Япона мать

[Серега "Малыш"]

Мужики! А также возможно заглянувшие сюда представительницы прекрасной половины человечества!
Выкладываю очередной опус с некоторым душевным смятением. Давно хотел изложить на бумаге эту историю, но когда решился – оторопь взяла: коротко не получалось, а растягивать не хотелось. Более двух месяцев урывками пытался найти золотую середину: писал, выбрасывал, добавлял и опять сокращал. Что поделать, если в моей памяти разные события, о которых идет речь, оказались увязаны воедино? Получилось ли донести эту связь до читателя – не знаю, судить вам! Если вообще хватит терпения прочесть этот винегрет!
Если что, то, как писали в свое время в салунах на Диком Западе: «Джентльмены! Не стреляйте в пианиста – он играет, как умеет!».
И ещё: поскольку в рассказе подлинные события и лица тесно переплетены с буйной фантазией автора – любые совпадения случайны, а расхождения, наоборот, закономерны.
С уважением, Автор.

[Серега "Малыш"]

ЯПОНА МАТЬ
или локальные битвы холодной войны

* * *
Этот забытый Богом курильский райцентр, населением чуть более трёх тысяч душ, в официальных бумагах именовался городом. Когда-то очень давно здесь на побережье, у подножья поросших стлаником сопок жили полумифические ныне айны. Потом добрались сюда казаки Волотьки Атласова, появилась фактория, а с последней четверти XIX века прочно угнездились японцы, основав поселение, постепенно разросшееся в невеликий городок.
Через семь десятилетий дождливым августом сорок пятого стратегическую ошибку Александра Второго, необдуманно уступившего Курилы восточному соседу, исправил пришедший с Камчатки советский десант. Сцепив зубы под шквальным огнём, русский солдат ценой неимоверных потерь вскарабкался на неприступные скалы и вышвырнул с островов окопавшихся потомков самураев. Сменив имя, Город (для удобства будем именовать его так) заговорил по-русски, стал расти и укрепляться. На месте японской военной базы стремительно возводился восточный форпост Империи на пути растущей заокеанской угрозы. Росло население - к многочисленному военному люду присоединялись приезжающие добровольцы - в голодное послевоенное время страна нуждалась в рыбе и прочих дарах океана.
Здесь на Острове, в диковинном краю вулканов и горячих источников, хрустальных речушек, кишащих лососем, буйного разнотравья летом и великанских сугробов зимой, люди, только что пережившие военное лихолетье, азартно строили светлое будущее. По побережью загорались огоньки посёлков и рыбзаводов, девственные заросли рассекались лезвиями новых дорог, возводились мосты и причалы. Теснившийся в долине Город стал карабкаться вверх по склонам…

Беда пришла, откуда не ждали – холодной ноябрьской ночью 1952-го дремлющий Остров вдруг содрогнулся и заходил ходуном с невиданной ранее силой, словно подгулявшая компания циклопов пустилась в пляс среди припорошенных первым снегом сопок. Землетрясения здесь были делом обыденным, но такого не мог припомнить никто: в домах рушились печи, лёгкие дощатые бараки словно подпрыгивали, кренились то вправо, то влево, не разрушаясь только благодаря деревянным сваям, вбитым в рыхлый вулканический туф. Из глубины земных недр доносился пугающий низкий гул. Полураздетые жители в панике выскакивали из раскачивающихся домов на ночные улицы, в воинских частях сыграли тревогу.
Подземные толчки стихли так же внезапно, как и начались. От наступившей тишины зазвенело в ушах. Луна, словно оправившись от испуга, вновь вынырнула из-за туч и, отразившись в океанском зеркале, залила голубоватым сиянием Остров. Успокоившийся народ, зевая, отправился досыпать, и лишь старожилы-корейцы, обитавшие в Городе ещё с японских времён, стали группами уходить в сопки, призывая остальных последовать их примеру. Но к голосу разума прислушались немногие.
А через сорок минут из океанской тьмы к Острову, тихо по-воровски, подкрались цунами…

Первая волна, взмывшая на мелководье пятнадцатиметровой стеной, с рёвом обрушилась на Город, закружив в бурлящем водовороте дома, людей, машины и катера. Следом пришла вторая, затем третья…
Мириады тонн взбесившейся воды превратили Город в пустыню, пустили ко дну или зашвырнули в сопки десятки кораблей и судов, играючи смахнули с побережья рыбацкие посёлки и пограничные заставы.
Этого неравного боя не смогли выдержать закалённые войной стрелковая дивизия, соединение торпедных катеров и орденоносный пограничный отряд. Военные и не думали уходить в сопки - поднятые по тревоге, они, согласно боевому расчёту, находились на местах, устраняли последствия землетрясения. Бдящие на постах часовые ещё успели заметить приближение волны, подняли стрельбу, пытаясь предупредить Город, но было уже слишком поздно.
Вмиг поседевший начальник заставы, по какому-то наитию решивший в этот час проверить службу поста наблюдения, стоял на вершине сопки и полными слёз и ужаса глазами смотрел на разверзшийся внизу ад, поглотивший его семью, друзей и подчинённых.

Чёрной тенью, ощерив беззубую пасть в сатанинском хохоте, носилась над Островом костлявая старуха-Смерть - тысячи жизней сгинули в ледяной океанской глыби, тысячи смешались с искорёженными обломками на берегу… Сколько их было – известно лишь Отцу Небесному и ангелам его. Из десяти тысяч гражданских жителей Острова, говорят, уцелело менее двух с половиной. Сведения же о погибших военных и до сей поры надёжно укрыты архивной пылью спецхранов. По самым осторожным подсчётам исследователей, их не менее десяти-двенадцати тысяч. Но это только на одном Острове – поэтому на Курилах и Камчатке в народе и сегодня живёт легенда о пятидесяти тысячах душ, забранных Океаном в ту страшную ночь.
Впрочем, там – на далёком материке, страна ни тогда, ни позже об этом ничего не знала... На газетных полосах к 35-летию Октября - победные репортажи об успехах социалистического строительства на освобождённых Курилах. А именно в это время многие острова, впервые за столетия, вновь стали необитаемыми - эвакуировали даже пограничников.
О случившейся трагедии велено было прочно забыть. И только чудом выжившие в этой дьявольской круговерти люди, шёпотом пересказывали родным и близким ужасы памятной ноябрьской ночи. Подавляющее большинство из них никогда не вернулось на Остров, не в силах перебороть поселившийся в душах первобытный страх перед буйством стихии.

Кое-кто всё же вернулся, вслед потянулись новые островитяне – кто по службе или разнарядке, кто от безысходности, кто по велению сердца… Город понемногу восстанавливался, приходя в себя, но в нем словно что-то надломилось. Да и времена настали другие: на далёком материке умер Вождь, потом развенчали культ и пошло-поехало: целина, «миллион двести», волюнтаризм… Прежние мечты о светлом будущем отодвигались всё дальше и дальше, пока совсем не пропали за горизонтом. Жизнь на островах теплилась, но не разгоралась, а вскоре и вовсе покатилась под откос - в погоне за Его Величеством Планом знаменитую тихоокеанскую селёдку ловили хищнически, безо всякой меры и тут же сотнями тонн вываливали обратно в море - переработать такую прорву было не под силу. Пришло время, и ловить стало нечего – гниющая на дне сельдь отравила прибрежные воды. Один за другим закрывались рыбзаводы, народ перебирался на материк, островной район обезлюдел, посёлки на побережье канули в Лету, дороги к ним поглотили травяные джунгли. Сообщение между островами нарушилось, заброшенные причалы обветшали.

К началу восьмидесятых Город, с его невеликой базой сейнерного флота и рыбзаводом, остался единственным населённым пунктом островного района, а потому статус райцентра выглядел несколько комично. О прежнем внушительном военном присутствии напоминали лишь редкие погранзаставы, да несколько «точек» ПВО и береговых служб флота. Вместо уничтоженного волнами пограничного отряда теперь в Городе располагались лишь комендатура и «придворная» застава - всё!
А за происходящими событиями с бортов многочисленных рыбацких шхун, хищно кружившихся вокруг островов, внимательно наблюдали узкие глаза соседей. Страна Восходящего Солнца, превратившаяся ныне в одну из ведущих держав, не желала мириться с утратой «северных территорий», терпеливо ожидая своего часа…
Шёл сентябрь 1983-го…

* * *

- 805-й! Цель - уничтожить!.. Повторяю – уничтожить!..
- Понял! Уничтожить! Выполняю!
СУ-15 мягко проваливается вниз на пару тысяч. Впереди и чуть выше белеет в лунном свете силуэт Чужого. В льдистом высотном воздухе отчётливо видны включенные бортовые огни и мигалки.
Форсаж! Есть захват! Пуск!!!
Одна за другой две Р-60, распушив огненные хвосты, несутся вдогонку. Вспышка! Вторая! Огни и мигалки гаснут. Словно споткнувшись о невидимую преграду, Чужой клюет носом, кренится и начинает валиться вниз – навстречу холодным волнам Охотского моря…

[Серега "Малыш"]

* * *
- Товарищ майор, что вы можете сказать мне по поводу каратэ?
Голос первого секретаря райкома в телефонной трубке звучал подчёркнуто сухо и официально - у Большакова внутри что-то ёкнуло – начинается! Он попытался отшутиться:
- Только то, что я в этом практически ничего не понимаю, Дмитрий Иванович!
Не прокатило! Первый мгновенно взорвался:
- Вот именно, товарищ Большаков!!! Именно, что не понимаете! Вам почему-то и голову не приходит, что это - политическая провокация! Можно сказать, идеологическая диверсия, совершаемая благодаря благодушному бездействию пограничников во главе с вами! Это возмутительная политическая близорукость! Я не говорю уж об экономической стороне дела – руководство порта и базы забросали меня жалобами: люди бросают работу, предприятия несут убытки! А вы…
Большаков отвёл трубку от уха и потянулся за сигаретой – пытаться вставить слово бесполезно – если уж Первого понесло, то это надолго…
Тем более, что главное сказано. Значит, кто виноват, уже определили! Прикурил, пустил колечко дыма… Остается второй извечный русский вопрос – что делать? Спохватившись, Большаков вновь поднёс трубку к уху:
- Да, Дмитрий Иванович! Я вас ОЧЕНЬ ВНИМАТЕЛЬНО слушаю…
- Я повторяю: вы намерены что-либо предпринять или…?
- А как же? – Большаков почувствовал, что тоже закипает и решил плюнуть на приличия. – Воодушевлённый вашим разносом, немедленно приму самые радикальные меры! Сегодня же отберу десяток бойцов поздоровее, собачку ещё прихвачу и лично сяду в засаде. И как только этим спортсменам снова захочется поразмяться – мы с криками «ура» возьмём их на абордаж, насуём прикладами по сусалам, собачка кому ни то штаны спустит – и полный банзай!
- Что-о?!! Да вы…! – от такого неприкрытого хамства трубка ошарашено замолчала…Большаков благоразумно выдержал паузу.
- В общем, так, Пал Палыч! – Первый, получив отпор, как ни странно, успокоился и перешёл на более приемлемую манеру общения – Ценю ваш юмор, но сейчас не до шуток! Вы – комендант пограничного участка? Вы! Шхуна у вас под охраной? У вас! Следовательно, вам и думать! Ройтесь в законах, в своих инструкциях, ищите там любые зацепки, а это безобразие пре-кра-ти-те! Или выпрашивайте у начальства корабль для охраны, выводите этих каратистов на внешний рейд, и пусть они там свое мастерство нерпам да бакланам демонстрируют!
- Просил уже – Большаков вздохнул – Раньше, чем через пару недель вряд ли… А насчёт прекратить – подскажите: на основании чего я могу запретить людям заниматься спортом? Тем более, иностранным гражданам на борту иностранного же судна!
- Да какой это к ефеням спорт?!! – опять вскипев, заорал Первый - Это ж они, суки, из-за «Боинга» этого клятого…
- Сам вижу, не вчера родился! – сухо отрезал Большаков – И, тем не менее, законных оснований у меня нет, формально они ничего не нарушают! Кроме того, не исключаю, что нас специально провоцируют, чтобы отреагировали как можно жёстче. У них связь великолепная – вон, на борту, аж двенадцать антенн! Завтра же по всем «голосам» разнесут, что Советы не только «Боинги» пассажирские сбивают, но и мирных рыбаков притесняют, а то и морды бьют ни за что, ни про что…
Услышав про «голоса», Первый озадаченно умолк. Большаков про себя хмыкнул: видать, партайгеноссе воочию представил, что будет, если про его захолустный район вдруг протрубит, скажем, Би-Би-Си – печально!
- Ладно, Пал Палыч, - устало сказал Первый – Думайте, ещё раз говорю! На той неделе из области комиссия прилетит, переходящее знамя базе вручать будут – а тут такое! Времени в обрез! Надеясь на ваше понимание, руководству отряда пока звонить не буду – Первый сделал упор на слово «пока» - Подключайте КГБ, милицию – я им звонил, накачку дал! Берите в помощники хоть чёрта лысого, а результат дайте! Иначе нам всем не поздоровится! И это… поаккуратней там, а то ведь и впрямь… «голоса». Звоните!

Положив трубку, Большаков прикурил очередную сигарету, встал из-за стола и подошёл к окну. За пыльным стеклом открывалась привычная за четыре года картина: поросший лопухами и кустарником громадный пустырь, местами подёрнутый клочками тумана, за ним полоска пролива и панорама портовых сооружений. На пустыре сюрреалистически торчали каменные развалины, в которых угадывалась некогда помпезная арка в стиле сталинского ампира – всё, что осталось от городского стадиона. От остальных построек не осталось и этого. Именно здесь три десятилетия назад безжалостно прогулялась стихия, круша и сметая всё на своём пути. Застраивать вновь гиблое место не стали – теперь Город располагался повыше…

Вспомнив телефонный разговор, Большаков досадливо поморщился – их отношения с Первым не складывались изначально. «Избранный» два года назад, партбосс был типичным выскочкой – малокомпетентным, но амбициозным, злопамятным и неугомонно стремящимся порулить всем, чем можно: от рыбацкого сейнера до пограничной комендатуры. Большаков попытки подменить себя мягко, но решительно пресекал, вдобавок игнорировал недвусмысленные намёки Первого, что при их встрече, мол, коменданту было бы неплохо вытягиваться во фрунт и под козырёк рапортовать главе района, что, дескать, «без происшествий». Первый, само собой, злился и регулярно жаловался в политотдел отряда, что комендант, такой-сякой, не уважает и тем самым, понимаешь, подрывает… Начальство вставляло майору очередной фитиль и рекомендовало быть «гибче» и смотреть «ширше»: в уставе Первый, конечно, никак не предусмотрен, но с местной властью надобно ладить. Большаков отвечал «есть» и продолжал гнуть своё – так и жили.

Но сегодня, как не крути, Первый прав – с этой головной болью надо что-то делать! И вовсе не потому, что этого требует секретарь, а хотя бы потому, что негоже защитникам Державы оставлять без ответа хамство в её, Державы, адрес. Думай, майор, думай!
Запреты здесь не помогут! Запретить – значит признать их правоту! Нужно что-то другое! Что-то аналогично-нестандартное! Как говорится, клин клином вышибают! Стоп! Клином… А если..?
Комендант раздавил окурок в пепельнице, взялся за трубку телефона:
- Дежурный! Машину на выезд! Если что – я в порту!

[Серега "Малыш"]

* * *

«Ихито мару» была типовой рыболовецкой шхуной, приписанной к одному из портов на севере Хоккайдо. Стаями прожорливых пираний такие шхуны рыскают вокруг Курил, оплетая километрами сетей пути миграции рыб, выгребая с морского дна краба и прочую живность. Завидя наш ПСКР, разбегаются во все стороны подобно шпане при «атасе». Периодически кого-то из них ловят, документируют факт браконьерства, конвоируют в Город и ставят у причала под арест. Следствие, суд, штраф в десятки, а то и сотни тысяч инвалютных рублей, ожидание поступления денег на счета Внешторгбанка СССР – процедуры не быстрые. От полутора до трёх месяцев шхуна стоит у причала под охраной пограннаряда, либо на внешнем рейде под присмотром сторожевика.

За «Ихито мару» наши корабли безуспешно гонялись, чуть ли не с весны - даже на фоне своих далеко не самых скромных товарок, шхуна выделялась наглостью и, вдобавок, везучестью, что ли? Впрочем, что это именно «Ихито» - узнали только потом. Пограничный самолёт исправно засекал японца в запрещённом для лова районе, снижался и фотографировал. А толку? Название и номер были завешены сетями, будто шторами. В район на всех парах нёсся ПСКР, но мощные локаторы шхуны засекали его намного раньше, чем сам он мог что-либо обнаружить. К тому же японцы, постоянно сканируя радиообмен наших кораблей, самолётов и пограничных застав, своевременно вычисляли возможные угрозы. Умело маневрируя, шхуна, словно нашкодивший второгодник, шустро сматывалась, сбрасывала браконьерский улов на подоспевший перегрузчик, а то и на плавбазу – дело сделано. С пустыми трюмами «Ихито», что та Гюльчатай, безбоязненно открывала «личико» и, прогуливаясь вдоль гряды островов, вновь выжидала удобного момента.

И всё-таки её поймали! Причём с трюмами, забитыми ворованным крабом! В полном соответствии с народной мудростью, что на хитрую… всегда найдётся…
Погожим августовским утром красавец «Неустрашимый» снялся с якоря и, покинув рейд Города, демонстративно рванул на юг по океанской стороне. Он нёсся не обращая внимания на встречные суда, наши и иностранные, почти беспрерывно трещал в эфире, вызывая комендатуру, заставы и работающий по участку самолёт, запрашивал погоду – короче говоря, с в е т и л с я.
А ближе к вечеру сторожевик украдкой нырнул за один из многочисленных необитаемых островков, и, в режиме строгого радиомолчания, узеньким проливом проскочил в Охотское море – теперь он шёл обратно. Согласно задумке командира, экипаж увешал надстройку наспех сварганенными гирляндами вручную раскрашенных разноцветных лампочек. После захода солнца ПСКР, сверкая сполохами и оглашая окрестные воды мелодиями советской и зарубежной эстрады, неспешно вырулил… в общем, куда надо! Ни дать, ни взять – круизный лайнер с праздными бездельниками на борту! Матёрого советского браконьера на такой дешёвый понт не купишь – он то прекрасно знает, что «наши люди в булочную на такси не ездят», поэтому подобный лайнер в Охотском море – как пингвин в Каракумах! А вот развращённые буржуазной действительностью японцы наживку заглотили: уик-энд, коммунисты отдыхают, понятное дело! Когда, наконец, разглядели и, спохватившись, стали удирать, было поздно – «Неустрашимый» плотно «сел на хвост».

Командир сторожевика, бывалый кап-два, матерясь, рассказывал Большакову, как до рассвета гонял шхуну, пытаясь её остановить.
- Жаль, мать её.., руки связаны – зло цедил сквозь зубы мореман. – На сигналы, тварь, не реагирует, в иллюминаторах темнота, на палубе ни души – «Летучий голландец», бл…! Знает, сука, что стрелять не могу, и прёт напролом, маневрирует опасно. А вот долбануть бы хоть раз прямо по рубке – хрен кто из этих самураев осмелился бы ещё когда-нибудь не выполнить команду! А так, пришлось досмотровой группе с борта на борт на ходу прыгать, ноги едва не переломали!
«Ихито мару» под конвоем привели в Город, поставили у причала, началась рутинная работа по уголовному делу: протоколы, сбор доказательств, допросы. Обвиняемый – капитан шхуны, пятидесятипятилетний японец с продубленной рожей, откровенно валял дурака: то прикидывался малограмотным и убогим, то издевательски хамил на вполне приличном английском. Большаков в своё время окончил спецкурсы во Владимире и два года охранял Посольство СССР в Индии, поэтому на инглише более-менее объясняться мог. Как-то он попытался пристыдить капитана: несолидно, мол, в его возрасте брать чужое, да ещё и выкручиваться, словно мальчишке… Лицо японца закаменело, в узких глазах загорелся недобрый огонёк:
- А почему это я должен стыдиться, господин майор? – тихо спросил капитан, сделав упор на слово «я». – Это ведь мой Остров, я тут родился и вырос, наш дом стоял вон там – он махнул рукой. – Здесь ловили рыбу мой отец, дед, и прадед… Все окрестные острова, проливы, течения и отмели я знаю с детства – так кто из нас здесь чужой?!!
Этот идейный, понял комендант! Спорить и аргументировать бессмысленно – каждый останется при своём. Что ж, будем учитывать!

Вскоре проблемы с «Ихито» временно отошли на второй план, потому, что первого сентября г р я н у л о…
Из отряда пришла срочная шифровка: «…ночью американский самолет-разведчик РС-135 нагло вторгся в воздушное пространство СССР, прошёл над Камчаткой, частью Курил, Сахалином. Попытки принудительно посадить его успехом не увенчались, на запросы по радио самолёт не отвечал, на сигналы и предупредительную стрельбу не реагировал. Южнее Сахалина нарушитель Государственной границы СССР уничтожен силами авиации ПВО. Соединения и части пограничного округа переходят на усиленный режим охраны государственной границы…».
По спине пробежал неприятный холодок: неужто н а ч и н а е т с я? Последние годы всё шло к этому: Афганистан, бойкот Олимпиады, «крестовый поход» Рейгана, жёсткие внутренние и внешние ходы Андропова довели градус «холодной войны» до критической точки. На участке отряда это виделось наглядно: через курильские проливы в Охотское море зачастили штатовские атомные субмарины, разведсамолеты Air Force ежедневно барражировали вдоль цепочки наших островов. Вблизи ракетного полигона на Камчатке у кромки территориальных вод поочередно дежурили «Генерал Арнольд» и «Обсервейшн Айленд» - напичканные суперсовременной электроникой корабли-разведчики. А чуть подальше, в Океане, эскадры наших и американских боевых кораблей жарко дышали в лицо друг другу, ощупывая противника лучами радаров в готовности нанести удар первым.
Было впечатление, что это и есть тот самый первый удар – обнаглевший янкес кувыркнулся в Охотское море! Как говорится, отыгрался хрен на скрипке… Теперь главное – у кого нервы крепче!

А через сутки эфир захлебнулся в антисоветской истерике: «…южнокорейский «Боинг»… более двухсот пассажиров… отказ навигационного оборудования… Варвары!.. Вандалы!..». Поначалу не верилось, ползали разные слухи, но потом с самого верха признали – да, не разведчик, а действительно, «Боинг»! Головы пеплом, конечно, посыпать не стали – в конце концов, не надо провоцировать и летать, где не просят! Но чувства уверенности и правоты поубавилось.
А ещё через пару дней вновь напомнила о себе «Ихито»…
Большаков в канцелярии заставы проводил совещание с офицерами, когда, постучав, вошёл старшина:
- Товарищ майор! Там, это… цирк какой-то!
«Цирк» прекрасно просматривался со двора заставы, расположившейся на склоне сопки прямо над ковшом порта: на палубе стоящей у причала «Ихито» клином выстроились шестеро японцев и, синхронно взмахивая руками-ногами, наносили удары по воображаемому противнику.
Это было то самое запредельно-мистическое для советского человека, а потому вызывающее жгучее любопытство, неведомое каратэ. По стране уже несколько лет победно шествовал самый кассовый советский боевик «Пираты ХХ века», где обаяшка-злодей Талгат Нигматуллин творил, с точки зрения обывателя, форменные чудеса, сокрушая босыми ногами наших моряков. А здесь тебе даже не кино, здесь – воочию!!! У причала с «Ихито» собралась уже немалая толпа, со всех сторон чуть ли не бежали всё новые и новые зрители. Слегка растерянный часовой-пограничник осаживал особо ретивых, не подпуская к шхуне вплотную, а сам невольно тоже косил взглядом на палубу.
Командовал каратистами коренастый японец лет сорока – на шхуне он отвечал за радиосвязь, локаторы и прочую электронику, а здесь, видать, был кем-то вроде тренера. Как там у них… ага – «сенсэй» - вспомнил Большаков. Похоже, этот «сенсэй» действительно был мастером: пятеро японцев просто махали руками и ногами - дружно, но незамысловато, а он, гибкий, подвижный, молниеносно наносил хлёсткие удары, виртуозно крутил в руках нунчаки, а под занавес босой пяткой сломал приличной толщины доску, вызвав бурю аплодисментов зрителей.

Это была вызывающая ничем не прикрытая д е м о н с т р а ц и я. Экипаж «Ихито» вносил свою лепту в борьбу с «империей зла». Лицом к лицу два мира – две системы! Горстка спаянных мастерством и дисциплиной восточных бойцов против нестройной толпы северных варваров. Которая, к тому же, бурно восторгается и аплодирует, тем самым, признавая превосходство противника.
А выше голов каратистов на стекле рубки «Ихито» бросалась в глаза прилепленная изнутри цветная картинка – видимо от большого настенного календаря - на фоне голубого неба и белоснежных облаков раскинул крылья красавец-самолёт. «Боинг» это, или нет – кто его разберёт, но ассоциация усматривалась мгновенно!

С этого дня и понеслось… Ближе к полудню к месту стоянки «Ихито» уже заранее стягивались зеваки, занимая облюбованные места. Потом на палубе появлялись японцы и демонстративно неспешно разминались. Последним выходил «сенсэй», группа выстраивалась лицом к зрителям, и представление начиналось.
В целом, на полтора-два часа порт ежедневно замирал: под надуманными предлогами останавливалась погрузка-выгрузка и выход в море – народ жаждал зрелищ! Капитаны стоящих на рейде судов до хрипоты орали по радио на береговых диспетчеров, грозя всяческими карами, портовое начальство в гневе стучало кулаком по столу – бесполезно! Пролетариат к аргументам был глух: экономические проблемы родного предприятия его волновали мало – в конце концов, государство у нас могучее, да и безработицы нет! А на скрытый политический подтекст вообще наплевать! Каратэ дава-ай!!!

Попытка Большакова поговорить с капитаном «Ихито» была безуспешной. Японец привычно включил «дурку»: засиделись, мол, парни без работы, руки-ноги разминают, что плохого? Может вы нам и дышать запретите на собственном судне? Картинка на рубке? Так ведь солнце на приборы светит – вот и прикрыли! Самолёт, говорите, там? Так ведь, что было под рукой, то и повесили!
Районный чекист, к которому Большаков обратился за советом и помощью, сперва закатил пространную речугу о коварных происках идеологических противников, а потом доверительно сообщил, что многочисленной агентуре, мол, уже поставлены дополнительные задачи и она, агентура то бишь, уже «отслеживает». В ответ комендант язвительно заметил:
- Ну, тогда это в корне меняет дело! Если добрая половина толпы не просто глазеет, а, согласно заданию, «отслеживает», то коварные происки врага явно обречены на провал!
И вышел, хлопнув дверью.
А начальник районной милиции – грузный и хитрый хохол – вообще сразу замахал руками:
- Вот шо, хлопче, я тоби кажу: це – политика, а нам, ментам, цього не треба! Вы – КГБ, вам и робыть! Ось колы японци фулюганить зачнут: ну, там, каменюки в граждан кидать, а бо матюками усих крыть з палубы – тоды кличь подмогу! Посодействуем!
Когда после пятого по счёту «представления» позвонил раздражённый Первый, коменданту уже окончательно стало ясно, что понимающих, указывающих и сочувствующих у нас, как всегда, до хрена, но вот распутывать этот узел придётся только ему – Пал Палычу Большакову.

[Серега "Малыш"]

* * *

Александр Степанович Байков, он же Степаныч, он же просто дядя Саша был в Городе старожилом. Тридцать лет назад, вскоре после цунами, с новеньким дипломом судоводителя он приехал на Остров по распределению, да так и остался насовсем, душою прикипев к этим суровым краям. Более четверти века ходил в море на сейнере, был одним из лучших капитанов и передовиком производства.
Каждые три года, уезжая в так называемый льготный отпуск на родную Кубань, дядя Саша прилюдно клял холодный Океан и неуютные острова, штормовые ветра и регулярные землетрясения. Грозился, что вот уж на этот раз он вернётся в Город лишь за вещами – давно хочется иметь маленький домик на берегу тёплого Азовского моря, собственный сад и обязательно кресло-качалку на увитой плющом веранде. Но отогревшись под южным солнышком Степаныч возвращался и, как ни в чём ни бывало, вновь уходил в туманную морскую даль на своём стареньком сейнере. К следующему отпуску история в точности повторялась.
Пару лет назад застарелые болячки, словно сговорившись, дружно насели на Степаныча – о море пришлось забыть. Из судовой рубки дядя Саша переместился в неприметный флигель в порту – теперь он был начальником над надувными спасательными плотиками, комплектовал аварийные запасы пищи, воды, сигнальных ракет и фальшфейеров. Но, несмотря на это, продолжал оставаться непререкаемым авторитетом: к нему, как к третейскому судье шли и молодые капитаны, и портовое начальство.

Большаков, толкнув забухшую дверь, вошёл в помещение:
- Здорово, Александр Степаныч! Не помешаю?
- И вам здравия, товарищ майор! – степенно отозвался дядя Саша. – Садись, коль пришёл, не засти в дверях!
Он сидел за конторским столом и, водрузив на нос старомодные очки, перебирал какие-то бумаги. Комендант примостился напротив, огляделся.
- Чего смотришь? – прищурился поверх очков Степаныч. – Думаешь, мне нравится? Был морской волк, а стал кто? Ну, ничего… До лета дотяну, а там уж на Кубань родимую, домик я ещё в прошлом разе приглядел. Обрыдло всё тут до чёртиков!
Большаков про себя улыбнулся – старик опять затянул привычную волынку. Достал сигареты, предложил Байкову, тот, мотнув головой, вытащил «беломорину». Закурили.
- Чего пришёл-то? – проворчал дядя Саша. – Али у тебя на границе делов других нету?
Но по глазам было видно: Степаныч рад гостю, скучно целый день торчать одному среди тюков и ящиков. Комендант молча достал из кармана плоскую металлическую фляжку – память о загранкомандировке.
- Ого! Разговор, значит, будет? – старик полез в стол, достал стаканы, какую-то немудрёную снедь, застелил стол газетой. Разлили по первой, выпили.
- Скажи-ка вот чего, дядя Саша! – Большаков прожевал корочку хлеба. – Что думаешь по поводу этих спектаклей на «Ихито»?
Байков изумлённо воззрился на майора:
- Я чего-то недопонял: это ты МЕНЯ что-ли спрашиваешь, товарищ большой начальник?
- Да не язви ты! – комендант досадливо поморщился. – И так уже наслушался…
- А ты как хотел? – взвился Степаныч. – Ты кто такой? Прохожий? Ты есть власть – с тебя и спрос! В порту бардак, а ты, как бы, и ни причём, что ли?
- Ну, власть, положим, тут не только я…
- Вот именно, что «не только»! – продолжал кипятиться старик. – Хозяина нет! Что в Городе, что в стране! Друг на друга ответственность перекладываете! А когда много хозяек на кухне – г.. на столе! Взять на себя смелость достойно ответить – кишка тонка! Только и умеем, что выражать «серьёзную озабоченность и решительный протест» - дядя Саша неожиданно похоже спародировал «дорогого Леонида Ильича».
Большаков примирительно вскинул ладони:
- Хватит, дядя Саша, не бузи! Считай, что ты меня убедил и теперь перед тобой человек, готовый взять на себя ответственность! Поможешь?
Наступила пауза. Старик испытующе заглянул в глаза майору и молча подвинул пустой стакан. Большаков плеснул граммов по пятьдесят, чокнулись, выпили.
- Излагай! – буркнул Степаныч, закуривая.
Комендант коротко обрисовал задуманный план. Точнее говоря, пока даже и не план, а так, идею, набросок замысла. Но дядя Саша уловил, глаза помягчели:
- Ишь ты! Голова-а! – и копируя Жеглова добавил: – Хорошо мыслишь, Шарапов! Сам придумал?
Большаков скромно потупил глаза. Степаныч поднялся и в задумчивости принялся расхаживать по комнате:
- Ну, парня-то я возьму на себя. Он десять лет под моим началом в море ходил – не откажет старику. Нынче ж вечером всё детально обмозгуем и определимся… А ты, Палыч, иди к капитану порта и обеспечь, чтоб «Пыхалов» к утру перегнали поближе! Ну, а катер свой сам уберёшь, не маленький!
- Договорились! – Комендант поднялся – Значит, завтра к полудню я подскочу. Спасибо, дядя Саша, за понимание!
- Не за что – буркнул Степаныч. – Сил нету глядеть на эту похабень! Ещё лет сорок назад они корейцев и за людей-то не считали: привозили сюда на Остров тысячами, использовали, как рабов на строительстве укреплений, а потом топили в проливе, как котят. А теперь, вишь ты, этим «Боингом» нам в морду тычут, скорбя-ат, понимаешь! А наши бараны ещё и хлопают…

[Серега "Малыш"]

* * *

В порт Большаков немного опоздал – задержали неизбежные рутинные проблемы: звонки, доклады, телеграммы. На причале уже собралась привычная толпа, оккупировав ближайшие контейнеры, бочки и ящики. «Ихито» стояла на прежнем месте в углу ковша, левым бортом к причалу. На её палубе уже разминались каратисты: двое изображали спарринг, один колотил подвешенную на канате чурку, ещё двое выполняли упражнения, то бишь, как его… «ката». «Сенсэя» на палубе не было.
А вот со стороны акватории картинка поменялась. На месте комендатурского катера (за глаза почему-то именуемого «Люськой»), ранее прикрывавшего шхуну с правого борта, теперь пришвартовался «Пыхалов» - сейнер типа РС-300, длиною 34 метра, водоизмещением 320 тонн и экипажем в 16 человек. Один из этих шестнадцати, согласно задумке коменданта, и должен был сыграть сегодня главную роль.
Большаков прошёлся по причалу, принял доклад часового у трапа «Ихито», недовольно покосился на зрителей, напомнил солдату о необходимости не подпускать любопытных ближе положенного и, вернувшись, поднялся по трапу на «Пыхалов». Кинул взгляд на шхуну, оценив расстояние: шесть-семь метров, то, что надо.

В кают-компании сейнера майора уже поджидали дядя Саша и капитан «Пыхалова» Алексей Кошелев. Тут же повсюду были навалены коробки с какими-то банками, свёртками, пакетами и суетился судовой повар-«кандей», пересчитывая завезённые на сейнер продукты.
Поздоровавшись, Большаков вопросительно поглядел на Байкова.
- Порядок! – улыбнулся Степаныч. – До полночи вчера толковали. Вон и Лёша помогал – он показал на Кошелева. Тот утвердительно кивнул.
- А где же… - начал было комендант.
- Мыться пошёл – перебил дядя Саша. – А то самураи ещё за негра примут, с утра в машине ковырялся.
Снаружи послышался дружный рёв и аплодисменты. Большаков глянул в иллюминатор: ну, «сенсэй», конечно, ниндзя хренов…
- Не опоздать бы…
- Ничо, успеем – Степаныч покосился на шхуну и повернулся к Кошелеву – Лёша, не сиди, убери ребят с палубы!
Капитан выскочил наружу и тут же в кают-компанию стали набиваться члены экипажа «Пыхалова» - Кошелев очищал место действия. Стало тесно и шумно, народ прильнул к иллюминаторам.
Дядя Саша в нетерпении подскочил к трапу, ведущему на нижнюю палубу сейнера:
- Я-анис! Ты чего там застрял?
- Да иду, иду! – басовито раздалось снизу. Вскоре через комингс в кают-компанию шагнула огромная фигура в тельняшке:
- Желаю здравия, товарищ майор!
Ладонь Большакова утонула в лапище гиганта. Осторожно пожав её, Янис продолжил:
- Мне всё объяснили. Не скажу, что мне это шибко нравится, но если уж надо…

Янис в Городе был личностью известной и колоритной. Единственный на всю округу литовец, Бог весть, каким ветром занесенный с крайнего Запада на ещё более крайний Восток, был на «Пыхалове» старшим механиком – на морском жаргоне «дедом». Внешне - истинный ариец - двухметровый великан с гривой светлых с рыжинкой волос, широченными плечами и пудовыми кулачищами - он по праву считался самым сильным мужиком в Городе. На ежегодных «Проводах русской зимы» кто-то лез за призами на гладкий столб, кто-то прыгал в мешках, а Янис традиционно тешил зрителей баловством с двухпудовой гирей: поднимал, подбрасывал, вертел и заслуженно забирал свой приз – конкурентов и близко не было! К эдакой грозной наружности прилагался на редкость уравновешенный и добродушный нрав – никто и никогда не видел Яниса в гневе. Впрочем, охотников, желающих разозлить гиганта, как-то не находилось.

- Готов? – дядя Саша придирчиво оглядел «деда» – Не пойдёт! Скинь тельник! Русский мужик должен встречать врага голой грудью!
- Тоже мне – нашёл русского! – пробурчал Янис, разоблачаясь.
Мускулатура у него, конечно, была не такой искусственно-рельефной, как у культуристов, но всё равно – от бугристой обнаженной плоти, местами поросшей рыжим волосом, веяло устрашающей мощью. Большаков про себя хмыкнул: ну, Степаныч, ну, психолог, блин…
- Мы для них все – русские! - дядя Саша осмотрел результат и одобрительно крякнул - Молоток! Давай, с Богом!
Янис затоптался на месте – он явно слегка волновался:
– Дайте хлебнуть чего, в глотке пересохло!
Дядя Саша нетерпеливо сунулся к ящикам, выхватил баночку с концентрированным молоком и бросил стармеху. Тот, поймав её на лету, мигом пробил ножом две дырки и присосался, жадно глотая.
Большаков глянул в иллюминатор: двое японцев, держа по краям обрезок доски, картинно корячились на палубе, нащупывая ногами точки опоры.
- Опа! Щас доски ломать будут!
- Да иди ж ты, холера! – простонал дядя Саша и вытолкнул Яниса за дверь.
Заинтригованный комендант рванулся вверх по трапу в рубку сейнера – там самый лучший обзор. За ним спешно последовали остальные.

* * *

«Сенсэй» готовился к исполнению своего коронного номера: отточено-изящным «маваши» эффектно переломить доску, вызвав, как обычно, бурю восторга и аплодисменты толпы зрителей. Чувство самодовольства переполняло - эти варвары, идиоты, сами того не осознавая, признают величие Духа древней Ниппон, превосходство её культуры, техники и образа жизни.
Он стал в стойку и сконцентрировался, когда вдруг почувствовал чей-то взгляд, от которого почему-то стало неуютно. Повёл глазами в сторону – на палубе обшарпанного русского сейнера стоял голый по пояс светловолосый великан и смотрел в упор насмешливым взором, периодически прихлёбывая что-то из консервной банки.
Японец замер - во взгляде русского не было привычного восторга, интереса или даже простого любопытства. Гигант смотрел снисходительно, как взрослый человек наблюдает за шалостями ребёнка: давай-давай, малыш!

«Сенсэй» с усилием отвёл глаза, досадливо мотнул головой и, крутнувшись на пятке, нанёс удар – К-йа-ааа!!! В следующую долю секунды он вдруг понял, что всё пропало – колдун что ли, этот русский? - нога, едва задев нижний край доски, провалилась в пустоту. Потеряв равновесие, японец едва удержался на ногах и застыл в нелепой позе.
На несколько секунд в ковше воцарилась тишина, нарушаемая лишь криками чаек. Затем – гул разочарования, свист, улюлюканье, среди которого вдруг откуда-то сверху донеслось:
- Янис!!! Я-а-ни-ис!!!
Народ дружно задрал головы – из кабины портального крана, высунувшись по пояс, возбуждённо махал руками и орал взъерошенный крановщик:
- Яни-ис! Покажь им япону ма-ать!!!
Внимание зрителей переключилось на палубу «Пыхалова». Раздались ободряющие крики, аплодисменты – публика поняла всё мгновенно и требовала ответного хода. Янис воспрянул духом: множество раз он слышал подобное, когда швырял в небо двухпудовик. «Дед» приветственно помахал толпе правой рукой с зажатой в кулаке банкой, а затем, протянув её в сторону «Ихито», свистнул, привлекая внимание. Японцы столпились у борта шхуны – загадочная «япона мать» их явно озадачила.

На открытой ладони Янис продемонстрировал им банку и нарочито медленно стал сжимать пальцы - качественная консервная жесть сминалась под ними будто конфетная фольга, фонтанчиками брызнули две молочные струйки. Ещё через несколько мгновений изуродованная банка плюхнулась в воду у борта «Ихито мару» - любуйтесь, пацаны!
Толпа на причале одобрительно загудела, японцы вежливо и кривовато заулыбались – внезапное превращение восторженных почитателей в столь же непримиримых противников им явно пришлось не по вкусу. Стараясь сохранить лицо, «сенсэй» зааплодировал первым, подав пример остальным.
Под эти овации гигант, шагнув к пожарному щиту, сдёрнул с креплений двухметровый багор, сработанный из толстого металлического прута. Держа его, как копье, Янис, с развевающейся светло-рыжей гривой и нехилым рыбацким ножом у пояса, стал похож на грозного викинга на палубе разбойничьего драккара.
- Один – машинально пробормотал Большаков, припомнив имечко скандинавского бога.
- Чего? – не понял дядя Саша. Майор отмахнулся – потом!
Янис вскинул багор за голову, положил на плечи, взяв хват пошире. Толпа притихла. Боцман «Пыхалова», сопящий в ухо Большакову, недовольно крякнул, предвидя печальную участь вверенного имущества – на него цыкнули чуть ли не хором.
Мощный торс взбугрился переплетениями мышц, веревками вздулись жилы – ииууааа-аааа!!! Двухсантиметровый стальной прут, уступая первобытной силе, дрогнул, нехотя поддался, пополз и, наконец, покорно согнулся, бессильно повиснув на шее великана. Переведя дух, Янис снял с себя металлическую параболу, поставил вершиной на палубу, обхватил кулачищами концы и энергично заработал руками: на себя – от себя – вправо – вниз – влево – вверх…

Притихшая публика вновь взревела – в высоко поднятой руке великан держал нечто, напоминавшее то ли пресловутую букву «зю», то ли художественное произведение в стиле того самого «абстракционизьма», некогда доводившего Кукурузника до нервного поноса. Толпа неистовствовала: крики, свист, аплодисменты. Молчали лишь на шхуне, округлившимися глазами заворожено разглядывая изуродованный багор.
Утерев выступивший пот, Янис подошел ближе к борту и, поймав взгляд «сенсэя», жестом показал: посторонись! Японцы порскнули в стороны – то, что ещё недавно было багром, плавно перелетело узкую полоску воды и загремело по палубе «Ихито». А Янис, добродушно улыбаясь, продолжал жестикулировать - смысл был понятен без слов: разогни, парень, твой черёд!
Они смотрели друг на друга в упор: насмешливо-серый взгляд гиганта скрестился с бесстрастными узкими глазами японца. Аудитория замерла, затаив дыхание наблюдая за безмолвным поединком двух достойных противников. Шли секунды… Большаков слышал стук собственного сердца, дядя Саша, зажав зубами «беломорину», в волнении чиркал спичками, ломая одну за другой.
Наконец, взгляд «сенсэя» дрогнул и скользнул вбок – туда, где валялся завязанный в диковинный узел многострадальный багор. Пристально рассмотрев его, японец неожиданно что-то отрывисто скомандовал остальным: каратисты шустро выстроились вдоль борта лицом к Янису. Ещё хлёсткая команда – и шеренга, сложив ладони, застыла в церемонном поклоне.

ПОБЕДА!!! ПО-БЕ-ДА!!! Под восторженный рёв зрителей японцы, стараясь сохранить невозмутимость и достоинство, покидали палубу «Ихито». Последний подхватил валявшийся багор и, перейдя к противоположному борту, аккуратно сбросил на причал.
А на «Пыхалов» уже гурьбой лезли ликующие зрители. На палубе образовалось бурлящее людское месиво, над которым возвышалась светло-рыжая шевелюра – Янис принимал заслуженные поздравления. И лишь крановщик, лишенный возможности близкого присутствия, продолжал истошно орать с высоты:
- А-га-аа!!! Слабо-о?!! Япо-она ма-ать!!! А-ха-ха-ха!!!
Дядя Саша прикурил, наконец, папиросу, устало улыбнулся Большакову:
- Ну, вот, Палыч! Что и требовалось доказать!
Большаков от избытка чувств приобнял старика, другой рукой привлёк к себе капитана:
- Степаныч! Лёша! Мужики, я ваш должник! А «деда» вашего – и подавно!
- Разберёмся – философски констатировал дядя Саша – мы ж русские люди!

… Картинка с «Боингом» исчезла со стекла рубки в этот же день. «Ихито мару» простояла под арестом ещё больше месяца и ушла восвояси, когда Город уже вовсю запорошили первые снегопады. Каратисты на палубе больше так и не появились. Шхуна вообще как будто вымерла, лишь изредка кто-либо из экипажа ненадолго показывался наверху и тут же старался быстренько нырнуть обратно, подстёгнутый издали чьим-нибудь беззлобно-насмешливым окликом:
- Э-эй! Брата-ан! Япона ма-ать!..



* * *

С тех пор прошло много лет. Дядя Саша так и не уехал на родную Кубань. Со скромного надгробия на склоне прибрежной сопки его смешливые глаза теперь неусыпно смотрят на великий Океан, среди волн которого дядя Саша провел свои лучшие годы в жизни.
Где-то далеко, в суверенной Литве живёт добродушный великан Янис. А может уже и не в Литве, а вкалывает гастарбайтером в чужих ему землях Евросоюза? Говорят, в Литве многим так приходится!
Лёша Кошелев вернулся домой в Сибирь, переквалифицировался в речника и капитанит помаленьку на обских просторах. Скучает по океану, островам и Городу – посмотреть бы, да вот годы уже не те…
А Пал Палыч живёт в Москве. Уже на пенсии, работает в охранных структурах, по-прежнему строен и подтянут. За суетой повседневных проблем о Городе почти не вспоминает. И лишь изредка, на досуге, порхая пальцами по кнопкам «лентяйки», он вдруг натыкается на подходящую картинку – и из глубин подсознания в с п л ы в а е т. Палыча явственно обдаёт солёным океанским ветерком, в уши ударяет шум прибоя, пронзительные крики чаек и чей-то еле слышимый и очень знакомый голос:
- Япона ма-ать!!!.....

_________________________________________

[Gmyrnik]

Жалко, что нет на форуме отдельной функции: "Оценить".
Рассказ на 5+.

[ra0wbn]

Вот здесь за державу не обидно, наоборот.
Спасибо автору и я так полагаю "вымышленным" героям повествования.

[zorik66]

очень понравилось! спасибо!

[Синицын Дмитрий Николаевич]

Браво "Япона мать!"