СГЖП Китай нуждается не только в "мирном окружении, но и в пространстве обеспечивающим безопасность и жизнедеятельность более чем миллиардного населения". Тем самым, основные принципы военной доктрины Китая носят достаточно явно выраженный военно-наступательный характер и представляют определенную угрозу для его соседей. Подводя итог своему анализу, В.Стефашин считает, что "в перспективе может быть затронута и национальная безопасность сопредельных азиатских стран СНГ" (201).
Это понимают и некоторые специалисты в Казахстане. Так ведущий научный сотрудник Казахского института стратегических исследований при Президенте М.Лаумулин анализируя теоретические компоненты военной доктрины КНР подчеркивает, что главная цель обеспечения безопасности "по-китайски" - "сохранение территориального единства", "под которым подразумевается решение проблемы "единого Китая", а также пограничных и территориальных вопросов с соседями" (202).
Могучий и неуклонный экономический подъем в Китае вызывает серьезный интерес в среде ученых аналитиков всего мира, которые давно заняты дискуссией - чем это в конечном счете закончится и есть ли факторы способные остановить или даже отбросить вспять нового "восточного колосса". Большинство американских политологов сходились во мнении, что крупных перемен в китайской правящей элите, да и самой стране, следует ждать после кончины национального лидера Дэн Сяопина. Военные аналитики Пентагона считали "неизбежными" "проблемы передачи власти после смерти Дэна". Китай, по их мнению, стал бы "совершенно другим государством", причем "весьма вероятен внутренний раскол в КПК" "в течение ближайших семи лет", за которым последуют "либо диктатура националистов, либо децентрализация власти" (203).
При этом американские специалисты широко использовали и используют данные "подпольных", надо полагать более объективных китайских авторов. Особенно часто цитируется опубликованная летом 1994 года в провинциальном издательстве "Шаньси" книга "Взгляд на Китай через третий глаз". Автор по понятным причинам скрылся под псевдонимом, но полагают, что это не кто иной как опальный "придворный" политолог Ли Пэна Хэ Синь - авторитетнейший ученый, которому долгое время был доступен широкий круг самых разнообразных, в том числе и секретных, источников. Детально анализируя пропорции роста промышленного и сельскохозяйственного производства автор "третьего взгляда" приходит к неутешительным выводам: сельскохозяйственное производство значительно и почти безнадежно отстает (даже по официальным данным среднегодовые темпы роста промышленности - 10,8 % за 1979-93, опережали почти в два прирост в аграрном секторе в соответствующий период - 5,5 % (204)).
В результате подобной диспропорции дистанция между "богатеющим" городом и перенасыщенным населением селом приведет к социальному взрыву невиданной мощности: "современное 800 миллионное крестьянство страны - вулкан" "в любой момент способный взорваться" "под давлением рыночных новаций", потому как "государство утрачивает контроль за миграцией огромной армии сельчан и не обладает достаточным количеством средств, чтобы обеспечить работой всех желающих" (205). Постепенно нотки растерянности и озабоченности стали проскальзывать и в официальных средствах массовой информации восточного соседа: "80 % населения Китая по прежнему составляют крестьяне, из которых избыточная рабочая сила в 25 %, может быть, давно уже покинула землю и направилась в город на заработки" (206).
Однако, в очередной раз, американские аналитики просчитались. Архитектор китайских реформ мирно почил в феврале 1997 года заблаговременно передав рычаги политического руководства своим верным соратникам. Последний и первый после Дэна 15-й съезд Компартии Китая (сентябрь 1997 г.) воздал должное этому, вне всякого сомнения, выдающемуся человеку и политическому деятелю. Согласно принятым на съезде поправкам в Устав КПК “теория Дэн Сяопина” теперь стала “руководящей идеологией”, отныне “Коммунистическая партия Китая руководствуется в своих действиях марксизмом-ленинизмом, идеями Мао Цзэдуна и теорией Дэн Сяопина” (207).
Но все равно, на основе последних данных однозначно можно сделать вывод о том, что подлинная картина внутреннего состояния Китая весьма далека от стабильности. Так согласно секретному докладу Министерства общественной безопасности КНР N 94016 от 2 апреля 1994 года, "в 1993 году в стране произошло более 850-ти незаконных выступлений, 1210 собраний, 6320 забастовок, в которых приняли участие 320.000 человек". Из 30-ти административных единиц страны (провинции, автономные районы, города центрального подчинения) 14-ть отмечены, как "нестабильные". Они охватывают 64 % территории КНР и 47 % населения" (208). Тоже самое, демографический фактор в сочетании с территориальными претензиями, как первопричину китайской экспансии на запад выделяет бывший главный специалист экспертного отдела Министерства печати РК историк А.Грозин. Он полагает, что существует реальная возможность "растворения", "поглощения Казахстана Китаем" причем эта "наибольшая угроза" "неизмеримо серьезней "среднеазиатской"" и "носит долговременный характер" (209). Бывший помощник секретаря Совета безопасности Республики Казахстан, а ныне руководитель одного из управлений МИДа А.Смагулов предлагая свой футурологический прогноз ситуации в Центральной Азии и сопредельных странах считает, что хотя в КНР "наиболее вероятно" развитие событий по т.н. сценариям "Б" и "В" (где "Б" - эволюционный переход от авторитарного социализма к демократии с сохранением единой КНР, а "В" - та же самая трансформация, но с издержками "дробления" государства) "высока вероятность" модели "Г" - "хаоса", взрыва внутреннего состояния из-за социального конфликта" (210).
Конечно, ход развития событий, во многом, будет зависеть от "третьих стран". Важна позиция США, как нынешнего "гегемона" мира, но еще более значимо истинное отношение к казахстанской государственности России. В случае весьма вероятного прихода к власти национально-ориентированных сил, Россия в состоянии легко и быстро дестабилизировать положение в Республике Казахстан разыграв демографическую карту. Здесь нужно четко поставить главный акцент: и у России и, тем более, у США нет продуманной и четкой государственной внешней политики в отношении Казахстана.
В США на правительственном уровне присутствуют три тенденции: 1) "изоляционисты", которым наплевать на Центральную Азию потому, как она далеко и жизненным интересам Америки не угрожает даже в далекой перспективе; 2) "демократо-утописты", которые действительно искренне пытаются помочь, но совершенно не знают, что делать в Азии с демократией, рынком и тому подобными западными институтами; 3) "реалисты" , которые еще живут в состоянии "холодной войны" и видят Казахстан центром стыка силовых полей всех американских врагов, а именно: исламского фундаментализма, китайского коммунизма и российского империализма. Отсюда ход их размышлений - если дестабилизировать положение в данной точке "X" - Казахстане, втянутыми в междоусобный конфликт, рано или поздно, окажутся все три стороны, что для Америки однозначно выгодно - пусть враги истребляют друг друга сами.
Далеко не все однозначно и с Китаем. Следует отметить, что оценки различных аналитиков относительно даже ближайшего будущего "великого восточного соседа" весьма противоречивы. Фрэнсис Фукуяма пишет, что "китайская агрессивность и экспансионизм на мировой сцене фактически сошли на нет" (211). Не менее знаменитый Сэмюэль Хантингтон уверяет, что "можно привести более убедительные аргументы в пользу противоположного тезиса: китайскому экспансионизму еще предстоит появиться на мировой сцене" (211).
В любом случае, как свидетельствует Ежегодник Стокгольмского Института Проблем Международного Мира - "в Центральной Азии отсутствие серьезных политических изменений имеет результатом чрезвычайно неопределенную ситуацию и увеличивает риск взрыва непредсказуемых масштабов и формы, подобно войне в Таджикистане", "здесь (имеется в виду. Центральная Азия) ситуация ухудшиться очень быстро. Сложность этнического состава, перенаселенность многих районов, многократно и произвольно передвигавшиеся в советский период границы - все это делает обстановку в регионе крайне взрывоопасной" (212).
Казахстанские авторы специально занимавшиеся данной проблемой предпочитают либо не высказываться совсем, либо ограничиваться совершенно невразумительными смысловыми конструкциями. Известный журналист Олег Квятковский (лауреат Президентской премии и главный редактор газеты “Караван”) утверждает, что хотя "менталитет любых границ с китайцами в СССР всегда был однозначно недоверчивым и жестким", но "Казахстану есть чем "усмирять" возможные амбиции китайских правых-левых: КНР переходит в разряд основных мировых потребителей нефти, газа, угля, электричества, черных металлов, шерсти, минудобрений..." (213). В представлении О.Квятковского Казахстан, видимо, будет успешно шантажировать Китай своими природными ресурсами, хотя насчет “менталитета границ” и “китайских правых-левых” необходимо уточнить у автора, что (кто) это такое.
Характерно, что политологические воззрения казахстанских официальных лиц не менее фантастичны. Бывший вице-премьер по идеологии, а ныне - посол в Китае К.С.Султанов, в автореферате кандидатской диссертации утверждает, что "...Казахстан и Китай, находясь почти в равном геополитическом положении, относятся к разным уровням их интенсивности и взаимовлияния" (214). Как это понимать - неизвестно.

[Yura86]

4. УЙГУРСКИЙ ВОПРОС - РАЗМЕННАЯ КАРТА
КАЗАХСТАНО-КИТАЙСКИХ ОТНОШЕНИЙ.

“В политике честность не может быть обязательна, а в особенности при действии против китайцев, которые на каждом шагу доказывали справедливость этого правила”.
(руководитель русской делегации в 1862-64 гг. при подписании Чугучакского договора Бабков И.Ф. - Записки о моей службе в Сибири. СПб., 1912, с. 118)

Другим важным деструктивным моментом шанхайского соглашения (не даром его текст так и не был опубликован в казахстанской печати) является то, что под его "прикрытием", согласно "Обращению представителей уйгурских общественных организаций к президентам Казахстана, Кыргызстана, России и Таджикистана", "китайские власти уже через 10 дней" после "исторического соглашения" развернули "беспрецедентную политическую чистку" в СУАР. Со ссылкой на китайские СМИ, уйгурские активисты утверждали, что было "арестовано 1.700 человек из числа национальных кадров - духовенства, интеллигенции, студентов и других, по обвинению в сепаратизме". По данным уйгурских общественных организаций речь идет, по меньшей мере, о трех тысячах арестованных уйгуров. Китайскими властями создана специальная комиссия по изъятию у населения, из магазинов и типографий уйгурской литературы, согласно особому "перечню". Резко активизирована компания по переселению ханьского населения в СУАР. Весной 1996 года ежедневно в город Тарим (Синьцзян) прибывало 40-50 тысяч китайских переселенцев" призванных осваивать новые территории. Уйгурская общественность прямо связала "начало массовых репрессий" с подписанием Шанхайских документов и указала на "стремление властей КНР привлечь к участию в своих планах по борьбе с сепаратизмом в Синьцзяне соседние государства" (128).
Министерство иностранных дел Казахстана оперативно прокомментировав обращение представителей уйгурских общественных организаций отметило, что ссылки на Шанхайские соглашения "абсолютно некорректны" и "никакой взаимосвязи между подписанием Шанхайского договора и майскими событиями в СУАР КНР не существует" (128). Так ли оно на самом деле покажет время.
Китайские власти по-своему правы, решительно отстаивая собственные интересы и территориальную целостность страны, наглядный пример краха СССР заставил сделать надлежащие выводы. Справедлива в этом смысле оценка уже упоминавшегося директора Института Дальнего Востока РАН М.Титоренко: "если появится опасность отделения какого-либо района Китая (тибетцы, уйгуры), то Китай не остановится ни перед чем, чтобы сохранить единство страны" (129).
Надо сказать, китайцам есть за что держать "историческую" обиду на казахов. По словам самих казахстанских ученых, в частности доктора политологии, заместителя начальника отдела внутренней политики Администрации Назарбаева Б.Г.Аяганова, в 1930-е годы, когда Восточный Туркестан стал "ареной постоянных столкновений между мусульманским населением и непрерывно мигрировавшими сюда китайцами", "против китайской администрации выступили и казахские племена" под руководством избранного по этому случаю ханом "влиятельного" вождя Шарипа.
Китайские власти прибегли к репрессиям арестовав других "влиятельных" казахов - Сейтен би и Абдуллу, "многие аулы были разорены и подверглись опустошению", "несколько тысяч казахов из предгорий Алтая были насильно переселены в провинцию Ганьсу, а кереи [племя Среднего Жуза - прим. автора] во главе с Шарипом и Хусаином-тайджи ушли в сторону Барколя". В 1941 году "крупная группа" казахов была вынуждена эмигрировать в Индию, в штат Кашмир.
В 1936 "начались серьезные волнения" казахов "в районе округа Манас". В июне 1943 "вспыхнуло восстание батыра Оспана". Китайцам удалось вытеснить повстанцев в Монголию, но в ноябре 1944 года Оспан поднял новый мятеж в верховьях реки Или. Вскоре джигиты Оспана взяли под свой контроль обширные районы предгорий Алтая, Тарбагатая и Илийской долины, создав на освобожденных землях собственную администрацию, во многом достаточно формально подчиненную провозглашенной, но не признанной ни одной страной мира, Восточно-Туркестанской Республики.
Здесь можно согласиться с Б.Аягановым "СССР в данном регионе действовало очень активно; но вело двойственную игру - оно то поддерживало антикитайские выступления, вплоть до снабжения оружием [более того - Главнокомандующим Вооруженных Сил ВТР некоторое время был полковник Советской Армии Поленов - прим. автора] то, наоборот, заигрывало с китайскими властями" (130).
После того, как СССР "сдал" своих союзников маоистскому Китаю (осень 1949 года) "повс отступили в горы", где продолжали активное сопротивление до весны 1950 года. Вскоре батыр Оспан был арестован и расстрелян, а оставшиеся 15 тысяч верных ему казахов попытались пробиться в Индию (добралось из них только 350 человек) (130).
Кроме того, откровенно деструктивную позицию по отношению к Казахстану занимает китайское руководство в вопросе продолжения ядерных испытаний, аргументация лидера КПК Цзян Цзэминя просто несерьезна "взрывы происходят редко - раз в год или полтора - что само по себе уже является мораторием", тем более если учесть увязку этого вопроса с проблемой так называемого "уйгурского сепаратизма". Цзян Цзэминь утверждает: "надо понимать, что под лозунгом запрещения ядерных испытаний подчас скрывается деятельность движения "Восточный Туркестан"" (131).
Уйгурская проблема так или иначе еще не раз всплывет в казахстано-китайских отношениях. Дело в том, что уйгуры многочисленный этнос (общей численностью, в разных оценках, от 16 до 30 миллионов человек) лишенный собственной государственности, но стремящийся ее обрести. История национально-освободительного движения уйгурского народа требует отдельного рассмотрения, важно обозначить следующий ключевой момент: уйгуры давно и упорно добиваются независимости, причем карта "уйгурского сепаратизма" уже не раз разыгрывалась Россией в борьбе против Китая. В последний раз в достаточно явной форме это было предпринято в конце 1940-х годов, когда казахстанское руководство инициировало в ЦК КПСС вопрос о создании Уйгурской автономной области на территории КазССР (3-х районов Алма-Атинской и 2-х - Талды-Курганской областей), пограничных с Китаем, для того чтобы содействовать национально-освободительному движению в соседнем Синьцзяне, тогда контролируемом гоминьдановцами. Указанная область должна была служить своего рода тыловой базой для провозглашенной уйгурами на части Синьцзяна в 1944 году Восточно-Туркестанской Республики. Советские военные советники способствовали первым успехам Народно-освободительной армии Восточного Туркестана, но затем, напротив, "заморозили" ее боевую активность против Гоминьдана, так как новообразовавшееся государство стало причиной трений между советским и китайским, уже коммунистическим, руководством.
После победы Мао, Сталин принял решение "сдать" своих вчерашних союзников, а отчасти - ставленников. Планы создания уйгурской автономной области в Казахстане были отвергнуты в связи с изменением политической ситуации, а руководители Восточно-Туркестанской республики - А.Касими, генералы Исхакбек и Далельхан "погибли в авиационной катастрофе" (скорее всего были ликвидированы на Лубянке). (132).
Восточно-Туркестанская Республика была "самораспущенна", ее воинские части расформированы, а оставшиеся в живых активисты и государственные деятели ВТР были подвергнуты "исправлению" и "перевоспитанию" в концлагерях маоистов.
Давление Китая на Казахстан в уйгурском вопросе особенно усилилось в последние два года в связи с резкой дестабилизацией положения в Синьцзяне. Весной 1993 года китайский МИД официальной нотой протеста обвинил власти Казахстана в поддержке "уйгурских сепаратистов", стремящихся воссоздать государственность "Восточного Туркестана".
Как утверждает американский ученый Джеффри Си: "6 марта 1992 года Председатель Правительства Синьцзяна обвинил местные сепаратистские движения в связях с мусульманскими государствами бывшего Союза и наложил запрет на их деятельность" (133). Под "мусульманскими государствами" вполне можно понимать Казахстан, а по опыту площади Тяняньмэнь не трудно догадаться, что такое китайское - "наложил запрет".
Практически после каждой встречи "в верхах", последовавших после этого, казахстанская сторона вынуждена была оправдываться и заверять китайских коллег в своей полной непричастности к деятельности "уйгурских сепаратистов".
В апреле 1994 года Ли Пэн впервые выразил признательность Н.Назарбаеву за "жесткую позицию" (134) в этом вопросе. Назарбаев публично заявил, что "деятельность организации "Восточный Туркестан", направленная на раскол Китая, находится в Казахстане под запретом" (135).
Вскоре, "жесткая позиция" стала облекаться в конкретные формы: в октябре 1995 года Генеральная прокуратура Республики Казахстан официально проверив и установив незаконность деятельности т. н. "Объединенного национального революционного фронта Восточного Туркестана" и "Организации освобождения Уйгурстана" (УАТ) и их центральных органов газет - "Голос Восточного Туркестана" и "Уйгурстан" вынесла предписание: А.Вахиди - лидеру УАТ, "о незамедлительном прекращении деятельности организации и выпуска ее печатного органа", в отношении главы "Восточного Туркестана" Ю.Мухлиси "возбуждено административное производство по статье 188-2 и часть 1 статьи 188-8 Кодекса КазССР об административных правонарушениях с последующей передачей дела на рассмотрение в народный суд (136).
Между тем, национально-освободительная борьба уйгурского народа набирает силу. Не последнюю роль здесь играет пример среднеазиатских окраин бывшего СССР, их "катапультирование" в независимость в результате развала СССР вселило надежду , что подобное может произойти и с Китаем.
О напряженности положения в китайском Восточном Туркестане свидетельствуют факты: в апреле 1990-го года около 200 вооруженных уйгуров атаковали одно из зданий местной администрации в окрестностях Кашгара на границе с Казахстаном" (137), в "ходе выступлений коренного населения" в этом месяце погибли "два высокопоставленных представителя из Пекина, а также 22 человека (по другим данным 50) из числа местного населения". "Восстание было решительно подавлено силами безопасности, специально переброшенными в мятежный район". Ситуация еще более обострилась когда в феврале 1992 года "в Урумчи в результате двух взрывов погибли 6 и были ранены 20 человек" (138).
В связи с неспокойной обстановкой в регионе на одном из заседаний Политбюро ЦК КПК осенью 1991 г. говорилось о том, что "Синьцзян может стать базой сил, преследующих цель свержение социалистического строя на территории всей страны". Войска, дислоцированные в СУАР, были приведены в состояние повышенной боевой готовности, а местным органам власти автономного района на 1992 год в качестве главной задачи было определено "подавление сепаратизма" (138).
Тон и содержание относительно недавнего выступления на торжественном митинге в Урумчи (столице СУАР) главы Комиссии по делам национальностей КНР Исмаила Амата показали, что напряженность если и спала, то весьма незначительно. Высокопоставленный гость поздравляя собравшихся с 40-й годовщиной образования Синьцзян-Уйгурского Автономного района отметил, что правительство Китая "будет решительно бороться против саботажников, подрывающих единство страны" (139).
Примером готовности идти до конца может служить неудавшееся покушение на руководителя самой крупной уйгурской национально-освободительной партии - "Организации Освобождения Уйгурстана" (УАТ) Ашира Вахиди в январе 1996 года. Престарелый ветеран антикитайской войны (1944-46 гг.), в прошлом - руководитель комсомола Синьцзяна, был связан и зверски избит у себя дома неизвестными, представившимися активистами его организации. Нападавшие похитили документы по подготовке 2-го съезда УАТ и другую партийную документацию. Несмотря на обращение во все возможные казахстанские СМИ, ни одна из газет (в том числе официальная уйгурская - "Уйгур авази") не поместили сообщений о случившемся, а алматинская милиция быстро замяла дело. Все это наводит на мысль, что за попыткой устранения одной из самых крупных фигур уйгурского сопротивления (А.Вахиди больше двух месяцев провел в больнице, получив тяжелейшие черепно-мозговые травмы), стоят китайские спецслужбы, действовавшие если не в прямом взаимодействии с казахстанскими спецслужбами, то, несомненно, с их ведома.
Справедливости надо отметить - сами уйгурские лидеры не скрывают, что настоящий ненасильственный этап борьбы, когда они, в основном, апеллировали к международным общественным и правозащитным организациям, видимо подходит к концу. Явная активизация политики “ассимиляции” Синьцзяна ставит на грань выживания весь уйгурский этнос и в этих условиях, как последнее средство, будут использованы силовые методы противодействия. Не последнее место в рядах борцов за свободный Уйгурстан займут, надо полагать, семь тысяч казахстанских членов УАТ.
Уйгурский вопрос стоял в повестке дня переговоров на высшем уровне состоявшихся во время последнего длительного визита Н.Назарбаева в Пекин (февраль 1997 года). По мнению одного из известных казахстанских политологов, в недалеком прошлом советника президента Назарбаева: итоги визита и, вообще, политика Казахстана по посильному содействию пекинским властям в "китаизации" национальных районов, сильно напоминает близорукую тактику казахского хана Аблая при разгроме Джунгарского ханства. В середине XVIII века, ударами по тылам последнего хана независимой Джунгарии Амурсаны, казахи, в немалой степени, способствовали гибели единственного буфера между своими владениями и Поднебесной империей.
Результаты не заставили себя ждать, вырезав многотысячное (по некоторым данным даже миллионное) население Джунгарии китайцы принялись за казахов. Назарбаев, потворствуя ассимиляции уйгурского, да и казахского (в Синьцзяне проживает порядка миллиона казахов) населения СУАР, полностью повторяет стратегическую ошибку хана Аблая.
Одновременно с визитом Назарбаева в Пекин, так уж совпало, в Кульдже (китайское название – Инин), произошли массовые беспорядки. Американский журналист Чарльз Хуцлер описывает события так – “5 февраля 1997 года уйгуры потребовали независимости. Сотни их вышли на улицы с криками: “Аллах Акбар! Независимость – Синьцзяну!”. Были задействованы полиция и войска и в течение двух дней продолжались избиения и расстрелы, совершались поджоги. Стороны по-разному объясняют причины волнений и представляют разную статистику жертв подавления мятежа. Согласно официальным данным, погибло 10 человек, уйгурские эмигрантские организации заявляют о 100 и более погибших”. Как сообщила казахстанская газета “Караван” со ссылкой на иностранные информационные агентства – на состоявшейся буквально накануне волнений очередной сессии Собрания народных представителей Синьцзяна (январь 1997) председатель партийного комитета СУАР Ван Лэцюань заявил о наличии “серьезных факторов нестабильности”, подчеркнув, что “борьба против сепаратистов – это не национальная или религозная проблема. Она касается защиты единства Родины и национальной сплоченности. Это борьба между нами и врагами, добивающимися независимости Синьцзяна” (140).
Китайские СМИ, кстати, практически “не заметили” событий в Илийском крае, иностранные информационные агентства также почти ничего не сообщили по этому поводу, видимо не смогли получить достоверной информации. Только японское радио рассказало некоторые подробности – “самые крупные за много лет беспорядки в Инине… начались 5 февраля. Поводом для них стала попытка полиции арестовать преступника-уйгура… мелкий инцидент спровоцировал демонстрацию с участием свыше тысячи уйгуров, преимущественно в возрасте 17-18 лет, которые прошли маршем по городским улицам к зданию местной администрации, выкрикивая антикитайские лозунги и требуя “независимости Синьцзяна”. Манифестанты-мусульмане нападали на… ханьцев, громили магазины, поджигали автомобили…” Для пресечения насильственных действий было брошено около тысячи местных полицейских, “которым пришли на помощь формирования военной полиции. Против сепаратистов был применен слезоточивый газ, в городе закрыт аэропорт и железнодорожный вокзал, введен комендантский час”. По меньшей мере 10 человек было убито и свыше 100 ранено.
Японцы отметили, что “по словам представителей китайских властей, нынешние выступления были подогреты иностранными враждебными силами” и сами высказали предположение - уйгурские сепаратисты “получают поддержку от участников движения за создание “Восточного Туркестана”, которое имеет опорные базы в Турции” (140).
Касаясь современной ситуации (на февраль 1999 года) мнение американского журналиста Ч.Хуцлера таково: “тяжелое наследие недоверия и страха остается… зловещая тень бунта еще витает над Синьцзяном. Усилены пограничные наряды. Люди, живущие близ границы с Казахстаном (главным образом это этнические казахи), жалуются на ограничение их свободы передвижения. Партийное руководство даже планирует к концу следующего года перевести последних кочевников приграничных степей на оседлый образ жизни (совершенно не интересуясь при этом желанием самих кочевников! – прим. автора). Акты насилия продолжаются. По словам Жой Юаня, секретаря Илийской парторганизации, во время вооруженных стычек в апреле и июле 1998 года полицией были арестованы некоторые лица, “прошедшие подготовку за границей и внедренные в Синьцзян для совершения террористических актов””. Общий вывод американца, как очевидца событий, однозначен – идет “тайное наращивание сил. Набирающий силу конфликт, способный возбудить этнические волнения по всей стране, стал сильнейшим образом угрожать стабильности Китая” (141).
В этой сложной и далеко не стабильной обстановке правительство Казахстана без особых раздумий “пристегивает” себя к Пекину, как-то разом позабыв и о своих соотечественниках в Китае, и о китайских шпионах и массовой миграции ханьцев в сам Казахстан. Отчего подобная страусиная политика?
В конце 1998 года по приглашению китайского правительства Синьцзян посетила большая делегация казахстанских журналистов, последние много ездили по стране, встречались с людьми, разговаривали. Как итог - масштабные статьи, (примеры: Абдеш Калмырзаев “В стране, где народ верит в свое будущее”, республиканский общественно-политический журнал “Мысль”, №11, 1998; Сергей Лесковский “In China veritas! Эта загадочная китайская душа”, республиканская газета “Экспресс-К”, №66, 68, 70, 72, 80, 84, 86, 88, май-июнь 1999), и в них один рефрен – в Китае все хорошо, даже здорово! Никаких проблем нет. Многонациональный народ Синьцзяна в едином порыве строит светлое коммунистическое будущее!
Правомерно ставить вопрос о начале формирования в казахстанских СМИ китайского лобби. Причем, на достаточно солидном уровне – Лесковский и Калмырзаев не рядовые журналисты, а главные редакторы упомянутых изданий. Постоянная, из номера в номер, реклама в “Экспресс-К” недавно образованной Гражданской партии Казахстана, наводит на мысль о возможном со-спонсорстве их (газеты и партии) третьей стороной. Тем более, что у 2-го секретаря партии Дюсембая Дуйсенова (в совсем недалеком прошлом вице-премьера и министра энергетики и природных ресурсов) сложились хорошие деловые отношения с китайскими партнерами со времен руководства Национальной компанией “Казхром”. Первый секретарь новой партии – Азат Перуашев (бывший сотрудник Администрации Н.Назарбаева) – принадлежит к талдыкорганской группировке… Но это все предположения. Достоверно известно, но, опять-таки, из конфиденциальных источников только то, что китайская сторона многовекторно расширяет сферу своего информационного присутствия в Казахстане, купив в мае текущего года через подставных лиц популярную алматинскую газету “Деловая неделя”.
Дальше больше, 30 августа 1998 года в Казахстан из Китая прибыли три активиста уйгурского национально-освободительного движения – Хамит Мамат, Ильяс Зардун и Махпир Касым. Они официально попросили у казахстанских властей политического убежища, однако, не только не получили его - в феврале 1999 года по просьбе китайских властей без всякого суда все трое были выданы властям КНР. Не помогли многочисленные протесты уйгурской (и не только) общественности Казахстана. Существующая в мире практика знает мало подобных прецедентов. Сколько бы правительство Турции не настаивало на выдаче им курдского лидера Абдуллы Оджалана, ни одна страна в мире не решилась на подобный шаг. Есть неписанное правило – не выдавать политических эмигрантов режимам, где им угрожает смертная казнь, ведь в таком случае само “выдающее” правительство становится соучастником казни. В крайнем случае, всегда можно предложить политэмигрантам перебраться в какую-либо третью страну. В данном случае такого не произошло, хотя в той же России проживает не один десяток уйгурских эмигрантов китайское правительство даже не пытается поставить вопрос об их водворении на родину. КНР знал на кого давить. Руководитель вполне лояльной алматинской “Ассоциации уйгуров” Кахарман Хожанберди заявил корреспондентам, что “письменно обращался во все казахстанские инстанции, пытался защитить их… хотел показать документы, доказывающие, что они не являются уголовными преступниками”, но не нашел понимания. “Их обязательно там расстреляют”, - считает К.Хожанберди (142). Учитывая, что известный синьцзянский казахский писатель Кажикумар Шабдан-улы уже более 35 лет отсидел в тюрьме всего лишь за написание произведений неадекватно отражающих “стремительную поступь социализма с китайским лицом” (сидит и сейчас, казахстанские власти никак и ни разу не пытались помочь соотечественнику), участь уйгурских эмигрантов будет, скорее всего, трагической. Не исключено, что они уже казнены.
Правда китайского руководства в том, что оно стремится сохранить единство страны, правда уйгурского народа в том, что он борется за свободу и независимость. Борется всеми доступными средствами. Лидер другой уйгурской политической организации базирующейся в Казахстане – Комитета освобождения Восточного Туркестана - Юсупбек Мухлиси приводи следующие факты – за период 1980-90 гг. в СУАР прошло 53 массовых выступления против китайских властей, самое крупное в мае 1989 в Урумчи (арестовано более тысячи человек). В 1990 году партизанский отряд под руководством Мухаммеда Хасана, Зейнетдина Юсупа и Курбана Мухаммеда “освободил от китайских органов управления” местность Барин. На подавление восстания были брошены войска общей численностью 200 тысяч солдат с бронетехникой, которые сравняли с землей 8 сел Баринского района. Всего погибло около 2 тысяч уйгуров, 3.700 было арестовано. В 1992 году в том же Барине были арестованы руководители подпольной организации готовившие новое восстание – Джелил Эвел и Обуп Касым – до сих пор находятся в заключении. Осенью 1993 года спасаясь от преследований отступила в Пакистан боевая группа под руководством Аблимита Талипа, Идриса Омара и Маметимина Сейита. Однако, пакистанские власти выдали патриотов китайским властям и 30 мая 1995 года 5 членов группы были казнены в Урумчи, еще трое были убиты в тюрьме во время следствия.
Всего на 1994 год в Уйгурстане, по словам Ю.Мухлиси, действовало 27 уйгурских подпольных организаций, которые имели “военно-диверсионные подразделения”. Параллельно возникли “радикальные молодежные группы”. В сентябре 1994 года в Москве прошел нелегальный учредительный съезд штаба “Искра Родины”, “который взял на себя функции координирующего органа уйгурского сопротивления” (143). Только за 1998 год, как утверждает один из лидеров уйгурского сопротивления, по обвинению “сепаратист и националист” было расстреляно 26 уйгурских патриотов, еще 8 человек – в январе текущего 1999 года. Всего с начала 1997 года в боях и тюрьмах погибло 1.130 бойцов сопротивления, количество заключенных на сегодняшний день доходит до 87 тысяч человек (144).
Но уйгурский народ несмотря на репрессии со стороны китайских властей и явное противодействие правительств новых независимых государств Центральной Азии продолжает вести борьбу за создание собственного государства. На прошедшей не так давно в Алматы научно-практической конференции под длинным названием – “Проект закона “О борьбе с терроризмом”: организационные и правовые проблемы” (апрель 1999г.) представителем Комитета Национальной Безопасности Казахстана было заявлено – “В связи с переходом уйгурских сепаратистов в СУАР (КНР) к вооруженным методам борьбы за создание независимого государства зафиксированы попытки контрабанды оружия в Синьцзян, в том числе и через территорию Казахстана. В республике также задерживались лица, входящие в структуры уйгурских сепаратистских организаций и причастные к террористическим проявлениям в Китае и Кыргызстане” (145).
Несколько позднее сам руководитель главной казахстанской спецслужбы Нуртай Абыкаев (как утверждают многие, близкий родственник президента) лоббируя в Сенате новый закон “О борьбе с терроризмом” озвучил претензии к уйгурам - “у нас тоже отмечены факты усиления сепаратистских тенденций в среде курдской и уйгурской диаспор” (146).
Представителями уйгурской общественности справедливо поднимается вопрос – в чем причина столь однозначно негативного отношения к ним со стороны различных государств. Известный российский журналист Аркадий Дубнов в репортаже по итогам Алматинского саммита (июль 1998 г.) глав государств “Шанхайской пятерки” (Китай, Россия, Казахстан, Киргизия, Таджикистан) процитировав “Итоговое заявление” – стороны подтвердили “неприятие любых проявлений национального сепаратизма, религиозного экстремизма и запрещения сепаратистской деятельности” на своих территориях, добавляет – “речь идет здесь в первую очередь об уйгурских общинах в Центральной Азии, которые требуют отделения от Китая Синьцзян-Уйгурского автономного района, их активность теперь, судя по всему, будет объявлена вне закона” (147). То есть, одним из подпунктов в обсуждениях присутствует “уйгурский вопрос”, по которому, в результате давления Китая, принята и проводится согласованная политика. Политика на борьбу с “сепаратизмом” и его носителями – уйгурскими диаспорами в странах бывшего СССР.

Однако, следует отметить, что и в правительственных кругах Казахстана присутствует иная точка зрения. Так в выходящем в Швеции и ориентированном на оппозиционные круги журнале “Центральная Азия и Кавказ” сотрудники Института развития (Даму институт) при правительстве Казахстана, представляющие взгляды политической группировки близкой к министру здравоохранения, образования и спорта Казахстана К.Кушербаеву, пишут – “Единственное, что сейчас удерживает Китай в его естественных границах – это зыбкость общественно-политической ситуации в СУАР… “синьцзянский вопрос” является сдерживающим фактором китайской политики в Центральной Азии. Продвижение Китая на Запад и усиление его геополитической роли зависят от того, как будет реагировать Казахстан на сепаратистские тенденции в СУАР…осуществляемая руководством Китая политика в отношении уйгурского населения СУАР создает угрозу межэтнического столкновения и нарушения стабильности во всем Центральноазиатском регионе…окончательное и крайне радикальное решение проблемы уйгурского сепаратизма фактически будет означать прямой выход Китая на рубежи Центральной Азии…”. Весьма любопытно, что констатируя “не выгодность” решения уйгурской проблемы “по пекинскому варианту” авторы апеллируют к “западным странам”, по-сути призывая последние “выработать единую позицию в отношении “синьцзянской проблемы”” и вмешаться во внутренние дела Китая. При этом – подписывая статью вместо своих должностей в правительственном казахстанском институте указывают другие. (Ерлан Абен – директо Центра политических исследований “Даму институт”, Ерлан Карин – научный сотрудник того же Центра). (148).
Интересна в плане "уйгурского вопроса" позиция казахских националистически ориентированных политиков. Лидер Национально-демократической партии Казахстана Жасарал Куаныш-али в обширной статье под характерным названием - "Осторожно: великоуйгурский шовинизм" выступил категорически против попыток уйгур бороться за свой суверенитет на территории Казахстана, в тоже время, призвав братский народ освобождать "нашу родину" - "Восточный Туркестан" от "тоталитарного режима китайских правителей" (149). Руководитель действующегов Казахстане Лобнорского антиядерного комитета Азат Акимбек, хотя и с оговоркой, что он “не сторонник вооруженных выступлений уйгуров”, однозначно объясняет сепаратистские настроения в СУАР ответом на китайскую политику – “уйгуров… фактически отстраняют от жизни… действующие ядерные полигоны приводят к рождению аномальных детей, загрязнению пастбищ” (150).

[Yura86]

ТРЕУГОЛЬНИК ГЕОПОЛИТИЧЕСКОГО ВЗРЫВА. Казахстан - Китай - Россия. Прошлое и настоящее пограничной проблемы

1. ИСТОРИЯ КАЗАХСТАНО-КИТАЙСКОГО РАЗГРАНИЧЕНИЯ

“Кара кытай каптасы, сары орыс экендей болар” - навалится черный китаец, рыжий русский отцом покажется.
(казахская народная поговорка)

Можно смело утверждать, что казахстано-китайские отношения на современном этапе требуют пристального внимания как в ретроспективном так и в перспективном плане. С самого начала установления дипломатических отношений (3 января 1992), китайская сторона активно муссировала пограничный вопрос. После официального визита в КНР Президента Назарбаева в конце 1993 года напряженность несколько спала. Затем, в апреле 1994 года последовал ответный визит китайского Премьера Госсовета Ли Пэна, в ходе ко-торого было наконец-то подписано долгожданное "Соглашение о казахстано-китайской границе". Данный факт позволил Президенту Назарбаеву уверенно заявить, что "достигнута историческая договоренность, юридически закрепляющая казахстано-китайскую границу" (2). Далее последовал обмен визитами Цзян Цзэминя (июль 1996) и Ли Пэна (сентябрь 1997) в Алмату и ответные - Н.Назарбаева (февраль 1997) и Н.Балгимбаева (май 1998) в Пекин, затем опять визит Цзян Цзэминя в Алма-Ату (июль 1998) - получившие, как положено, восторженное освещение прессы. Но при ближайшем рассмотрении подобный оптимизм кажется несколько преждевременным. Для того, чтобы выяснить насколько обоснованы притязания Китая на ряд казахстанских территорий (наиболее часто упоминались 11-ть спорных участков), необходимо рассмотреть "территориальную проблему" с самого начала ее возникновения.
Начнем с небольшого экскурса в историю международных отношений государств Центральной Азии. Как известно, этот благодатный регион никогда не был областью этнического обитания китайцев, хотя с древнейших времен притягивал взоры различных правителей "Срединной Империи". Менялись народы, государства и цивилизации - только натиск с востока не ослабевал никогда. Несколько раз на весьма продолжительное время китайцам удавалось подчинить себе большие Центральноазиатские пространства (в I-м веке до н.э. -- III веке нашей эры при династии Хань, VII-м веке н.э. - во времена династии Тан). В указанное время границы китайских владений действительно охватывали большие районы современного южного и восточного Казахстана, вплоть до Аральского моря, что, впрочем, никогда не отрицалось и не отрицается серьезными учеными, как советскими, так и представителями исторической науки "новых независимых государств" (3). Крупные военные походы предпринимались также в VIII и XIII веках н.э., не говоря о весьма частых небольших, по китайским масштабам, военных экспедициях. Причем в "русло китайской истории", как пишет М.В.Воробьев, "с неизменной последовательностью вводилось все, что происходило в китайской и околокитайской ойкумене, независимо от того, осуществлялось ли это в Китае, для Китая, против Китая или в связи с Китаем. Китайцы считали себя единственными распорядителями мира" (4).
При этом следует учесть, что далеко не всегда инициатива военных действий исходила из Поднебесной империи. Это признают и авторитетные казахстанские ученые доктора наук А.Кадырбаев и К.Сыроежкин: "...будем справедливы, не только Китай выступал инициатором военной экспансии. На протяжении тысячелетий и Китай подвергался экспансии со стороны кочевых народов Центральной Азии, этнических предков казахов..."(5).
Естественно, говорить о границах точного распространения китайской государственности во время этих завоеваний не приходится по трем причинам: 1) четкие границы в те времена просто не проводились технически; 2) многие территории признавали свою зависимость, степень которой современное международное право не в силах установить; 3) кратковременное завоевание и обладание данной местностью на один-два дня (месяца), что часто встречалось в древности, вовсе нельзя отнести к подлинному "владению". Кстати, опираясь на последний аргумент некоторые китайские историки поговаривают о "древних" границах Китая достигающих пределов Северного Афганистана, Ирана, вплоть до Российского Причерноморья (6).
До середины XVIII века говорить о границе между Россией и Китаем в Центральной Азии, вообще, и в Казахстане, в частности, не представляется возможным, так как существовало Джунгарское ханство - геополитический буфер между двумя великими империями. Россия, за всю свою историю не имела с Джунгарией не только договора о границах, но и какого-либо полноценного международного соглашения. Китай же отказывал джунгарам в полноправном сотрудничестве по причинам "варварства" и "дикости" последних. Хотя Буринский договор о российско-китайской границе от 20 августа 1727 года обозначал линию прохождения госграницы применительно к крайнему северо-востоку современного Казахстана - Восточно-Казахстанской области, но, подчеркиваем еще раз - эти земли фактически находились под контролем джунгар.
При этом, прохождение границы фиксировалось более чем приблизительно: "По вершинам тех хребтов держаться и по середине разделить и за границу причесть; между ими попереч какие хребты и реки прилегли, хребты и реки пополам пересеч и равномерно разделить" (7). Как "пересеч пополам" реки и хребты, если по состоянию тогдашней географии часть их еще не была открыта, а все остальные не измерены и описаны, в договоре, естественно, не говорилось. Тем не менее Буринское соглашение целиком вошло в Кяхтинский мирный договор (1728 г.), на основе которого была сделана демаркация границы, сооружено около сотни т.н. "пограничных маяков".
Почти одновременно с событиями вокруг Буринского и Кяхтинского договора Россия начала движение на джунгарский Алтай. Петр I узнав об открытии золота в Малой Бухарии (другое название Восточного Туркестана) поспешил тут же снарядить на поиски его экспедицию. В 1716-19 годах два отряда, полковника Бухгольца и генерала Лихарева, продвигаясь вверх по реке Иртыш форсировали Зайсан и проникли на 80 верст вверх по Черному Иртышу. Джунгары протестовали и пытались оказать военное сопротивление, но основная часть их сил в это время была занята войной с Китаем и расширение российских владений прошло без больших боев и потерь. Столкнувшись главным образом с географическими препятствиями “конкистадоры” Бухгольца и Лихарева остановились. Отправенные в Джунгарию посольства капитана Унковского (1722-24) и майора Угрюмова (1732), в задачу которых и входило закрепление “новой границы” России на Алтае закончились безрезультатно. Джунгарские контайши отказались признать российские завоевания, а Галдан-Цэрен в начале 1740-х даже объявил мобилизацию намереваясь вернуть земли силой. Каждый джунгарский правитель категорически требовал от России убраться с Алтая и срыть укрепления, прежде всего – Усть-Каменогорскую крепость. Настаивал на этом даже последний контайши Амурсана, не ведая еще, что закончится его жизнь изгнанника в приютившем его российском Тобольске.
Накануне разгрома китайцами Джунгарского государства граница последнего с Россией на западе проходила по реке Иртыш до впадения в нее реки Бухтармы, далее по правому берегу Бухтармы в общем направлении на северо-восток до известного погранзнака Шабан-Дабага. Причем граница эта была весьма условна – никакими юридическими документами не закрепленная и не подтвержденная (8). Готовясь к последней войне с Джунгарией и “окончательному решению” джунгарского вопроса Китай впервые! прислал в 1731-32 году послов в Петербург. Причем подряд сразу два посольства. Послы в обмен на невмешательство России в центральноазиатские дела предложили поделиться джунгарскими землями.
Однако не обремененная государственным умом императрица Анна Иоанновна не смогла сформулировать своего интереса в данном регионе. Российский МИД (точнее – Коллегия иностранных дел), напротив, имел четкую позицию – никаких совместных с китайцами договоров о расчленении Джунгарии не подписывать, стараться сохранить последнюю в качестве естественного буфера с Поднебесной Империей. Русско-китайские отношения того времени осложняла историческая память об эпопее Албазинского “сидения”. Еще в 1647 году казаки атамана Хабарова основали на левом берегу Амура острог Албазин, который с беспримерным героизмом обороняли до 1688 года. Китайцы дважды, в 1667 и 1685 годах брали и уничтожали крепость до основания, но упорству сибирских первопроходцев можно позавидовать – казаки восстанавливали стены и вновь отбивались от многотысячных маньчжуро-китайских отрядов.
В новое время китайская экспансия на запад открывается кровопролитной войной 1756-59 годов - знаменитым разгромом Джунгарии, после чего под власть богдыхана окончательно перешли территории современного Синьцзян-Уйгурского автономного района (тогда же появилось само название Синьцзян - "новая граница, территория") КНР. Местное полиэтническое население встретило пришельцев крайне недружелюбно, видимо в соответствие их поведению и политике. Три века охватывает беспрерывная череда восстаний -- 1765, 1826, 1830, 1847, 1862-78, 1911-12, 1931-33, 1944-46. Трижды власть китайцев свергалась вообще и создавались свои государственные образования: Дунганский Султанат (столица в Урумчи), Таранчинское (Кульджинское) ханство, государство Джетышар и др. (существовали в 1860-70-х гг.) и Восточно-Туркестанская Республика (июль-декабрь 1933, ноябрь 1944 - июнь 1946 гг.).
К сожалению, свергнув и перебив китайцев местное население Восточного Туркестана всякий раз не могло создать нормально функционирующей государственной машины. Тут же начиналась внутренняя борьба за власть и национальная вражда между уйгурами, дунганами, казахами и киргизами составлявшими основное население края. Так выдающийся русский путешественник Н.М.Пржевальский посетив в первой половине 1877 года пределы независимого Джетышара и неоднократно встречавшийся с его главой Якуб-беком сделал исключительно верный краткосрочный политический прогноз – “резюмируя всю сумму наблюдений и впечатлений, вынесенных мною из шестимесячного пребывания в Джеты-шаара, можно придти к следующему… выводу: царство Якуб-бека падет в близком будущем. Вернее всего оно будет покорено китайцами… если этого не случится… внутри самого Джеты-шаара неминуемо вспыхнет восстание, для которого имеются, даже через край, все готовые элементы, но которое теперь задерживается военным террором и общностью мусульманского дела в борьбе против китайцев” (9). Бессмысленной и немотивированной жестокостью получившие власть местные правители отталикивали от себя, как собственный народ, так и государства, желавшие было вступить с ними в цивилизованные международные отношения. В июле 1870 года в городах Кашгарии вырезали практически всех иностранцев потому как прошел слух – “французские сестры милосердия, которые берут к себе на воспитание детей, выкалывают им глаза, чтобы получить необходимую жидкость для изготовления фотографических портретов” (10). У суверенного правителя города Кашгара Хаджи Валихан-тюри было любопытное хобби – строительство пирамид из человеческих голов. Украшением одной из таких пирамид по праву стала в 1857 году лохматая и бородатая голова известного немецкого путешественника Адольфа Шлагинтвейта (11). Другого, на сей раз английского первопроходца Гэйарда ждала не менее трагическая участь – его в августе 1870 года забили камнями по приказу владетеля города Ясина Мир-Валли-хана (12).
Хотя, с другой стороны, нельзя все мерить евроцентристскими мерками. Ведь, как совершенно справедливо отмечает российский правовед-международник Е.К.Силин – “межгосударственные отношения в Азии не знали таких институтов, которые позволяют (как это имеет место на Западе в целом, и прежде всего в евроатлантическом регионе) приступить к решению проблем и конфликтов мирным путем на основе норм международного права” (13).
Каждый новый разгром сепаратизма не приносил ничего, кроме истребления его участников, однако, вплоть до 1949 года численность китайского населения в Синьцзяне не превышала 4-х % (14). Последнее свидетельствует о том, что Китай долгое время был не в состоянии "переварить" захваченную территорию, а мужество "синьцзянцев" во многом спасло от подобной участи соседние народы. Хотя, не исключено, что за внутренними беспорядками и неурядицами, которыми так богата китайская история рассматриваемого периода, у правителей "Поднебесной империи" просто не дошли руки до далеких окраин.
По понятным причинам определить точную границу китайских владений в Центральной Азии того же 1759 года невозможно. Это была не строго определенная черта, а, своего рода, линия фронта с еще незавоеванными кочевниками, односторонне определяемая подвижными конными аванпостами и редкими заставами. Очерчивались рубежи скорее географически - крупными труднопроходимыми для войск преградами, в данном случае - горами Алтая, Джунгарского Алатау, Тянь-Шаня. Между гор, в долинах, складывалось шаткое равновесие, с обеих сторон не прекращались бои местного значения, дальние разведывательные экспедиции. Китай готовился к новому прыжку в Центральную Азию и только изменение исторической ситуации, а именно - вспыхнувшее антикитайское восстание в Восточном Туркестане, уберегло Казахстан от окончательного завоевания.
Государственные границы Казахского ханства того времени также вызывают большие споры, как в методологическом, так и чисто практическом, планах. Прежде чем вступать в идеологическую полемику необходимо с позиций исторической науки определиться в следующих вопросах: во-первых, можно ли кочевое общество, как таковое считать государством; во-вторых, если оно таковым являлось, то было ли: а) независимым, б) централизованным, в) жизнеспособным?
Однозначные ответы на эти вопросы мировая наука не дала, большинство исторических исследований современных казахстанских ученых в расчет браться не могут по причине явной ненаучности.
Как бы то ни было, на развалинах покоренной Джунгарии (переименованной в Бей-лу) в 1758-м году завоевателями было образовано 7-мь административных округов, объединенных в т.н. Илийское наместничество. Причем три округа - Или, Тарбагатай и Кур-кара-усу, частично занимали и земли казахстанского Семиречья и Алтая. Как пишет русский военный историк А.Н.Куропаткин, указанные территории ежегодно обирались данью двумя китайскими караванами. Один выходил из Илийской долины, второй следовал с Алтая, встречались они в долине близ современного Аягуза (райцентр Семипалатинской области), где обменивались специальными таблицами учета полученного, затем возвращались, поменявшись дорогами и таблицами проверяя честность друг друга (15). То же самое подтверждает и Чокан Валиханов, дополняя: "отряды эти назывались разъездными, а путь их следования - разъездной границей" (16).
Стремясь во что бы то ни стало удержать новые земли, император Цяньлун отверг многочисленные просьбы казахских владетелей вернуться на старые кочевья. Историк Б.П.Гуревич считает, что именно с целью оттеснения казахов подальше от границ Синьцзяна и была основана упомянутая разъездная пикетная (караульная) граница (17). В 1884-м году по новому административному делению была образована провинция Гань-су-синь-цзянь (Новая линия) со столицей в городе Урумчи, которая включила в себя 2 пограничных округа: Илийский и Тарбагатайский, и, примерно, соответствовала границам современного Синьцзянь-Уйгурского автономного района.
Для освоения территорий Китайское правительство прибегло к проверенной тактике поощрения миграции на "новые земли". Так как мигрантов не хватало, стали принудительно отправлять ссыльных и каторжников, которых вскоре стало так много, что они образовали своеобразное этно-сословие - "шанпань" или "чанпань". В административном порядке были переселены 8-мь полков (с семьями) двух маньчжурских народностей: солонов и сибо а также родственные им урянхайцы на Алтай и монголы-чахары в долину реки Боротолы. Они своей военной организацией, льготами и правилами несения службы очень напоминали российских казаков. Штаб-квартирой "хожуртая" - полкового командира сибо был город Хоргос, солоны разместились поблизости. Как пишет выдающийся этнограф и геополитик Фридрих Ратцель: "когда китайцы завоевали ее [Илийскую область - прим. автора] в середине прошлого столетия, они нашли ее почти безлюдной. Они приступили с особой энергией к ее колонизации, которая в короткое время создала здесь такую пеструю смесь людей, какая редко может быть создана искусственно в другом месте" (18).
В точных цифрах этнодемографически Илийский край на конец прошлого века выглядел так: таранчи (уйгуры) - 40 тысяч человек, ; сибо и солоны - 20 тысяч; китайцы (в большинстве своем "чанпань" и их потомки) - 10 тысяч; солдаты и офицеры - 3.500; и "кочевники" - около 50 тысяч человек, главным образом джунгары-калмыки (18 тыс.), киргизы-буруты, казахи и монголы (19).
Отношение китайцев к границам сопредельных государств того времени, а в широком смысле и международному праву как таковому, можно проследить по известным указам императора Цяньлуна: "Дардана [китайский полководец, прим. автора] не послушал совета Цэрена отвести войска и двинулся в наступление на казахов. Такой наступательный порыв вызывает наше императорское одобрение....Необходимо продумать план наступления: нанести ли внезапный удар, используя силу, или же выждать прибытия подкреплений и тогда уже схватить и уничтожить казахов..." (из распоряжения от 24 мая 1756 г.); "Если изменник Амурсана [последний джунгарский правитель] подается к русским и перейдет на их территорию, великая армия должна преследовать его по пятам и схватить....Приказываю Чэбудэн Чжабу во главе армии вступить в пределы России и схватить его и бежавших с ним" (из указа от 7 июля 1756 г.) (20). При этом китайского императора совершенно не волновал тот факт, что “хватать” и “уничтожать” непокорных казахов и джунгаров предполагалось на российской территории.
В условиях нарастающей китайской экспансии казахские ханы просто вынуждены были признать свою зависимость от Цинской империи. Ч.Ч.Валиханов пишет об этом так: "в 1756, 1758 и 1760 годах китайские отряды вступили в земли киргизов [казахов, прим. автора] Средней орды. Владетели киргизские: Нурали - хан Малой орды, Абульмамет - Средней и Аблай - спешили войти в сношения с Поднебесной империей. Аблай в 1756 году признал себя вассалом богдыхана и получил княжеский титул", в знак покорности "послал аманатом [фактически - заложником] в Пекин своего сына Адиля, но богдыхан, довольный покорностью Аблая возвратил Адиля к отцу с богатыми дарами и милостивой грамотой", при этом "по мере сближения с китайцами Аблай явно стал избегать сношений с Россией, [подданство которой принял несколько раньше, прим. автора] и в 1771 году, избранный ханом не хотел ехать на русскую границу для принятия присяги, говоря, что он давно утвержден в своем достоинстве народным избранием и грамотою "сына неба" (21).
Китайские историки, кстати этнические казахи, авторы вышедшей в 1989 году в Синьцзян-Уйгурском автономном районе КНР книги “Казакстаннын коне тарихы” (“Древняя история казахов”) описывают эти события так: “В 1757 году, седьмого июня, на восточном берегу озера Балхаш на берегу реки Аягуз послы хана Ежена (так казахи титуловали китайского императора – прим. автора) в первый раз встретились с ханом Абылаем. Во время встречи Абылай-хан вручил им письмо на имя хана Ежена, где сообщалось, что он вместе со своим народом подчиняется ему и принимает его подданство” (22).
Однако современный казахстанский историк Калибек Данияров однозначно утверждает, что “такого письма не было”, а во время встречи, напротив, “китайцы уступили Аблай-хану и согласились с границами, которые имеет Казахстан в настоящее время” (22). Правда, в другом месте своей книги К.Данияров дает несколько иную трактовку – после победы над джунгарами в 1746-47 гг. “вся казахская армия была переброшена на южные склоны гор. Жанибек-батыр занял долину Черного Иртыша до его верховьев… Кабанбай-батыр занял… Джунгарские ворота и перевалы между современными Бахты и Шауешеком (Китай). Богенбай и Наурызбай батыры заняли долину реки Или в районе современного Жаркента и Хоргоса (Китай)” после чего “китайцы не решились начать еще одну войну… и пошли на признание границ Казахского ханства по тем местностям, где располагались казахские войска. В дальнейшем Россия пойдет на уступки перед Китаем, согласовав с ним границы Казахского ханства, ставшие впоследствии границами Республики Казахстан” (23). Тем самым, неподготовленного читателя необоснованно подводят к мысли о том, что: во-первых, Казахское ханство выступало равноправным субъектом международных отношений по отношению к Цинской империи; во-вторых, именно Россия “уступила” казахские земли с таким упорством отвоеванные батырами Абылай-хана.
Более того, авторитетные казахстанские специалисты, в частности профессор, доктор исторических наук Жанузак Касымбаев, на основе каких-то только им известных фактов даже пришли к убеждению о дружественности казахско-китайских отношений того времени: "Как могли быть историческими врагами [казахов] маньчжуры-цины, которым добровольно присягал великий предок казахского народа Аблай" (24). Совершенно справедливо подметил в этой связи, российский ученый Владимир Моисеев (автор наиболее фундированного исследования по данной теме “Джунгары и Казахское ханство”, - подобные констатации "удивительно совпадают" с "трактовками данной проблемы маоистскими историками 60-70-х годов" (25).
Руководствуясь древним китайским принципом – “присвоение титулов капитулировавшему чужеземному хану зря не пропадет” (26) китайское правительство проводило в отношении Аблая и его ближайших преемников покровительственную политику, не без оснований рассматривая их своими подданными. Достаточно регулярно (в 1760, 1761, 1762, 1765, 1767, 1769, 1776 гг.) отправляя с дарами посольства в Пекин Аблай демонстрировал, тем самым, свою зависимость от Сына Неба (степень и форма вассалитета требуют специального и подробного исследования). Другой известный исследователь – доктор исторических наук, заведующий отделом Казахского института стратегических исследований при Президенте РК К.Ш.Хафизова на основании широкого круга источников дает свою трактовку – “китайская мироустроительная система не признавала равноправных отношений с каким бы то ни было государством… институт службы китайскому государству предусматривал присуждение китайских воинских званий и чиновничьих рангов иноземцам в зависимости от степени их знатности, важности выполняемых ими дипломатических миссий, а также политического значения, которое придавалось его стране” (27). Значит, казахские владетели принимая китайские титулы и ранги – разноцветные шарики на головной убор - все-таки поступали “на службу” Цинскому двору. Отметим, что наиболее преуспели в этом султаны-правители пограничных с Китаем земель – султан Сарт-Южин получил титул “гуна”-князя Цинской империи, который имели даже не все представители правящей в Пекине династии, другой султан – Ерали около 1770 года удостоился чести стать “Придворным рыцарем” императора Цяньлуна (28).
Следует отметить, что целиком и полностью соглашаясь с основным текстом К.Хафизовой никак нельзя согласиться с предлагаемыми автором выводами – “благодаря дипломатическим связям с Пекином”, казахам удалось сохранить за собой “колыбель казахской государственности” – Семиречье и “распространить свои кочевья вверх по рекам Или и Иртыш до их истоков”. И главное – “поддержание политического баланса между Цинской и Российской империями продлило статус казахских ханств почти на столетие”!? (29).
На наш взгляд гораздо ближе к истине прямо противоположные выводы – 1) оказав помощь Китаю в разгроме Джунгарии казахи, тем самым, лишились естественного буфера отделявшего их от “великого соседа”, почти аналогичная политика в отношении башкир привела к потере буфера с Россией; 2) политикой перманентного балансирования (фактически – двойного вассалитета) по отношению к России и Китаю, хан Аблай поставил свою страну и народ в положение кондоминиума – совладения Китая и России; 3) колебаясь в приоритетах от Пекина к Петербургу и обратно Аблай утратил доверие к себе обоих партнеров-“патронов”, которые в итоге стали рассматривать его политику через призму не политических, а морально-нравственных критериев: Аблай – наш “неверный союзник”, вот рефрен почти всех российских сочинений о Казахстане в прошлом и начале нынешнего века; 4) “политическая неустойчивость” Аблая и его преемников подвигла Россию к решительным и однозначно силовым действиям – упразднению ханской власти, аресту и ссылке внука Аблая Губайдуллы, тем самым “прокитайская дипломатия” деда, скорее не увеличила, а сократила срок жизни казахской государственности.
Естественно, все эти выводы базируются на достаточно глубоком изучении источников, тематика данной работы не предполагает более обширного освещения данного вопроса.
Во всяком случае, при отсутствии какой бы то ни было серьезной аргументации делать вывод о том, что Аблай “поднял казахское ханство на уровень могучего государства Евразии”, как утверждает главный историограф независимого Казахстана академик Манаш Козыбаев (30) или настойчиво культивировать точку зрения об Аблай-хане – “объединителе” казахских земель, как это делает Президент Н.Назарбаев (31), явно преждевременно. Ведь даже в лучшие времена своего правления власть Аблай-хана отнюдь не распространялась на весь Средний жуз (где, собственно, находилась его ставка) одновременно с ним в своих родах и племенах вершили власть ханы Среднего жуза – Есим Семеке-улы, Болат Абулмамбет-улы и Даир; в Младшем жузе – Нуралы Абулхаир-улы, Батыр, Пиралы и др. (32). Только при преемниках Аблая влияние Китая в Центральноазиатских степях пошло на спад.
Следует отметить - политическое наследие Аблай-хана имеет в современном Казахстане не только историческое, но и актуальное политологическое значение. Именно дипломатическую линию Аблай-хана, которая стала официально трактоваться, как “искуссное маневрирование между центрами силы” (имеются в виду все теже Россия, Китай и мусульманский юг, применительно к временам Аблая - Кокандское и Хивинское ханства), действующий Президент, видимо, попытался взять себе за образец. В его оценке деятельности этого “великого предка” сквозит неподдельное восхищение – “У истории есть тенденция повторяться. Конечно, ситуация в Казахстане триста лет назад во времена Абылай-хана, отличается оо теперешней. Однако есть много чего похожего даже сегодня… у политики, в частности у внешней политики, сохраняются те же особенности из-за нашего географического положения и других факторов… Абылай-хан проводил очень умелую и гибкую внешнюю политику, что позволило ему держать под контролем все казахские земли” (33).
На основе определенных и явно просматривающихся исторических аналогий правомерно ставить вопрос о формировании некой внешнеполитической “доктрины Аблай-хана-Назарбаева”, важнейшим элементом которой и является перманентное балансирование современного Казахстана в поиске приоритетов с востока на запад и с севера на юг.
Не исключено, в фигуре Аблая привлекают Н.Назарбаева и другие моменты, а именно: демократическая процедура его прихода к власти, как трактуют современные казахстанские историки, ввиду многочисленных воинских заслуг султана представители трех казахских жузов в обход сложившейся традиции, когда ханом мог стать только сын хана (не обязательно страший), избрали своим повелителем именно Аблая, символически подняв на белой кошме у подножия мавзолея Джучи в горах Улытау. Происхождение великого Аблая, который, как любят говорить американцы, “сделал себя сам” тоже не может не импонировать Президенту. Подлинность чингизидовой родословной Аблая вызывала большие сомнения еще у современников (согласно “шежере” – передаваемым изустно казахским родословиям), он является потомком в пятом поколении одного из основателей казахской государственности - хана Жангира, но ни отец, ни дед, ни прадед Аблая ханами не были, проживая изгоями (по другим данным состоя на службе) не в казахской степи, а в различных среднеазиатских городах, впрочем, достоверных сведений о них, действительно, крайне мало. Сам Аблай от рождения имел имя Абилмансур, в юности пас баранов у известного бия Старшего жуза Толе-би, теперь уже под именем Сабалак (“лохматый”). В годы великого бедствия – нашествия джунгар – вступил в казахское ополчение и быстро выдвинулся благодаря несомненным мужеству и воинскому дарованию.
В отношении границ своих владений в Центральной Азии китайское правительство однозначно объявило себя полным правоприемником разгромленной Джунгарии. В августе 1760 года император Цяньлун писал в указе: "Все кочевья, которыми прежде владели джунгары, находятся в наших границах" (34). Узнав о появлении в горах Тарбагатая прикочевавших казахов, богдыхан (указом от 9 мая 1760 г.) повелел направить туда войска, которым предписывалось объявить казахам: "Эта земля покорена Небесной династией... Вы прежде, во времена джунгар, еще не осмеливались переходить границ. Сейчас как смогли тайно прикочевать? Немедленно изгоним из наших границ" (34). В специальном разъяснении по этому поводу цинский двор так аргументировал свою позицию: во-первых, джунгарские земли завоевали войска империи без чьей-либо помощи; во-вторых, недостатка в пастбищах казахи не испытывают; в третьих, как-то особо выделять казахов нет оснований; в четвертых, бывшие ойратские земли отнюдь не пустуют - "ныне в Или и другие места непрерывно переводятся на поселение офицеры и солдаты из внутренних территорий страны" (34).
С конца 1760 года китайские власти фактически ведут необъявленную войну против казахов "нарушающих границу". Указом от 18 декабря 1762 года цинское правительство обязало синьцзянского наместника Минжуя задерживать любого казаха - "нарушителя", вплоть до самого хана Аблая, "если он объявится", "чтобы и другие страшились" (34). Но натиск кочевников с каждым годом становилось все труднее сдерживать и в 1766 году, указом от 24 мая, богдыхан разрешил: "если есть такие казахи, что не имея земли для кочевания или опасаясь ограбления, желают принять подданство, тотчас же оставить их пасти скот и послать чиновника держать их в повиновении силой" (35). Но только после принятия подданства!
В продолжении этого указа казахам было разрешено пользоваться кочевками в Джунгарии: с осени по весну, пока лежит снег, линия временных караулов сворачивалась, потому она, собственно, и называлась - "временной". На освободившуюся территорию допускались зимовать казахи за особую подать - сотую часть скота. Весной казахов опять изгоняли. Впервые подобная практика была осуществлена в 1767 году.
При этом китайский император не забывал конфуциански поучать казахов. Так султана найманов Ханходжу богдыхан наставлял в специальном послании (1783 год): "Ныне ты, наследник титула своего отца, должен быть глубоко благодарен за оказанные Нами милости, тщательно сдерживать своих подвластных. Приказывать приблизившимся к границам казахам откочевать подальше, согласно правилам. Пресекать случаи грабежа на границе. Все вы [ты и твои] братья должны жить в любви и дружбе друг с другом [а также] с соседними племенами, не укрывать у себя перебежчиков из других владений /.../ Если ты по-настоящему будешь внимателен во всех делах, будешь помнить Наши благодеяния, предусмотрительно следовать Нашим наставлениям, Мы отплатим вдвойне" (36).
После смерти хана Среднего Жуза Вали (в 1820-м году), а которой китайцы узнали, кстати, только спустя два года (37), его предполагаемый наследник султан Губайдулла изъявил желание принять ханские регалии из Пекина. 23 декабря 1823 года последовал соответствующий указ Цинского двора и в казахстанскую степь (в район Баянаула - юг современной Павлодарской области), направилось китайское “посольство” во главе с Кульджинским (Илийским) амбанем в составе 300 вооруженных человек. Но российские власти сыграли на опережение, не успев встретиться с китайскими представителями Губайдулла в апреле 1824 года был схвачен сибирскими казаками из отряда сотника Карбышева, после чего до 1840 года находился в ссылке в внутренних областях России. Не принесла успеха и попытка китайцев вручить грамоту на ханство султану Алтан-Сара Тогум-улы в 1831 году.
Такая дипломатия путем “вооруженных посольств” и приведения в подданство чужих территорий, также одна из исконно китайских традиций. Русские власти, кстати, достаточно спокойно отреагировали на “посольство” к Губайдулле, глава российского внешнеполитического ведомства канцлер К.Нессельроде писал по этому поводу – “прибытие в Орду китайского амбаня для возведения на ханство Губайдуллы есть происшествие довольно обыкновенное в своем источнике и по своим последствиям”, в связи с чем “следует считать настоящее происшествие обыкновенным случаем”… (38).
Китайские власти упорно продолжали считать многих казахских владетелей (султанов и биев), особенно в приграничьи, своими подданными. Одной из форм фиксирования подобного "подданства" являлся институт присвоения казахским султанам чинов китайской государственной службы, вручение наград и подарков. Русская администрация активно боролась с подобными явлениями, но, как указывает К.Ш.Хафизова, вплоть до 1880-х годов они были достаточно распространенной практикой (39). Причем обе великие державы (Россия и Китай) придерживались в отношении казахов почти аналогичной политики, которую можно считать интерпретацией известной английской колониальной доктрины – “разделяй и властвуй”. Те же неожиданно полюбившиеся некоторым современным казахстанским историкам китайцы параллельно с назначением на ханство султанов Среднего жуза аблаевой линии, выдавало точно такие же грамоты на ханство и султанам потомкам его противника хана Абулмамбета. Именно их Пекин рассматривал, как “законных /! – прим. автора/ претендентов на ханский титул для управления казахами Алтая, Тарбагатая, а также монгольскими (кобдоскими) и синьцзянскими казахами” (40). Пожалуй Китай с его тысячелетним опытом покорения “варваров”, детально разработанной внешнеполитической доктриной “цзими – держать иноземцев на привязи” превосходил в последовательности Россию. Царское правительство долго не могло найти оптимальной модели поведения в отношении кочевников. Среди руководителей администрации на местах встречались люди проводившие настолько диаметрально противоположную политику, что восставший хан Кенесары вполне серьезно предлагал Оренбургскому генерал-губернатору генералу Обручеву совместно воевать против Западно-Сибирского Генерал-Губернатора князя Горчакова (41).
Как бы там ни было в 1825 году до синьцзянского наместника Цин Сяна дошло известие, что казахи в районе Каратала (центральная часть современной Талды-Курганской области) платят подати уже Российской империи. Цин Сян не нашел ничего лучше чем запросить в Пекине инструкций о дальнейших действиях, но вразумительного ответа так и не дождался, потому как советники императора утверждали, что "Цин Сян сам не имеет представления, где проходит граница между кочевьями и пределами Российской империи" (42).
С начала ХIХ века в "степь" все более активно стала проникать Россия: где добровольно, а где нет, народы Центральной Азии покорились "белому царю". Конечно, за спиной любого такого присоединения стоит либо кровь, либо вовсе не братская любовь, а вынужденный шаг перед лицом более страшной опасности, так как добровольно лишать себя свободы не хочет, да и не хотел никогда ни один народ.
Динамика продвижения России в приграничные с Китаем области такова. Как уже было сказано, с 1720-х годов южная граница России шла по Иртышу (от впадения Бухтармы до современного Павлодара). Вскоре после разгрома Джунгарии (1756), по утверждению русского исследователя В.М.Флоринского, Россия приобрела "небольшие прирезки земли" "по верхнему течению Иртыша, у впадения Ульбы, Бухтармы и Нарына, а также по верховьям Катуни и Бии" (43). В 1816-19 годах к русскому правительству с предложением перейти на службу обратился влиятельный Старшежузовский султан сын Аблай-хана Сюк Аблайхан-улы. В подчинении султана находилась большая часть самого влиятельного племени жуза – жалаиры, кочевавшие в то время в центральной части Семиречья между реками Или и Каратал. В начале 1819 года император Александр I-й присвоил султану чин 8-го класса и повелел “выстроить для него дом и мечеть на восточной стороне озера Балхаш” (44). Во исполнение императорского указа в 1825 году вооруженный русский отряд впервые появился в центральной части Семиречья и приступил к строительству в низовьях реки Каратал. Китайское правительство в этой связи заявило Санкт-Петербургу самый решительный протест и Россия “ответив, что земли по реке Караталу оно не считает принадлежащими Китаю, однако, в виду политических осложнений в Западной Европе, не желая возбудить конфликта с Китаем, предписало в 1826 году Сибирскому начальству воздержаться от всяких новых предприятий в отдаленных частях киргизских степей” (44). Отряд был отозван, а все строения на Каратале срыты.
Спустя пять лет Россия предприняла новую попытку. В конце 1820-х годов султан Сарт Юч-улы, кочевавший в районе реки Аягуз обратился за помощью к России “изнемогая” в междуусобной борьбе со своим соперником за власть в Среднем жузе султаном Сиванкулом Ханхожа-улы. Сарт Юч-улы предложил Западно-Сибирскому генерал-губернатору Вельяминову перейти в российское подданство, “из земли его образовать внешний округ, а на реке Большой Аягуз открыть окружной приказ” (45). Как пишет казачий историк Н.Леденев “правительство, опасаясь возникновения затруднений с Китаем, граница с которым в этой полосе не была точно определена и зная, что очень часто киргизы (казахи), присягающие на подданство России, состоят в то-же время хотя и номинально, но с давних лет, подданными Китаю, - долго не соглашалось на представления Вельяминова и только в 1830 году последовало Высочайшее повеление об образовании Аягузского внешнего округа и об открытии при нем окружного приказа, что и было исполнено в 1831 году” (46). Китайский отряд попытавшийся было в этом году пройти вдоль реки Большой Аягуз натолкнулся на казачий лагерь (200 человек) и не приняв боя отступил в сторону гор Тарбагатая. Попытка султана Сиванкула организовать партизанскую войну против русских и сотрудничающих с ними казахов – также закончилась поражением – в одном из боев султан попал в плен (июль 1839 г.). В том же 1839 году без сопротивления признали российское подданство владетели большинства родов крупного племени найман. Против “Белого царя” выступил только подстрекаемый “ташкентцами” (кокандцами) род матай. В бою 19 июля 1839 года на левом берегу р.Лепсы казачий отряд сотника Медведева при помощи артиллерии нанес поражение ополчению матайцев (47) после чего организованное сопротивление казахов пошло на убыль.
В 1830-40-х годах граница зафиксировалась по реке Лепса на севере современной Алматинской области. Новый толчок национально-освободительному движению казахов дал хан Кенесары Касым-улы, в оценке личности которого были единодушны даже его противники – “в лице Кенесары мы встречаем в истинном смысле народного киргизского (казахского) героя, выдающегося во всех отношениях человека, мечтавшего о политическом единстве всех киргиз (казахов) без различия племен и орд” (48). Ранней весной 1846 года основная часть воевавшей против России армии Кенесары расположилась в низовьях реки Или, а сам хан обратился к своим соотечественникам из Старшего жуза с предложением к нему присоединиться. Однако, подавляющее большинство султанов и биев Семиречья проигнорировали призыв. 22 июня 1846 года собрав на реке Лепсе султанов Старшего жуза пограничный начальник генерал Вишневский принял у них присягу на верность императору. Быть русскими верноподданными и воевать с мятежником Кенесары обязались практически все султаны-правители основных племен Большой Орды – дулатов, албанов, суанов, шапраштинцев и жалаиров (49). В августе 1846 года для решающего боя с Кенесары через Лепсу переправился усиленный отряд есаула Нюхалова. К нему со своими воинами присоединились султаны: Сюк Аблайхан-улы, Али Адиль-улы, Карак и Булен. Кенесары подвела разведка, Нюхалов сумел скрытно и стремительно продвинуться к ханскому лагерю в дельте реки Или и в начавшейся панике почти без боя захватил его. Кенесары отступил из Семиречья, после чего российские власти и приступили к “занятию” края.
В 1847-50 гг. земли центральной части условного квадрата г. Семипалатинск-оз.Зайсан-оз.Алаколь-северная оконечность оз.Балхаш подверглись казачьей колонизации. В основанных в эти годы укреплениях – Аягузском (1848), Копальском (1847) и др. был в приказном порядке поселен 9-й полк Сибирского казачьего войска.
Именно 1847 год считает Бабков отправным в “переходе киргиз Большой орды в подданство России” (50). В этот год русским правительством впервые была введена должность пристава киргизов (казахов) Большой Орды (Старшего жуза), первым стал барон Врангель. Именно к этому времени относит Бабков и “сдвиг” фактической границы еще южнее, сначала к реке Караталу, а потом Или (50).
Китайских войск и какой-либо администрации в указанных районах не было. Хотя кульджинский амбань и считал Семиречье своей вотчиной нет ни одного известия о появлении в указанное время крупных китайских отрядов из-за пределов постоянных пикетов на Хоргосе.
Зато к своему удивлению Россия столкнулась с совсем другим противником – Кокандским ханством. Пользуясь временным ослаблением Китая кокандский хан Мухаммед-Али с конца 1830-х годов начал движение навстречу России с юга. Отстроив укрепления в западной части современной Киргизии кокандцы принялись периодически высылать оттуда отряды в Большую орду казахов. Отряды беспрепятственно (со стороны китайцев) собирали дань с территории к югу от реки Каратал. Смерть энергичного Мухаммед-Али (1842 год) и последовавшая затем, как водится в Коканде, смута приостановили продвижение, которое возобновил спустя несколько лет наместник Ташкента Нур-Мухаммед. С конца 1840-х годов кокандцы начали оставлять свои отряды зимовать в Илийской долине, а в 1849 году учредили регулярный гарнизон (79 человек) в крепости Таучебек (Каскеленское ущелье близ современной Алматы), другой гарнизон засел в маленькой крепости в верховьях реки Чилик.
Таким образом к середине прошлого века в казахстанском Семиречье сложилась парадоксальная ситуация четверовластия. На данную территорию помимо местных жителей казахов претендовали – Кокандское ханство (аргумент – реальное обладание местностью), Китай (аргументация – исторические права с 1756-58 гг., как победителей и правопреемников Джунгарии), Россия (аргументация – присяга на русское подданство различных владетелей Большой орды начиная от султана Тугума (в 1793 году) и заканчивая сыном Аблай-хана султаном Сюка Аблайхан-улы (в 1819).
Следует отметить, что казахские правители, а в то время в южном “заилийском” Семиречье проживали, главным образом, представители трех племен – албаны, суаны и дулаты не смогли (или не захотели) сплотиться и мобилизовать народ на отпор каким бы то ни было агрессорам. Власть делили и никак не могли поделить четыре султана – Сюк Аблайхан-улы, Али Адиль-улы (правитель дулатов) , Хаким Кулан-улы (его преемником после смерти в 1850-м году стал приемный сын Тезек Нурали-улы) и Рустем. Каждый из султанов видел во “внешней силе” скорее не врага, а патрона-союзника, который поспособствует достижению большей власти. Сюк Аблайханов был однозначно ориентирован на Россию, Рустем и Али Адилев состояли на службе у Коканда, что впоследствии не помешало им переметнуться на сторону победившей России, Тезек симпатизировал Китаю.
Первая попытка России овладеть Заилийским краем (апрель 1850 года) провалилась. Отряд под командованием капитана Генерального Штаба Гутковского (100 казаков, 50 солдат и 2 легких орудия) не смог овладеть Таучебеком и окруженный со всех сторон поддержавшими кокандцев казахами, хотя и без больших потерь (несколько убитых), вернулся в Копал.
Но уже следующая попытка в 1851 года закончилась успешно. Усиленный отряд подполковника Карбышева без боя взял и разорил Таучебек заставив кокандцев отступить за горы Заилийского Алатау. В 1853 году новый пристав Большой Орды майор М.Д.Перемышльский исходотайствовал дозволения отстроить укрепление близ древних развалин Алматы. 2 апреля 1854 года сам Император Николай I-й наложил на бумаги Инженерного департамента Военного министерства резолюцию – “Согласен. Укрепление назвать Верным” и добавил, что устройство передовой военной линии по рекам Чу и Или есть “дело первостепенной важности” (51). Вместе с тем китайские историки описывают эти события несколько иначе: "в 1845 году, несмотря на неоднократные протесты правительства Цинской династии, царская Россия вооруженным путем захватила ряд районов в нижнем течении реки Или: в 1853 году она еще активнее с помощью вооруженной силы вторглась на китайскую территорию между реками Или и Чу: продолжая такие действия, царская Россия к 1854 году заняла город Верный" (цитата из труда историка Гу Юня "Неравноправные договоры в новой истории Китая", Пекин, 1973 год) (52).
Следует особо отметить, что так называемая "картографическая экспансия" Китая вовсе не была изобретена маоистским руководством в пору осложнения отношений с СССР. Прямые ссылки и указания на прохождение "исторических" границ Китая по побережью Балхаша можно обнаружить в трудах множества китайских историков разных времен и политических ориентаций: Су Яньцуна "Общая тенденция изменения границ Китая". Шанхай, 1916; Хуа Циюня "Границы Китая", Шанхай, 1932 и мн. других (53).
Таким образом, обширные пространства востока современного Казахстана, ранее входившие в состав Джунгарского ханства, оказались крайне малонаселенной областью, находящейся под формальной юрисдикцией китайских властей. Именно поэтому, исторические факты тому свидетельствуют, процесс присоединения Семиречья к России прошел, в основном, мирным путем. Русский ученый П.Румянцев утверждал: "движение русских на Семиречье не встретило со стороны Китая... никакого отпора. Китайские власти и гарнизоны, находившиеся в городах, лежащих на юг от Джунгарского Алатау, в нынешней Илийской провинции, были пассивными зрителями занятия края "русскими"" (54).
Как писал выдающийся путешественник П.Семенов-Тянь-Шанский: "Гасфорт [Генерал-губернатор Западной Сибири в 1853-57] встретил гораздо менее затруднений при занятии Заилийского края в борьбе с кочевниками и государствами независимого Туркестана, чем в Петербургских канцеляриях", причем заняв край ставший "перлом русской короны в Азии" он "защитил земли" казахской Большой Орды от китайцев (55).
Не в состоянии дать адекватный военный отпор китайская сторона, в основном, защищала свои интересы путем инспирирования выступлений кочевников против русской администрации, а также вела оживленную дипломатическую контригру.
Период пограничных столкновений, обмена нотами со взаимными претензиями продолжался еще достаточно долгое время. Не решило территориальную проблему и первое официальное российско-китайское соглашение, посвященное урегулированию границ в Центральной Азии. Пекинский договор 1860 года устанавливал лишь приблизительное соответствие будущей границы с линией действующих аванпостов китайских войск. Детально подойти к разграничению предполагалось на месте так как географические представления того времени были весьма смутны. Еще не было путешествий Н.М.Пржевальского, П.П.Семенова-Тянь-Шанского. "Догадочная" география порождала "догадочную" границу - вплоть до начала ХХ века в официальных документах часто встречались формулировки подобные 8-й статье Петербургского договора: "Новой граничной черте дано будет, по возможности, направление среднее между прежнею границею и прямою линиею, пересекающею Черный Иртыш по направлению от гор Куйтун к хребту Саур" (56).
Но несмотря на военную слабость и непрекращающиеся этнические волнения в Синьцзяне китайцы, надо отдать им должное, отчаянно пытались оставить за собой как можно большие по площади территории современного Казахстана. Не останавливались ни перед чем. Накануне решающего раунда пограничных переговоров в Чугучаке весной 1862 года под предлогом “осмотра границы” в Казахстан совершенно неожиданно вторглись крупные китайские отряды. Первый, во главе с генералом Хабцисянем и амбанем (губернатором) Кульджи Ходором численностью около 800 солдат, при поддержке 200 казахов албановского бия Саурука окружил в дельте реки Чарын (120 км на восток от Алматы) небольшой русский отряд штабс-капитана Блюменталя. До боевых действий правда не дошло, но только с подходом крупных русских сил захвативших психической атакой (в полном строю, но не открывая огонь) китайский лагерь на берегу озера Иссык-куль, Хабцисянь был выдворен обратно. Второй, менее значительный китайский отряд (70 солдат и 250 казахов родов байджигит и кызай) во главе с заместителем Тарбагатайского амбаня Болгосу прорвался через Джунгарские ворота к станице Урджарской (ныне город Урджар - райцентр на юго-востоке Восточно-Казахстанской области), но наткнувшись на крупные казачьи силы отошел на север к озеру Зайсан после чего преследуемый казаками также отступил за постоянные пограничные пикеты. Последний третий отряд во главе с генералом Чиб-чжинь-чи летом того же 1862 года продвинулся в верховья реки Каратал в центральной части современной Алматинской области. Там крупных российских сил в то время не было и пришлось срочно собирать казачье ополченье. Убедившись в возможности получить достойный отпор и этот отряд вскоре убрался на родину.
Целью данной военной демонстрации, как совершенно справедливо отмечал руководитель русской делегации на Чугучакских переговорах И.Ф.Бабков, было “под предлогом осмотра границ, выказать свои права на большую часть киргизских земель и отодвинуть границу по возможности на самое дальнее расстояние к западу…” (57).
Во время самих Чугучакских переговоров российской делегации также пришлось столкнуться с массой трудностей. Как уже говорилось, согласно второй статье Пекинского трактата российско-китайская граница “в соновном” должна была пройти по линии китайских пограничных пикетов. Цинские чиновники настойчиво добивались признания границей линии, проходившей не только через постоянные ("чанчжу"), но и через передвижные ("ишэ") и временные ("тяньчэ") китайские пикеты ("колунь"), которые, как пишет советский историк М.С.Сладковский "устанавливались во время эпизодических вторжений цинских войск в казахские и киргизские земли" (58).
Русской делегации повезло – при сличении текстов Пекинского договора обнаружилось, что в российском варианте (на русском языке) фраза о следовании границы именно линии “постоянных пикетов” отсутствовала. Упоминалась просто “линия пикетов”, однако члены китайской делегации по причине недостаточного знания русского языка не заметили “зацепки”. В китайском тексте член русской делегации синолог И.Захаров быстро отыскал ключевую фразу – “чанчжу колунь” (постоянные пикеты) и сдвинуть российских дипломатов с выгодной им позиции китайцам так и не удалось.
По справедливости наряду с казахскими батырами-героями антиджунгарской войны по меньшей мере переименования улицы в его честь достоин глава российской делегации в Чугучаке Иван Федорович Бабков. Именно он, несмотря на инструкции МИДа и генерал-губернатора (своего непосредственного начальника) А.Дюгамеля до конца бился за то, чтобы к России отошел бассейн озера Зайсан и верховья Черного Иртыша, а также долины рек Текеса и Кегена на крайнем юге нынешней Алматинской области.
Китайцы торопились закончить переговоры скорей - в Синьцзяне было неспокойно, русские же медлили, понимая, что ситуация может в любой момент кардинально измениться. Так и случилось, в 1864 году в Восточном Туркестане началось мощное антикитайское восстание под руководством кокандца Якуб-бека. Китайские войска и посты частью были перебиты, частью просто бежали и подписанный 25 сентября 1864 года Чугучакский протокол, по мнению китайской стороны, не соответствовал реальному положению дел. Тем более, что "под шумок" Россия действительно продвинулась за пределы всяких прежних договоренностей введя весной 1871 года войска в Илийскую долину, захватив, тем самым, территорию самопровозглашенного Таранчинского (Уйгурского, другое название - Кульджинского) ханства.
Вызвана эта акция была совершенно обоснованным геополитическим опасением распространения "мусульманского" сепаратизма на земли подвластные Российской империи. Как писал полковник Российского Генерального Штаба Белявский: "представлялось необходимым предупредить возможность соединения дунган и среднеазиатцев для взаимных противу нас действий, как против неверных" (59). Так как таранчинский султан "находившийся первоначально в дружеских с нами отношениях", "начал обнаруживать враждебные к нам намерения", а именно: "оказывал покровительство хищническим шайкам", "стеснял торговлю", допустил "оскорбления посланных к нему казаков" (59).
Вдобавок, сам Кульджинский султанат не обнаруживал признаков государственной жизнеспособности. Уйгуры и дунгане в союзе вырезав китайские гарнизоны (последний из них в городе Кюре предпочел самовзорваться вместе с генерал-губернатором Чаном в феврале 1866 года), почти сразу начали войну между собой. Победили уйгуры, именно их султаны стали хозяевами области и столицы - Кульджи, однако сохранил свою власть и ставший вассальным дунганский султан Якор. В тоже время и среди самих уйгур не было единства, за недолгие семь лет существования независимого султаната в нем сменилось три султана (Муэзим-хан - 1864-65, Шевкет-ахун – 1865-66, Айла-хан – 1866-71) и один узурпатор – Махмуд-тобчи (1865). За исключением Айла-хана все они пали жертвами заговоров и междуусобиц.
В итоге, русские войска после нескольких достаточно крупных боев, (отнюдь не мирно, как это утверждали некоторые советские историки), вошли весной 1871 года в Кульджу, ликвидировали Таранчинский султанат, а самого султана Айла-хана выслали в Казахстан. Проживал низложенный султан в городе Верный-Алматы, получал пенсию от правительства, здесь по прошествии некоторого времени и скончался.
В целом, граница по Чугучакскому протоколу может служить обоснованием территориальных претензий Казахстана к Китаю, равно как и наоборот. Дело в том, что и Китай и Россия не воспринимали сложившееся положение, как окончательное, рассматривая Чугучакскую границу лишь как “статус-кво” продолжая предпринимать, с обеих сторон, попытки к ее изменению как договорным, так и вооруженным путем. Например, в 1864-69 годах, по утверждению уже упоминавшегося В.М.Флоринского, Россия присоединила "некоторые степные участки земли" около озера Зайсан на Алтае, в результате чего китайская сторона вообще лишилась доступа к побережью этого крупного высокогорного водоема (60). Возник некоторый юридический прецедент – действительно по базовому в определении современной казахстано-китайской границы Чугучакскому протоколу все эти “зайсанские прирезки” незаконны, однако, проводя делимитацию (согласование границы по картам) и демаркацию на местности (то есть установление погранзнаков) уже в 1890-х годах китайская сторона пошла на уступки России. Нередко за счет элементарного подкупа, подпаивания китайских комиссаров, но так было и законность - с точки зрения международного права - этих границ ничуть не меньше. Новые (покупные) границы также закрепляли соответствующими протоколами и ратифицировали на правительственном уровне.
Цинское правительство во время и после подавления уйгуро-дунганского восстания настойчиво требовало вывести русские войска из Кульджи и пересмотреть договоренности Чугучака. Переговоры по этому поводу в Сергиополе (1872 г.) ничего не дали. Ливадийский договор (1879 г.), по которому к России отходили значительный "западный участок" долины реки Или и вся долина реки Текес китайское правительство не ратифицировало, как несправедливый (61). Создавалась угроза крупной войны. Однако конфликт удалось решить мирным путем. Россия пошла на уступки. По условиям заключенного 12 февраля 1881-го года Петербургского договора Китаю возвращался почти весь Илийский край (в т.ч. Кульджа). Россия оставила за собой лишь небольшую западную область – районы прилегающие к современному городу Жаркент (Панфилов), для "поселения в оной", - как это было записано в договоре, - "тех жителей края, которые примут российское подданство и, вследствие этого, должны будут покинуть земли, которыми владели там"(62). Именно в качестве "илийских" переселенцев на территорию Казахстана и прибыла основная часть предков современных уйгур и дунган. Кстати, если б не тяжелое экономическое положение России, только что вышедшей из Балканской войны 1877-78 гг., земли, вероятно, могли бы за ней и остаться. Китайский историк Фань Вэнь-лань утверждает, что тогдашний фактический глава китайского правительства Ли Хун Чжан выступал не только за то, чтобы уступить России Кульджу в обмен на помощь против японцев захвативших архипелаг Рюкю, но и планировал вообще "отделить Синьцзян от Китая" "разрешив местным народам" "жить по своему", ограничиваясь только сбором податей, как с Вьетнама и Кореи (63). Российский историк Д.В.Дубровская добавляет, что “отказаться от территорий к западу от Цзяюйгуаня” (т.е. всего Синьцзяна) предлагал и влиятельнейший генерал, командующий крупнейшей Хунаньской армией Цзэн Гофань (64). По мнению “партии мира” Китай был просто не в состоянии выставить против восставших мусульман (а дунганами были захвачены еще и прилегающие с востока к Синьцзяну провинции – Шэньси и Ганьсу), достаточно боеспособной армии.
Однако, к 1864 году китайскому правительству, в основном, удалось подавить бушевавшее в центральном Китае восстание тайпинов и другой генерал – честолюбивый и решительный Цзо Цзунтан, начал свой “Сичжэн” – “Западный поход”. За неполных шесть лет (1868-74 гг.) генерал Цзо потопил в крови всех “западных сепаратистов” и по праву заслужил звание “Восстановителя Империи”. Те, кто звал его по другому – Цзо-“туфу” (“палач Цзо”) – смутных времен не пережили. Китайцы во второй раз в новой истории прибегли к тактике геноцида при решении национального вопроса. Дунган постигла участь джунгаров: нет народа – нет проблемы. Справедливости ради следует отметить, что и дунгане, в свою очередь, едва ли не единственным тактико-стратегическим приемом в борьбе с китайцами использовали этнические чистки, поголовно вырезая ханьское население на занятых своими отрядами землях.
“Суверенизации” Синьцзяна не произошло и новая российско-китайская граница прошла от хребта Бенджинтау по течению реки Хоргос до ее впадения в реку Или и далее к хребту Узунтау переходя к югу в старую "чугучакскую" линию. В качестве компенсации по 7-й статье Петербургского договора Россия получила взамен значительно меньшие по площади территории в районе озера Зайсан и верхнего течения реки Черный Иртыш, а также значительную денежную сумму (65).
Однако, решение одних территориальных проблем, как это часто бывает, привело к появлению новых. Река Хоргос, протекая по песчаному ложу, постоянно меняла русло, что приводило к спорам. Китайцы утверждали - смещение идет исключительно в их сторону. Установление новой границы в Алтае тоже вызвало трения. Потребовались дополнительные соглашения – Кабинские протоколы (1880-х гг.) и другие, - по которым алтайский участок границы и принял современный вид.
В дальнейшем переговоры велись по спорным районам Памира и нынешнего Кыргызстана. Интересы коренного населения при этом учитывались, но, в основном, как фактор давления в пограничных спорах, на них постоянно ссылались обе стороны пытаясь обосновать взаимные претензии. Так при изменениях границы по Кабинским протоколам казахам рода "кожембет", населявшим земли отошедшие к России, но числившимися китайскими подданными и "чубар-айгыр", "джантыкей" - летние и зимние стойбища которых оказались в пределах разных государств, было в течение года со дня заключения соглашения предложено определиться в территории и гражданстве (66).
По другому протоколу от 21 сентября 1883 года "для устройства киргиз /казахов/, кочующих в Барлыкских горах /отошедших к Китаю/ назначается десятилетний срок со времени обмена сим протоколом" для выбора страны проживания (67). Но как можно вообще поделить кочевников? Не было придумано ничего лучше чем обменивать "своих" на "чужих". Так в декабре 1884 года 1.800 семей скотоводов русского подданства признавались подданными Китая, а 1.000 других, бывших китайских перешли в подданство России (68).
Казахи избрали своеобразную форму социального протеста против произвола притеснявших их администраций обеих империй - откочевки. Как в Россию из Китая, так и обратно. Так 22 августа 1884-го года около 200 кибиток рода чажа племени атбан (албан) прорвали пограничную линию в Илийской долине и устремились в глубь Китая. Посланные вдогонку 40 семиреченских казаков отбили 4.600 баранов, 153 лошади, 350 верблюдов и 26 голов крупного рогатого скота. В ходе завязавшейся перестрелки 7 казахов и 1 китайский пограничник были убиты, 4 казака легко ранены. В сентябре того же года с разрешения китайского правительства усиленная сотня казаков вошла на китайскую территорию и схватила "часть беглецов", остальные скрылись в горах за рекой Текес. Отнятое имущество было распродано с аукциона, а "зачинщики" - старейшины Чиндобул и Акджол выданы китайскими властями России (69).
В том же 1885-м году в долину Текеса из Джаркентского уезда пробились киреевцы - более 3 тысяч человек, которые заняли земли по нижнему Текесу и Кунгесу, "где разорили калмыков дурбун-сумунов, уничтожив их запашки и вытравив корма" (70).
Других уступок земель больше не производилось, хотя Китай периодически предлагал России вернуться к обсуждению территориальных вопросов. Последний дополнительный протокол, уточняющий хоргосский участок границы, был подписан в 1915 году в связи с очередным изменением русла реки. После 1917 года ни о каких претензиях не было и речи, Китай сотрясали бесконечные междуусобные войны и внутренние конфликты, на фоне которых даже октябрьская революция и гражданская война в России кажутся элементами порядка и стабильности.
Но при всем трагизме китайской истории прошлого и начала нынешнего века невостребованный потенциал Поднебесной империи был настолько велик и очевиден, что многие трезвомыслящие политики и ученые, начиная с Наполеона, опасались пробуждения восточного гиганта. Русский исследователь А.Максимов писал в 1888-м году: "через 20 лет, а может быть и раньше, мы увидим перед собой на крайнем востоке грозную, достаточно дисциплинированную, хорошо вооруженную китайскую армию, которая потребует у нас возвращения древних владений Небесной империи" потому как "Китай - держава с особенными государственными традициями: он никогда не откажется от возвращения земель, некогда ему принадлежавших" (71).
Еще более определеннее выразился известный русский публицист и националист П.Ухтубужский: "будущее Китая темно, /.../ но какая бы участь ни угрожала Китаю, опасность во всех случаях для нас одинаковая" (72). Громадные потрясения: Синьхайская революция, долгая и кровавая гражданская война генеральских "клик", борьба с Японской агрессией, наконец соперничество Гоминьдана с коммунистами и рецидивы правления последних в виде "культурной революции", "большого скачка" и массовых репрессий, существенно ослабили подъем великого восточного коллоса. Но внутренняя сила, буквально на наших глазах, при разумном правлении стремительно трансформируется в реальную мощь, выводя Китай в число главных "центров силы" XXI века. Бывший премьер-министр Канады Брайан Малруни в начале 1995-го года заявил, что Китай заменит СССР в качестве одной из экономических и военных сверхдержав мира. Китайцы достигнут своего пика через 25 лет и станут на один уровень с США. (73). Примерно к таким же выводам пришел и Збигнев Бжезинский: "мы можем ожидать, что в последующие 20 лет Китай станет экономической державой N 2", а это приведет к тому, что "мы увидим Китай /.../ и политически, и с точки зрения военной, более напористым" (74).
Подведем итог. Ход логических построений китайской стороны при обсуждении территориальных проблем с Казахстаном примерно таков: 1) Китай исторически, в древности, действительно владел частью казахстанской земли; 2) разгромив джунгар китайцы стали как бы их правоприемниками - наследниками территории. Ведь по свидетельству одного из первых казахских историков С.Асфендиарова: "западной границей монголо-ойротского (джунгарского) союза была река Чу", а "в 1738 году Галдан-Церен (джунгарский правитель) покорил Старшую или Большую орду казахов" (75). На карте шведа Рената, начало XVIII века, границы Джунгарии были показаны следующим образом: "озеро Балхаш, линия от устья реки Аягуз на север до реки Иртыша, отсюда Иртыш до его истоков; затем пограничная линия шла на юг до восточной оконечности Тянь-Шаня и отсюда по означенному хребту до начала Алтая, а затем по Ферганскому кряжу; от северо-западного конца Ферганского кряжа граница шла к верховью реки Таласа, к тому месту где ныне находится Аулье-ата /Тараз/, затем пересекала среднее течение реки Чу, и следуя вверх по этой последней, выходила к южному углу озера Балхаш" (76); 3) все соглашения о границах с Россией неравноправны, потому что опираются в своей основе на Пекинский договор 1860-го года навязанный Китаю европейскими странами после поражения во 2-й "опиумной" войне (1856-1860).

[Yura86]

Сообщение от Шеин Юрий

Казахстанская Правда от 15.07.10.

Круто! Если учесть,что во всём мире сегодня только 5-е июля На то она и "Правда"

[wanderer]

Очепятка...

[Шеин Юрий]

Сообщение от Yura86

Круто! Если учесть,что во всём мире сегодня только 5-е июля На то она и "Правда"

Извините,мал мал ошибка давал-поправил.

[Старшина Козловец Федор]

Они своего добются как история показывает , дай им срок и будет опечатка.